Пирс Брендон - Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997

• Название: Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997
• Автор: Пирс Брендон
• Издательство: АСТ, АСТ Москва
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-065002-6 (АСТ), 978-5-403-03364-0 (АСТ Москва)

Книга Пирса Брендона и по названию, и по содержанию перекликается с эпохальным трудом Эдуарда Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи». И это не случайно: британцы, стремясь к завоеванию мира, всегда оглядывались на Древний Рим. Они нашли ключ к обретению истинного могущества на руинах Рима. Но там же следует искать и причины падения Британской империи.

Об этом и многом другом автор размышляет на страницах данной книги и рисует многоплановую картину упадка и разрушения Британской империи между 1781 и 1997 годом.

---

Макариос представлял собой впечатляющую фигуру — черная борода, клобук, длинные одежды. Он проповедовал энозис с пылкостью и фанатичностью. Его проповеди, политические и религиозные, являлись смесью музыки и поэзии, а мягкий и приятный голос звучал ритмично и мерно, словно епископ читал стихи. Макариос, окруженный сигаретным дымом в своей обветшалой резиденции, преднамеренно пытался напоминать дельфийского оракула. Он был откровенным и искренним, но двусмысленным, динамичным, но загадочным, вдохновляющим, но хитрым. Ему удавалось передавать благожелательность сквозь слегка прикрытые глаза, улыбаться, но, тем не менее, оставаться бесстрастным. Видевший его американский обозреватель назвал Макариоса «благочестиво выглядевшей копией Иисуса Христа», а заодно — «самым хитрым из греков»[3477].

Зато полковник Джордж Гривас был неприкрашенным, открытым и откровенным фанатиком — прямым, жестоким и безжалостным. Он по старинке свято верил в дисциплину, имел жесткие, торчащие во все стороны усы. Со времени обучения в школе в Никосии этот человек верил в «крестовый поход ради более великой Греции»[3478]. Во время войны он основал роялистское движение сопротивления в материковой части Греции, хотя оно уделяло больше времени убийству коммунистов, чем борьбе с немцами. В дальнейшем он решил, в духе Ирландской республиканской армии, что британцев можно удалить только силой. Полковник встретился с этнархом, они договорились о цели энозиса, и дали священную клятву ее добиться. Но освободители не соглашались в методах. Макариос надеялся сопротивляться насилию саботажем, а Гривас с помощью греческого правительства готовился к яростной партизанской войне. Но какой бы ни была тактика, киприоты к 1954 г. знали: восстание неизбежно, оно скоро начнется. Этнарх так и не определился насчет кровопролития. Но он объявил: «Мы примем помощь даже из нечистых рук»[3479].

Несмотря на зловещие знаки, лишь немногие британцы понимали, что Кипр находится на грани восстания. Это частично происходило потому, что они отделялись от местного сообщества. Губернатор жил на удалении от всего. В жаркий период он перебирался в горы Тродос, в серое каменное здание, построенное в 1880 г. под руководством Артура Римбуда и напоминавшее «шотландский охотничий домик»[3480]. В остальное время он уединялся в новом Доме правительства — внушительном здании, спроектированном так, чтобы напоминать местную французско-готическую и греческую православную архитектуру. Там имелся купол, башня и винтовая лестница, а также горгульи из песчаника и камины из известняка. В здании были кованые железные балюстрады, деревянные галереи, материалы для которых привозились со всей империи — например, бирманский тик, канадский клен и колумбийская сосна добавлялись к местному эвкалипту, можжевельнику, рожковому дереву, казуарине и кипарису. Занавески украшала вышивка ручной работы с геральдическими знаками, также бросался в глаза вытесанный из камня герб.

Губернаторы жили довольно скромно, если говорить о частной жизни. Их тяжелая мебель «была расставлена, словно на складе для хранения», а в спальне стояли «две уродливые простые кровати и ужасные маленькие прикроватные тумбочки, очень высокие. В них имелось место для горшка»[3481]. Вскоре высшие представители Британии станут пленниками в собственном доме, окруженные стражниками, фонарями и колючей проволокой.

Британские чиновники были почти такими же недоступными. Они стали лучше по сравнению со временем, о котором вспоминает один путешественник: «Я никогда не забуду ужас английского клуба, бугорки колен гражданских служащих средних лет в шортах, их омерзительные разговоры о местных жителях». Но администраторы оставались отдельной кастой. Лишь немногие из них могли говорить на современном греческом языке. Еще меньшее количество встречалось с киприотами, «кроме как в процессе выполнения обязанностей»[3482].

Британские гражданские экспатрианты тоже держались сами по себе. Многие из них приехали с аванпостов империи, добившихся независимости. Их существование представляло собой «безупречную монотонность, в атмосфере душащей инертности». Они жили в ужасающих виллах, которые напоминали дома в Уимблдоне, а на старости лет— в отеле «Доум». «Создавалось впечатление, будто все забытые пенсионеры между Фолклендскими островами и Скарборо отправили по представителю на всемирную конференцию по долгожительству». Они выходили к морю, играли в различные игры. Они ездили в церковь в Моррис-Майнорс. Они пили в яхт-клубе. Во второй половине дня по воскресеньям они слушали военный оркестр, который играл выборочные куски из «Оклахомы» в английском клубе, где на самом почетном месте висел портрет королевы работы Аннигони. Они «страдали в агонии, опасаясь мысли, что их не пригласят в Дом правительства на день рождения монарха».

