Николай Копосов - Хватит убивать кошек!

• Название: Хватит убивать кошек!
• Автор: Николай Копосов
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-86793-348-2

Критика социальных наук — это ответ на современный кризис гуманитарного знания. Социальные науки родились как идеология демократии, поэтому их кризис тесно взаимосвязан с кризисом современного демократического общества. В чем конкретно проявляется кризис социальных наук? Сумеют ли социальные науки найти в себе ресурсы для обновления или им на смену придет новая культурная практика? В книге известного историка Н. Е. Копосова собраны статьи и рецензии, посвященные истории и современному состоянию социальных наук, и прежде всего — историографии. В центре внимания автора — формирование и распад современной системы основных исторических понятий.

---

Вот еще один пример. Автор подчеркивает, что трансформация одного общественного строя в другой начинается с изменения представлений о собственности. Так было при переходе от античности к феодализму, когда новые представления о собственности зародились еще в эпоху домината, так было и позднее, при переходе от феодализма к капитализму (с.752). Вполне возможно, что автор прав, но сам себе он при этом, безусловно, противоречит: ведь отношения собственности, по его словам, — это отражение в сознании хозяйственного механизма. Если же зарождение новых представлений о собственности предшествует зарождению нового хозяйственного механизма, то, возможно, решение проблемы феодализма лежит не в плоскости социально-экономической истории, а в плоскости истории ментальностей, а отношения собственности надо анализировать прежде всего в контексте меняющихся идей, а не экономических отношений, и потом уже показывать их влияние на хозяйство.

Подобным путем более тридцати лет назад пошел А. Я. Гуревич[305]. Попытка написать глобальную историю на основе «внутренней психологической связи» социальных явлений дала замечательные результаты, но, как известно, также вызвала разочарование. Сегодня Филиппов не решается вступить на этот путь. Он не пытается связать социально-экономическую историю с глобальной историей на базе истории ментальностей, но не может вполне опереться и на традиционную марксистскую логику построения глобальной истории на базе истории социально-экономической.

Итак, марксистская история — в обломках. Появление высококлассного исследования Филиппова ясно показывает, что внутренние связи той относительно целостной конструкции, которой являлся марксизм, распались и отказываются ожить даже под пером лучших марксистских историков. Книга показывает и то, что, несмотря на определенное внутреннее сродство марксизма и школы «Анналов», их соединение в рамках глобальной истории остается механическим. Сосуществование Блока и Маркса под переплетом «Средиземноморской Франции» не привело к плодотворному диалогу: каждый остался царить в отведенных ему главах… И хорошо, потому что сопоставленные между собой выводы этих глав ослабляют друг друга. Так, в четвертой главе автор объясняет сравнительное благополучие южнофранцузских крестьян природными условиями Средиземноморья (с. 357), но нужно-то ему, чтобы это благополучие было свойством феодализма.

Я согласен с Филипповым в том, что сегодняшнее состояние историографии неудовлетворительно. Но, чтобы идти дальше, недостаточно все выше подымать планку трудовых затрат. Необходим прежде всего критический анализ тех интеллектуальных тупиков, в которые зашла блистательная глобальная история 1960-х гг., и, возможно, переосмысление места и задач истории в обществе.

17. От социальных наук к свободным искусствам

1

Мишель Фуко однажды заметил, что со времен Гегеля едва ли не каждый философ склонен считать свое время переломным[306]. Возможно, поколение, пережившее падение коммунизма, имеет для этого больше оснований, чем многие другие. Правда, падение коммунизма затянулось на несколько десятилетий, начиная с волны разочарования, поднятой в 1956 г. секретным докладом Хрущева и подавлением Венгерской революции, и кончая августовским путчем 1991 г. Поэтому оно явилось разделенным опытом нескольких поколений. Однако до распада СССР коммунизм оставался, как бы к нему не относиться, одним из структурообразующих факторов мира, в котором слишком многое самоопределялось по отношению к нему и не было готово к его исчезновению. В 1991 г. точка, структурирующая мир, перестала существовать, и это стало эпохальным разрывом.

Зато в отличие от предшествующих у нашего поколения после падения коммунизма не осталось проекта будущего: демократия, которая была желанным — хотя, казалось, невозможным — будущим, неожиданно стала настоящим, и иного будущего у нас нет. Что касается прошлого, то мы постарались забыть о нем, как если бы мы всегда жили в пространстве демократии — если не физически, то интеллектуально.

