Агате Несауле - Женщина в янтаре

• Название: Женщина в янтаре
• Автор: Агате Несауле
• Издательство: Tapals
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 9984-577-89-9

Книга Агаты Несауле «Женщина в янтаре», высоко оцененная критикой, выдержала в Америке два издания (1995, 1997), удостоена премии «Wiskonsin Librarians Outstanding Achievement» (1995) и премии «American Book Award» (1996). Переведена на немецкий, шведский, датский и латышский языки.

«Ужасы войны — это только начало повествования. Всем, кому суждено было остаться в живых, приходилось учиться жить с этим страшным знанием.

Более сорока лет живу я, испытывая стыд, гнев и чувство вины. Меня спасли чужие рассказы, психотерапия, сны и любовь. Моя история — подтверждение того, что исцеление возможно.

Я молюсь, чтобы войны исчезли, и надеюсь, что все их жертвы будут поняты. Я хочу, чтобы и после того, как прекратились зверства, этим людям были дарованы нежность и любовь».

---

— Тебе просто жалко саму себя, потому что у тебя мать умерла. Мне все это опротивело. В университет ты с таким кислым лицом не тащишься. А все потому, что я не из тех академиков, которые изображают из себя невесть что, или из любимых твоих феминисток…

Я слышу горечь в его голосе. Все это до ужаса знакомо. За двадцать два года супружеской жизни подобные сцены повторялись сотни раз. Обычно я выжидаю, пока не пойму, что он вот-вот замолчит. Тут мне становится его жалко, я бросаюсь его утешать, укрываю одеялом.

Мне и сейчас надо бы сделать то же. Забыть все неприятные слова, попробовать закончить все миром. Джо так старается мне угодить. Я верю ему, когда он говорит, что любит меня, и утверждает, что никто другой меня бы не вынес. Он никогда не оставит меня, как оставляли другие. Джо и пить ради меня бросал несколько раз, хотя всегда ненадолго.

Но если я сейчас к нему прикоснусь, никогда ничего не изменится.

— Сколько угодно женщин, которые из кожи вон лезут, только бы меня в постель уложить, — говорит Джо. — И не думай, что вокруг меня никого нет, вьются, только успевай отбиваться. Если честно, я в любую минуту могу женщину заполучить, в баре полным-полно желающих. А ты и на лету не даешь. Все феминизм твой растреклятый. И это после всего, что я сделал для тебя, для твоей семьи и твоего дорогого сына.

Внезапно он начинает срывать с меня одеяло и кидается на меня. Я отбираю одеяло, кутаюсь в него, а он безуспешно пытается ухватить меня под плотно прилегающим одеялом. Я подтягиваю ноги к груди и крепко сжимаю их руками. Мне страшно разозлить его еще больше. Если я буду вести себя тихо, в конце концов злость испарится и он оставит меня в покое. Я не должна, ни в коем случае не должна плакать, не должна говорить.

Но на сей раз он держит меня крепче, чем обычно. Его пальцы впиваются в мои руки, он пытается оторвать их от ног. Когда это не удается, он наваливается на меня, пытается втиснуть колено между моих ног, выпрямить меня, подмять под себя. Мелькает мысль, что я и это могу стерпеть. В конце концов, что изменится, если даже он меня изнасилует? Столько изнасилованных женщин вокруг, не стоит об этом и говорить. Если бы я вела себя тихо, потерпела бы, все это скоро закончилось бы. Мое сопротивление только больше его разозлит.

Джо удается разжать мои сцепленные руки, после чего он принимается за ноги. Я крепко сжимаю их, как когда-то Хильда, пока не сдалась. Джо удается втиснуть колено между моих ног.

И тут меня буквально захлестывает злость. Я перестаю просто сжиматься в комок, я активно сопротивляюсь. Вначале молча, чтобы ему показалось, что все это не всерьез. Мне удается вырваться из объятий и столкнуть его. Джо гораздо сильнее меня, но у пьяного реакция не такая быстрая, а мне придает сил наконец-то проснувшийся во мне гнев.

Я спрыгиваю с постели, меня всю трясет. Взять себя в руки мне удается, только ухватившись за тяжелый дубовый комод. Мне хочется наброситься на Джо, пробить ему голову тяжелой зеленой керамической вазой из Латвии, чтобы он потерял сознание. Гнев мой ужасает и меня самое.

Волосы мои растрепаны, срывающимся голосом я кричу:

— Оставь меня! Не смей ко мне прикасаться.

И тут во мне все возликовало. Я и не знала, что могу говорить громче, чем он; никогда раньше я и не пыталась. Раньше, когда он меня прерывал, я всегда замолкала.

— Ты спятила, как и твоя старуха! — кричит Джо.

Я замечаю, что кулаки мои сжаты, ноги под белой элегантной ночной рубашкой напряжены, готовы к прыжку. Я готова к нападению, сама себе я кажусь всесильной.

Я испытываю настоящее блаженство, когда произношу:

— Нет, я не сумасшедшая. Я не собираюсь больше тебя слушаться. Я хочу жить одна.

Джо смотрит на меня так, словно я дала ему пощечину. Его лицо морщится, и он хрипло с горечью шепчет:

— Как ты можешь так говорить? Ты думаешь только о себе! Вспомни, ты была от меня без ума. Вспомни, мы были как Ромео и Джульетта. Никто так не любил друг друга, как мы. Ты меня боготворила. Зачем ты все испортила?

Я стою в изножье кровати и смотрю на него.

