Пирс Брендон - Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997

• Название: Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997
• Автор: Пирс Брендон
• Издательство: АСТ, АСТ Москва
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-065002-6 (АСТ), 978-5-403-03364-0 (АСТ Москва)

Книга Пирса Брендона и по названию, и по содержанию перекликается с эпохальным трудом Эдуарда Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи». И это не случайно: британцы, стремясь к завоеванию мира, всегда оглядывались на Древний Рим. Они нашли ключ к обретению истинного могущества на руинах Рима. Но там же следует искать и причины падения Британской империи.

Об этом и многом другом автор размышляет на страницах данной книги и рисует многоплановую картину упадка и разрушения Британской империи между 1781 и 1997 годом.

---

С другой стороны, королева лелеяла свою квазимистическую связь с подданными, особенно — с индусами. Например, когда красивого молодого сикха махараджу Дулипа Сингха отправили в ссылку в Англию, она сделала из него что-то вроде домашнего любимца, организовала написание его портрета «нашим дорогим Уинтерхалтером» и убеждала его носить теплое шерстяное нижнее белье. (Две особы королевской крови разделяли страсть к индийским камням; у королевы было три портмоне, заполненных ими. Но Дулип Сингх не смог ей простить получение бриллианта «Кох-и-нор», этого высшего знака власти, который он когда-то носил у себя на рукаве. В дальнейшем он дал ей кличку «Миссис Старая Преступница»)[842].

После восстания сипаев королева продолжала требовать примирения на Индостане. Она стремилась к высшей власти, которая была вырвана из слабых рук Бахадур-Шаха, и в 1876 г. стала императрицей Индии.

Новый титул, подразумевающий одновременно деспотизм и кратковременность, был изначально непопулярен дома. Гладстон осудил его, назвав «театральной ошибкой и напыщенностью»[843]. Бенджамин Дизраэли, премьер-министр из партии «тори», был счастлив потешить тщеславие своей монархини. Однако он публично заявлял: имперский стиль понравится индийским раджам, чьи предки занимали свои троны, «когда Англия являлась римской провинцией»[844].

Дизраэли был неисправимым романтиком и чувствовал, что имидж монархии может завоевать верность вассалов империи, что поможет избежать ее распада. Как показывают его романы, он тоже размышлял на руинах Капитолия, и «образ Рима, как державы, которая распадалась и пала, преследует даже освещенное солнцем царство грез»[845].

Верность короне могла поддержать Британскую империю, поскольку это была эмоциональная связь, более сильная, чем клятва верности, с дрожью данная Цезарям, или федеральная связь, соединяющая штаты Америки. Не менее важно то, что она скрывала истинную природу имперских отношений. Как средство правления, если перефразировать лорда Солсбери, надувательство лучше бамбуковой трости. Королевский культ с его ритуалами и претенциозностью, знаками и регалиями, салютами из множества орудий и сложной табелью о рангах, должен был очаровать сословие раджей. А заодно он скрывал даже от образованных индусов тот «обнаженный меч, на который мы полагаемся на самом деле»[846], если вспомнить выражение Солсбери

Имперская корона определенно стала символом объединения миллионов британских подданных, разделенных вероисповеданием, цветом кожи, расой, национальностью и пространством.

Это не произошло по случайности. Огромные усилия предпринимались, чтобы сделать монархиню фетишем империи. Ее прославляли в молитвах, гимнах, церемониях и тостах. Ее величество приветствовали на парадах, фестивалях, пышных зрелищах и процессиях. Проводились праздники со всеми видами театральных представлений, от ослепительной пиротехники до патентованных музыкальных групп, которые шумно исполняли «Боже, храни королеву!», когда она садилась.

Проводились торжественные приемы, например, в Дели, где отмечали принятие Закона о королевских титулах. О торжествах с пренебрежением отозвался художник Вэл Принсеп, назвав «гигантским цирком», наполненным мишурой, украшениями и вывертами, «превосходящими Кристалл-палас по идиотизму»[847].

«Хантли энд Палмер» производили печенье «Правящая монархиня», украшенное коронами из абрикосового джема. День рождения королевы, 24 мая, стал Днем империи в 1904 г. Он отмечался церковными службами, салютом, дневными и вечерними приемами. Имя «Виктория» стало географически вездесущим, несмотря на возникающее время от времени беспокойство о том, что королева будет оскорблена ассоциацией с такими дикими местами, как Африка. Им называли горы, озера, реки, водопады, гавани, пляжи, провинции, районы, города, гостиницы, больницы, железнодорожные станции, ботанические сады, даже кладбища. Также в честь монархини именовали несколько видов ткани, большую лилию, сливу, карету, голубя, медаль и небесное тело. Лицо королевы попадалось везде, появляясь не только на портретах, фотографиях, рекламе и витражах, но и на марках, монетах, значках, табличках, фарфоре, даже на презервативах. Многие за границей клялись, что видели ее живьем.