Демократическое настоящее охватывает нас со всех сторон, но в отличие от будущего оно не кажется — и не может казаться — совершенным. Оно казалось совершенным (скептики говорили: наименее несовершенным), пока держалось оппозицией с коммунизмом. Коммунизм был устремлен в будущее и увлекал за собой демократию, которая, напротив, свои главные силы черпала в настоящем: она сильна тем, что воплощена в жизнь. Падение коммунизма лишило демократию статуса воплощенного в жизнь проекта будущего, одновременно идеального и реального, и ее краски поблекли. Это характерно не только для России, но и для всего мира. Демократия в этом не виновата, но она не может с этим не считаться.

Итак, мы живем в переломную эпоху, но в отличие от предыдущих переломных эпох смысл нашему времени придает не то, что будет, а то, что есть. Это означает, что речь идет о переломе в структурах сознания: ведь с тех пор, как люди стали мыслить историю в качестве направленного движения, смысл ей придавало будущее. Именно устремленность сознания в будущее породила в XVIII в. стиль мысли, который мы — уже, возможно, ошибочно — склонны считать своим. Наши понятия, в которых мы описываем общество и историю, сложились в это переломное время, время Просвещения и Французской революции. Они оторвались от области опыта и устремились в будущее, что сделало их более общими, более абстрактными, следовательно, более «научными», чем понятия Старого порядка. Словарь современных социальных наук восходит к этой эпохе — не только по своему содержанию, как выражение конкретного социального проекта, но и по своей логической структуре, которая во многом определена идеей прогресса. Именно эта структура сегодня поставлена под сомнение в связи с изменением режима историчности, когда понятия, по своей природе приспособленные к тому, чтобы выражать проект будущего и в свете будущего придавать смысл настоящему, оказались перед необходимостью описывать настоящее, в котором будущее не высвечивает, как прожектором, то немногое главное, в чем видится его предуготовление.

Можно ли жить без проекта будущего? Не означает ли сказанное, что демократия изжила себя и вскоре исчезнет вслед за поверженным врагом? Или она найдет в себе ресурсы для обновления?

Мне кажется, что последняя возможность реальна и ради ее осуществления стоит предпринять усилия. Но для этого нам предстоит научиться жить в бесконечном настоящем, а это значит прежде всего создать такую систему понятий, смысл которым не будет придавать будущее. Тогда, может быть, нам удастся помыслить и будущее — но помыслить уже по-новому. Вовсе не обязательно, что презентизм уничтожает историю: он меняет ее логическую структуру. Он не исключает проект будущего, но побуждает строить его не столько универсально-теоретически, сколько конкретно-прагматически. Коротко говоря, необходимо найти способ развития общества без глобальных катаклизмов, заложенных в столкновении глобальных мыслительных моделей.

2

На страницах этой книги неоднократно высказывалась мысль, что сегодня социальные науки переживают кризис, и особо подчеркивался распад системы понятий, присущих проекту социальных наук. Я пытался, в частности, показать, что в результате кризиса характерный для исторических понятий баланс между отсылкой к конкретному опыту и универсальным значением может, вероятно, сместиться в сторону конкретного опыта. Продумывание новой системы исторических понятий, в большей степени основанных на логике имен собственных, но и не разрывающих связей с логикой общих утверждений, мне представляется перспективным направлением работы.

Однако распад основных исторических понятий — лишь одно из измерений кризиса социальных наук. В этой заключительной главе речь пойдет о его другом, педагогическом измерении, точнее, о преломлении в судьбе социальных наук проблем современного университета. Такой подход, возможно, также позволит наметить некоторые пути преодоления кризиса социальных наук.

Между университетом и социальными науками существует самая непосредственная связь. Конечно, такая связь существует и между высшим образованием и современной наукой в целом, однако социальные науки занимают в этой системе особое место. Современный университет формируется в XIX в. как один из важнейших институтов (идеологически, безусловно, важнейший) складывающихся национальных государств. В рамках этих государств, даже если по своей форме многие из них оставались монархиями (обычно уже конституционными), рождается проект и формируются основные институты светского либерально-демократического общества XX в. с присущими ему рыночной экономикой, парламентаризмом, широким участием граждан в политике, массовыми политическими партиями, прессой, идеологиями — и по необходимости с развитой системой демократической аккультурации граждан, центральным элементом которой в условиях торжествующей дехристианизации стала система светского образования. Замковым камнем этой последней был университет. Проект светского демократического общества утверждался как проект, основанный на научном мировоззрении, в отличие от старых монархий, интеллектуальным эквивалентом которых была религиозная картина мира. Университет стал храмом демократии, а наука — ее религией.