Понятно, что романисту Лоуренсу Дюрреллу, автору вышеприведенных насмешек, не нравилось, что его соотечественники называют жителей острова «сворой кипов». Выбранное ими сокращение очень напоминало по звучанию слово «chimp» — шимпанзе. По словам автора, отношение не менялось с 1878 г., когда один британский обозреватель говорил о киприотах, как о праздных, ленивых, беззаботных людях, любящих кому-то подражать, но не обладающих даже искрой турецкого огня, без капли греческого вкуса… «Они живут будто бы в первобытном состоянии, как существа более низких типов, держатся за жизнь ради самой жизни. Это сластолюбцы, обожающие солнце и море. Благодаря простой животной цепкости они выжили во время бурь, которые сотрясали более благородные человеческие расы».

Сам Дюррелл был сластолюбцем и поздним добавлением к группе романтических ссыльных, которых вдохновили средиземноморские страсти. С периода Байрона до времени Нормана Дугласа многие из них были писателями. Их тянула на юг классическая культура, дешевая или простая жизнь, возможности чувственных удовольствий. Говорили, что некоторые британцы покинули дом под облаком, не превышающим детскую ладошку. Лишь немногие из этих литературных эмигрантов оказывались более претенциозными, чем Лоуренс Дюррелл. Тем не менее, презирая своих соотечественников-мещан, Дюррелл частично разделял их взгляды. Он покровительственно относился к кипрским «туземцам», ценил неиспорченных крестьян и купался в иллюзии, что они все любят Англию. Автор думал, что ничто не может заставить их сражаться. По вопросу энозиса Министерство иностранных дел «установит срок после недолгих споров, и мы все будем спокойно жить, купаясь в лучах солнца»[3483].

Такой была и официальная точка зрения. Существовало клише, будто из киприотов получаются очень хорошие официанты. Их «племенной темперамент», по словам представителя отдела информации Министерства по делам колоний, состоял из «добродушия, апатичности и простого отсутствия ума»[3484].

Поэтому британцы были абсолютно уверены, что смогут сохранить Кипр, как опорный пункт на Ближнем Востоке. Энтони Идеи резко заявил греческому премьер-министру фельдмаршалу Папагосу, что вопрос суверенитета над островом закрыт.

Папагос был таким же тщеславным и вспыльчивым, как и сам Идеен. Греческий премьер в дальнейшем сетовал: «Он заявил мне "никогда", даже не сказав "мы посмотрим"!»[3485] 28 июля 1954 г. министр по делам колоний Генри Хопкинсон подтвердил: правительство думает об энозисе в смысле «до греческих календ». Он сообщил Палате общин, что некоторые колониальные территории никогда не смогут ожидать полной независимости. Среди них, намекнул он, числится Кипр, который может надеяться на самоуправление под эгидой Великобритании, но не на самоопределение, ведущее к слиянию с Грецией.

Слово «никогда» привело в ярость лейбористскую оппозицию. Эневрин Беван убеждал «тори» принять, что народами можно управлять только с их согласия. «Британия зародила проблемы на Кипре в тот же самый день, когда поспешно сбежала из Египта, — сказал Ричард Кроссман. — Люди узнали, что британский империализм не дает им ничего, пока они не окажутся в состоянии взять права силой».

Другие предсказывали, что заявление Хопкинсона «зажжет дух национализма на Кипре»[3486]. Протесты на самом деле имели место, а нерешительный новый губернатор сэр Роберт Армитедж подавил их в духе своего предшественника.

Его хозяева из Уайт-холла меньше беспокоились из-за неспокойного положения в Никосии, чем из-за ООН, где Греция подала апелляцию относительно того, что Кипру следует позволить самому решать свою судьбу. Эйзенхауэр не сочувствовал Британии, потому что Идеи неблагосклонно отнесся к контрреволюционному перевороту, организованному американцами в Гватемале. О перевороте говорилось, как об «одной из самых омерзительных, грязных и безумных операций по обеспечению безопасности в американской истории»[3487]. Чтобы завоевать поддержку президента и его госсекретаря, требовалась редкостная дипломатическая хитрость. Идеи показал, что готов пойти на компромисс в вопросе Гватемалы, и ему удалось превратить Кипр из колониальной в международную проблему. Он утверждал, что поражение британцев на острове будет победой коммунизма в холодной войне. Премьер очень просто представлял дело: энозис приведет к конфликту между Грецией и Турцией, двумя старыми врагами, которые странным образом являлись членами НАТО. Турция занимала важную стратегическую позицию на фланге Советской России, а ее роль западного союзника будет подорвана, если она ввяжется в борьбу по защите мусульман Кипра.