Некоторых, несомненно, вдохновляла полуаллегорическая картина, которая вывешивалась в школьных классах, под названием «Драгоценный камень в ее короне». Ее описание Пол Скотт дал в своем знаменитом романе «Квартет Раджа». Королева представлялась сидящей на золотом троне под малиновым балдахином. Над ней парили ангелы, а в нижней части ей несли сияющую дань, которую она принимала.

На других мог произвести впечатление большой портрет королевы, выставленный водном из наиболее известных борделей Бомбея.

Люди в отдаленных частях Британских островов терли пальцами ее образ на золотых соверенах, чтобы не заболеть. Индусы кланялись ее изображению и жертвовали козлов перед ее образом (хотя козлов также жертвовали Юридическому комитету Тайного совета). Епископ Уэллдон из Калькутты не мог понять, почему королева Виктория привлекает местных жителей больше, чем Иисус Христос.

В Африке Большую Белую Мать тоже боготворили и поклонялись ей. Генри Мортон Стэнли почитал ее, а Джон Ханнинг Спек в своих снах путал монархиню со своей настоящей матерью.

Народности банту испытывали такое же уважение к Виктории, как «к своим усопшим вождям»[848]. Один царь басуто сказал королеве: «Моя страна — это ваше одеяло, а мои люди — вши на нем»[849].

Зулу называли джин «слезами королевы»[850]. После того, как брасса атаковали «Королевскую Нигерскую компанию» в Акассе в 1895 г., они написали принцу Уэльскому, что им теперь «на самом деле очень-очень жаль — особенно, из-за того, что убили и съели часть ее сотрудников». Они отдавались «на милость доброй старой королевы, самой доброй, любящей и сочувствующей старой мамы»[851].

Да, те немногие африканцы, которые действительно встречались с монархиней, испытывали разочарование, обнаружив, что она такого маленького роста и полная. Но искусство добавляло ей роста. Скульптуры королевы в более чем реальную величину занимали лучшие места в каждом имперском городе — от Акры до Аделаиды, от Торонто до Калькутты. В Калькутте лорд Керзон в дальнейшем спроектировал Викторианский мемориал, чтобы усилить «подавляющее и непреодолимое воздействие», которое королева-императрица оказывала на «воображение азиатов»[852].

Изображения монархини в мраморе и бронзе были «столь же необходимы для гражданского самоуважения, как и конные фигуры римлян в античные времена»[853].

Они не всегда льстили. Статуя напротив Лейнстер-хауса в Дублине известна по прозванию «месть Ирландии».

Но даже после смерти королева Виктория оставалась иконой. Когда восставшие сломали палец ее статуи в Амритсаре перед бойней в 1919 г., кто-то из толпы помог избежать дальнейшего ущерба, крикнув: «Не надо ее крушить! Она была хорошей королевой»[854].

Один армейский офицер, который собирал ополчение в Ассаме во время Второй Мировой войны, обнаружил, что его переводчик убедительно говорит: «Британцы из той же нации, что и великая королева… И поэтому Япония обязательно будет побеждена»[855].

После войны, во время которой японцы украли несколько королевских статуй из Гонконга, единственно заново восстановленной оказалась королева Виктория. (Хотя раньше те, кто отправлялся на вечеринку, часто совершали святотатство: кто-то надевал соломенную шляпу или цилиндр ей на корону)[856].

Уже в XX веке черные жители Барбадоса почитали ее, «как хорошую королеву, потому что она нас освободила»[857]. В 1950-е гг. вожди Ньясаленда сожалели, что «королева Виктория не приехала сама, чтобы заключить договор»[858].

Однако некоторые викторианцы описались: по мере расцвета демократии мистика монархии может уменьшиться. Они прилагали все усилия, чтобы не допустить потерю веры. По всей империи дети учили историю, как последовательность английских королей и королев. Но в Нигерии сэр Фредерик Лугард не рекомендовал школам рассказывать о Стюартах, поскольку это может породить неуважение к власти[859].

Во время торжественного приема в честь коронации Эдуарда VII в Дели лорд Керзон запретил петь «Вперед, солдаты-христиане!» Ведь что там были строки:

Мирская власть недолговечна,
И троны могут прахом стать…

Напряжение империализма после восстания сипаев, которое многие рассматривали, как «вызов самому христианству»[860], вероятно, лучше всего показано в этой пародии на популярный гимн:

Вперед, солдаты-христиане,
Вперед, в языческие земли!
Пусть вам молитвенник поможет,
Но и винтовка не молчит.
Ведь надо принести известья,
О том, как нам вести торговлю.
Благая Весть плывет над миром,
Но пулемет «Максим» стучит…[861]

Но пулемет системы «Максим» не был запатентован до 1884 г. Однако его предшественник, «Гатлинг», использовался во время Гражданской войны в Америке. Несмотря на печально известную склонность к заеданию и перебоям в работе, он побывал и в некоторых британских колониальных конфликтах. Как и другие инструменты, спроектированные, чтобы придавать научную эффективность смерти (например, гильотина и отравляющий газ), «Гатлинг» считался «гуманным» приспособлением. Его изобретатель, в честь которого и названо оружие, считал: если один солдат сможет выстрелить сто раз, то армии станут меньше, а жертв на поле брани тоже окажется меньше.