Андромеда Романо-Лакс - Испанский смычок

• Название: Испанский смычок
• Автор: Андромеда Романо-Лакс
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01721-4

Андромеда Романо-Лакс, родившаяся в 1970 году в Чикаго, поначалу заявила о себе как журналистка, путешественница и серьезная виолончелистка-любительница. Ее писательская деятельность долго ограничивалась рассказами о путешествиях, очень увлекательными, но документальными. «Испанский смычок» — первый роман Андромеды Романо-Лакс, удостоившийся восторженных отзывов ведущих американских критиков и мгновенно разошедшийся по всему миру в переводах. Знаменитый журнал Library Journal назвал его литературным событием 2007 года.

«Испанский смычок» — это история мальчика из пыльного каталонского городка, получившего в наследство от рано умершего отца необычный дар — смычок для виолончели. Этот смычок и определит всю его дальнейшую судьбу. Барселона, Мадрид, Париж, Берлин — он объездит с концертами весь мир. Познает радость дружбы, безумие любви и горечь утрат; будет играть для королей и президентов; познакомится с Пабло Пикассо и одним из первых увидит знаменитую «Гернику». Будет верно служить Музыке и мучительно размышлять о несправедливости мира. И на протяжении всей жизни с ним будет его бесценный смычок.

---

— Тебе все равно, перед кем играть?

Аль-Серрас попытался перехватить инициативу.

— Я думаю, — сказал он добродушно, — что вряд ли этот человек монстр. Надо постараться увидеть в нем человеческую сторону. В каждом есть человеческая сторона.

— Ерунда! — возразил я. Чувствовал я себя ужасно. Зачем я затеял этот спор с Авивой?

— Я устала, — сказала она, поднимаясь. — Пойду прилягу.

— И не поела толком, — посетовал Аль-Серрас, хлебной коркой подбирая остатки с ее тарелки. — А что она имела в виду, когда говорила, что в 1924 году хотела бы умереть?

После концерта в Лиссабоне мы втроем отправились в ночной клуб. Мы устали за день, к тому же назавтра нам нужно было уезжать, но нас пригласил местный меценат, и мы посчитали невежливым отказаться. Под быструю джазовую музыку Авива танцевала сначала с патроном, сеньором Мединой, затем с Аль-Серрасом. Медина топтался поблизости, готовый снова закружить ее в танце.

Но она решила сделать перерыв и присела рядом со мной. Щеки у нее разрумянились, лицо блестело.

— Спорю, ты ненавидишь эту музыку! — перекрикивая шум зала, сказала она.

— Вовсе нет, с чего ты взяла?

— А почему ты не танцуешь?

— Я научился танцевать вальс, — рассмеялся я, — но это мой предел. Все, что быстрее вальса, навсегда лишит меня возможности ходить.

— Что-что?

— Не важно, — улыбнулся я.

Она придвинулась ближе:

— Болит?

— Что? — переспросил я, хотя прекрасно расслышал вопрос.

Она наклонилась ко мне еще ближе, коснувшись волосами моей щеки:

— Бедро. Сильно болит?

— Иногда болит, — ответил я.

Авива, в отличие от Аль-Серраса, всегда относилась к моему физическому недостатку с вниманием. Она следила, чтобы мы вовремя отправлялись на концерт, избавляя меня от необходимости бежать, не давала мне таскать тяжести. При этом она никогда не заговаривала со мной на эту тему. Но сейчас спросила:

— А к врачу ты ходил?

Мой деланный смех с трудом пробился сквозь гвалт ночного клуба:

— Это родовая травма. Ни один врач не поможет.

Она коснулась рукой моей щеки:

— Зачем ты сам себя наказываешь?

Я замер, не смея шевельнуться. На нее я не смотрел — а вдруг то, что я принял за сочувствие, на деле не более чем любопытство?

— Ты не должен мириться с болью. — Она так и не отняла руку от моего лица.

Она молчала, и тогда я потянулся, взял ее руку и долго держал в своей.

Она что-то прошептала. Мне показалось или она в самом деле сказала: «Пойдем со мной»? Но я не двинулся с места. Я боялся упустить настоящий момент ради того, в котором не был уверен. Мои глаза скользили по столу, считая пустые бокалы. Сердце бешено колотилось.

— Я ведь во второй раз не предложу, — сказала она.

В этот миг музыка смолкла. Вернулся Аль-Серрас и плюхнулся на свой стул. Следом за ним подошел запыхавшийся Медина.

— Что я могу сделать для вас? — спросил наш португальский хозяин.

Авива выдернула свою руку из моей и выпрямилась:

— Закажите выпивку.

— Стыдись, — стукнул меня по спине Аль-Серрас. — Мучить такую замечательную девушку жаждой.

— Интересно, — сказал доктор Гиндл. — Но не необычно.

Это было через две недели в Швейцарии. Я смеялся над Аль-Серрасом, который красил волосы, чтобы произвести впечатление на Авиву. Но теперь я и сам занялся тем же. Я решил последовать ее совету.

Возможно, надеялся я, когда-нибудь я смогу с ней станцевать.

— Она почти не болит, — рассказывал я доктору. — Правда, иногда…

— Будет болеть, — прервал он меня. — Вы сказали, вам тридцать семь? К сорока годам артрит имеет тенденцию усугубляться. Носите тяжести в левой руке? Боль при этом усиливается? Позднее вам может понадобиться трость.