— Иди сюда, — просит он. — Все так паршиво ко мне относятся. Мне казалось, что ты-то уж будешь другой. Ради тебя я работал, света Божьего не видел, а с рестораном дела все хуже. О, Господи, ты же должна об этом знать, ведь на тебе бухгалтерия. Ты бы могла быть не такой мрачной и иногда со мной разговаривать. Послушай, ведь мы никогда бы так не ссорились, если бы не любили друг друга. А?

Но моя способность к сопротивлению окрылила меня. Нет, я больше не дам себя уговорить. От своей независимости я не откажусь.

Я смотрю мимо него, в окно. Голые деревья в свете луны выглядят серебристыми. Лунная дорожка, пересекающая лужайку, высвечивает сохранившийся кое-где слежавшийся снег. Скоро весна, я слишком заморочена, чтобы ее заметить.

Я слышу голос Джо, настойчивый, льстивый, монотонный.

— Послушай, я знаю, что ты меня любишь.

— Нет, — наконец отваживаюсь я, — не люблю.

И испытываю чувство огромного облегчения, словно бы скинула с плеч груз собственной лжи. С чувством вины, хоть я и на самом деле так думаю, добавляю:

— Пожалуйста, Джо, прости меня. Если мы останемся вместе, кто-то из нас погибнет — от депрессии, самоубийства, пьянства. Я должна спастись. Мне действительно жаль.

— Так и должна ты себя чувствовать, неблагодарная стерва. Сегодня ночью я здесь не останусь, — он принимается натягивать брюки. — Пойду туда, где меня ценят.

— Пожалуйста, не садись сейчас в машину, — по привычке говорю я.

— Буду делать, что захочу, — отвечает он с мертвящим спокойствием в голосе. — И знай, дом тебе не достанется. Без меня тебе придется несладко.

Он берет ключи.

Когда его машина с ревом отъезжает, я спускаюсь вниз, проверить, все ли двери заперты. Я ужасно устала. Словно только что завершила первый длинный этап нелегкого пути. Я гашу свет, до меня долетает сладкий аромат гиацинтов. Фарфорово-голубые соцветия, зажатые тугими листьями, выглядывают из плоской белой корзиночки, в которой стоит горшочек с цветами. Я ложусь и глубоко вдыхаю их аромат. Единственные, распустившиеся этой зимой. Я жалею, что не посадила больше.

И тут я вспоминаю, что на лужайке снег лежит только в нескольких местах. Скоро весна, другие цветы расцветут на моей клумбе, все будет хорошо.

Я ложусь в кровать, закрываю глаза. Мне кажется, я не смогу уснуть, буду вертеться, метаться, упрекать себя, что так безжалостно поступила с Джо, буду винить себя во всем, особенно в том, что за долгие годы совместной жизни не сумела унять его боль, исцелить его, но стоило мне закрыть глаза, и я тотчас засыпаю.

Мне снится, что я лежу на узкой белой кровати. Она очень старая, может быть, еще восемнадцатого столетия, она из розового дерева, грациозные ножки ее изящно выгнуты. Белые шелковые простыни нежно касаются моего сильного обнаженного тела. На низком столике возле кровати зеленеют яркий плющ и лавр, и папоротники, больше в комнате ничего нет. Ранние лучи солнца проникают через витражные окна, отражаются в паркете, исчезают, перетекают в сумерки. Комната такая большая, что я не вижу, где она кончается.

Я потягиваюсь, меня поражает ощущение собственной силы и бодрости, как ни странно, я ничуть не устала. Я позволяю шелковым простыням обволакивать меня, наслаждаюсь их нежной роскошью, разглядываю зеленеющие растения.

Неожиданно я замечаю, что не одна, вместе со мной в кровати еще кто-то, но места мне хватает, я не чувствую угрозы. Рядом лежит бабушка, совершенно без сил и такая худая, что усталость уже не имеет значения. Она даже старше, чем десять лет назад, когда я видела ее в последний раз — за месяц или два до смерти. Тело ее — лишь прозрачная кожа, даже кости еще больше истончились. Она как бы бесплотная, выделяются только свежие синяки и старые шрамы на лице и руках.

— Я сейчас умру, — говорит бабушка, — я жила тут слишком долго. Я хочу умереть.

Она распускает волосы, снова ложится и закрывает глаза. Она невесома, следа на подушке не остается.

— Пожалуйста, не умирай, — прошу я, — ты должна остаться со мной.

Но бабушка, похоже, не слышит. Дыхание ее такое легкое, что кажется, она уже умерла.

— Останься со мной, — прошу я, — как я буду без тебя. Пожалуйста. Мне страшно оставаться одной.

Меня охватывает ощущение беды, боль утраты, они, кажется, даже сильнее, чем когда я возвращалась с бабушкиных похорон. Я ехала тогда в автобусе одна, не плакала, я говорила себе, что бабушка прожила долгую и насыщенную жизнь, что минувший год был для нее таким тяжелым, что ничем уже нельзя было помочь, что ей суждено было умереть. И вдруг я вспоминаю ее могилу на кладбище в Индианаполисе, в латышском секторе. Укрытую цветами, а вокруг ни души, все ушли и оставили бабушку одну, бросили ее под холодным ноябрьским дождем. Мне захотелось выпрыгнуть из автобуса и вернуться к ней, чтобы ей не было страшно, но я, конечно, этого не делаю. Всю дорогу до дома я плачу, удивляясь сама себе. Я не плакала ни на похоронах, ни потом.