До этого я улыбался, пытаясь замаскировать дискомфорт, который ощущал при манипуляциях доктора с моей ногой.

— Дисплазия, — сказал он, в последний раз крутанув мое бедро, что вызвало острую боль в паху. — Головка бедренной кости выходит за пределы впадины на тазовой кости. Хорошо, теперь вы можете сесть.

Я медленно опустился на стул.

— Патологические роды? Заднее предлежание? — сыпал вопросами доктор. Видя недоумение на моем лице, он поспешил объяснить: — Вы родились не головой, а тазом вперед?

Я кивнул.

— Так обычно и бывает. Сразу после родов можно было бы исправить этот дефект. — Он положил мне руку на колено: — Вашим родителям не предлагали прооперировать вас в детстве?

Я отрицательно покачал головой.

— Вам нужна специальная обувь. И гимнастика.

— Я быстро устаю.

— Вначале мышцы устают, а затем становятся крепче. Вы родом из деревни? Наверняка в юности вас заставляли бегать, носить тяжести, работать ногой? Мышцам нужна тренировка, иначе они атрофируются.

Я отвернулся в другую сторону, и он добавил:

— Надеюсь, это не мешает вам играть.

Я оставил пиджак в другом углу комнаты и теперь ковылял к нему, стараясь не обращать внимания на вспыхнувшую боль.

— Против боли, — окликнул он меня, — можно попробовать вот это. — И он протянул мне небольшой коричневый пузырек, который извлек из своего саквояжа.

Я прочитал этикетку:

— А это не слишком сильное средство?

— Зато действенное.

— Не уверен, что нуждаюсь в обезболивающем. Бедро не так уж меня и беспокоит.

— Лекарство действует в течение четырех — шести часов. Некоторые пациенты принимают его на ночь, чтобы заснуть. В этом ничего нет постыдного.

Я подумал о любимых мною людях, которые смирились с моей болезнью и сдались ей без сопротивления, испортив мне всю дальнейшую жизнь. Авива сказала, что я не обязан терпеть боль. Мне хотелось ей верить.

Двадцатый день рождения Авивы в конце весны по времени совпал с концертом в Милане. Мы купили ей набор багажных сумок, чтобы она наконец выбросила свой плетеный саквояж, больше похожий на коробку для завтрака. После концерта, в ресторане, мы подняли тост за ее здоровье, а Хусто преподнес ей пару тонких кожаных перчаток — коварное дополнение к нашему общему подарку, о котором он мне ничего не сказал.

Поздно вечером, когда Авива и Аль-Серрас разошлись по своим комнатам в отеле, я отправился в бордель. Получив все требуемые услуги, я доплатил своей полногрудой партнерше, чтобы она еще некоторое время потерпела мое присутствие. Она, зевая, штопала носки, а я сбивчиво делился с ней своими соображениями о разнице в возрасте и перспективах женитьбы.

— Двадцать — это не слишком молодая, — высказала она свое мнение.

— Да, но она скоро уезжает. А когда вернется, ей будет двадцать один. — Я не мог вслух произносить имя Авивы в этом непотребном месте.

— Ну, если она уедет так надолго, то наверняка выйдет замуж.

— Нет. Она — музыкант. Артистка.

— Это я артистка, — сказала женщина. — И я замужем.

Должно быть, я слишком испуганно посмотрел на дверь, потому что она засмеялась:

— Он встретил тебя у входа. Взял у тебя деньги.

— Кроме того, — сказал я, разыскивая в смятой постели свои штаны, — ей нелегко будет найти мужа. Есть некоторые осложняющие факторы.

— Была замужем?

— Нет.

— Подмоченная репутация? Не католичка?

Я уставился на нее:

— И то и другое. Откуда ты это знаешь?

Она хмыкнула:

— А какие другие проблемы могут быть у красивой молодой женщины в Испании?

— Она не испанка. И собирается в Германию.

— Тогда у нее проблем не будет. — Она взбила подушку у себя за спиной и снова занялась штопкой.

— Почему?

— В свои лучшие дни я провела одно лето в Берлине. Работала в варьете. Оно называлось кабаре. У нас там всякие были: незамужние матери, цыганки, еврейки, даже американский негр. Боже, какой был красавчик: весь сверкал, как баклажан. Там люди на все смотрят широко. Не то что здесь. Сама не знаю, зачем я оттуда уехала. — Она хмуро посмотрела на дверь, потом на меня. — Она там быстро прозреет. — По-моему, она с трудом сдержалась, чтобы не добавить: «Дура!»

Прикроватная лампа, прикрытая красным шарфом с кисточками, наполняла комнату розовым светом. Женщина неожиданно сдернула шарф, и мне в глаза ударил слепящий свет. Царственно возлежа на кровати, она покосилась на меня, будто только что увидела:

— Ты похож на чиновника. Или на водопроводчика. У тебя концы пальцев в каких-то пятнах. Это от этой, как ее?

— Резьбы.

— Ага.

Я не стал ее разубеждать. Но ее слова врезались мне в память. Я не собирался использовать в собственных целях прошлое Авивы. И ни на что не рассчитывал. Что меня больше всего привлекало в Авиве, так это ее решительность и четкое осознание поставленной перед собой цели. И сейчас эта цель уводила ее от нас с Аль-Серрасом.