Андрей Иванов - Харбинские мотыльки

• Название: Харбинские мотыльки
• Автор: Андрей Иванов
• Издательство: Издательство Avenarius
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-9985-834-44-2

Харбинские мотыльки — это 20 лет жизни художника Бориса Реброва, который вместе с армией Юденича семнадцатилетним юношей покидает Россию. По пути в Ревель он теряет семью, пытается найти себя в чужой стране, работает в фотоателье, ведет дневник, пишет картины и незаметно оказывается вовлеченным в деятельность русской фашистской партии.

---

Были в Ревеле. Посетили Стропилина. У него полное расстройство: поперли из школы и журнал его пошел под откос. Встретились с Б. Ребровым, был он неприветлив, мнителен, надут случайной славой: сделал какую-то картинку, про него написали в газетах, некий богатый коллекционер из бывших наших аристократов — возможно, масон, жид и т. п. — купил эту картинку, увез в Париж или Берлин, и теперь Ребров презирает всех вокруг и толкует только об искусстве. Хорошо его Сундуков обрезал и на место поставил, любо-дорого смотреть было! Предлагаю исключить из Братства как ненужного и бесполезного индивидуалиста. К нам он ходит, слушает, спорит. Шпионом быть не может. Он совсем мелкий тип. Трус. Донести не донесет, но вреден своим присутствием: в смущение людей вводит. (Есть еще анархисты во главе с неким Колегаевым, но это ничто, пустой звук.)

Ответ Алексея Каблукова:

Что касается «терниковских», тут я с тобой согласен: не сливаться (его философия и выступления нам понятны и могут быть полезны; за тем, что он пишет, надо наблюдать, ничего упускать из виду нельзя, но вступать в их организацию ни к чему, т. к. за нами Дальний Восток, там своих мыслителей хватает), от вапсов держаться подальше, но наблюдать — авось что и выйдет у них. Будем ждать, что придет via America. Вонсяцкий что-то мудрит. Я ему написал, чтоб установил связь с Араки, а он думает: полгода думает! Надеюсь, ты получал оттуда с пан-арийским приветом (подробнее не пишу).

С Ребровым отношений не рвать — пусть приходит, попроси, пусть мне пишет — хочу знать все, что говорит, думает, делает, куда ходит, что пишет, читает, чем он живет? Все хочу знать. Надо понимать, что он — экземпляр, из которых и Россия, и русская эмиграция в какой-то степени состоят, потому наблюдать за тем, как реагирует этот тип русского интеллигента, как развивается его взгляд на наше движение, очень полезно. Если понадобится, я пришлю некоторые корректировки, как и что сказать, что спросить (посмотрим, что он скажет, как поведет себя). Будь терпелив и не руби с плеча, хитрей надо быть.

Напиши поподробней об анархистах! Постарайся узнать о них побольше. Поговори с ними. Может, кто-нибудь из них поймет, что с нами иметь дело важней.

Жди посылки из Харбина с подробным докладом.

(Письмо сожги!)

Ноябрь 1932, Юрьев

Ждал поезд на Ревель, сидел, как в Петербурге, ожидая, когда в шесть часов подойдет поезд, набитый котелками, шляпками, сумочками, муфтами, фуражками, перчатками, руками, ногами, билетами, чиновниками и барышнями с покупками, желто-зелеными костюмами служащих, которые в основном сойдут в Царском, а мы поедем дальше, домой, в кармашке годовой билет (III класса по льготному тарифу в продувном шарабане от Петербурга до Павловска на весь 1915 год), выходишь на вокзале, а там музыка… постоим, послушаем, идем — домой.

Сознание, как ртуть, отражает и прошлое и будущее одновременно.

24 декабря 1932

мне тридцать

Глава вторая

1

Дорогой мой, наконец-то, свершилось! Во-первых, моя статья «Христианство и фашизм» напечатана, а во-вторых, воплощена в пакте, который был подписан в Токио на Пасху, и теперь, когда русские фашисты Дальнего Востока протянули руку через океан фашистам Америки, слилось и образовалось наше чудо — Всероссийская Фашистская Партия, членом которой ты, Ваня, теперь можешь стать. Предлагаю тебе незамедлительно написать в штаб, я о тебе уже замолвил слово, будешь корреспондентом «Нашего пути» и ассоциированным членом Академии Христианских Социологов. С чем я тебя от всей души поздравляю! Наконец-то дело сдвинулось! Не без участия генерала Араки, надо заметить; если б не этот мудрейший философ, вряд ли что-нибудь получилось. Я проследил, чтоб пакт был составлен как надо, и первая статья, самая фундаментальная, была записана мною лично: Всероссийская Фашистская Партия считает своим источником и основой святую Христианскую и Православную веру и ведет работу по советам и под руководством Русского епископата во всех своих начинаниях. Теперь жди посылки! С Богом!

Твой брат, Алексей

Отчет Ивана Каблукова о деятельности эстонского отдела ВФП и о положении в Эстонской Республике на 1934 г. Секретарю Академии Христианских Социологов Алексею Каблукову

(написано рукой Тимофея Гончарова):

Получил с пан-арийским приветом 7 экземпляров «Нашего пути» по 1.25 доллара, инструкции и т. п., помимо опросника, который заполнил и отправил, спрашивают: могу ли я взять на себя представительство газеты из 25 % и корреспондировать в газету? Ответил, что работать буду с радостью, в этом единственный смысл своего существования только вижу, сообщил, что работу придется вести конспиративно: устраивать собрания и распространять фашистскую литературу у нас запрещено, хотя наша работа ничего против Эстонии не замышляет.

У нас тут демократия себя постепенно изживает, грызня между-партийная страшная, поливают друг друга грязью и зловонными помоями, несостоятельность управленческого аппарата очевидна, коррупция и личные интересы, стремление к роскоши и легкой жизни. Дай Бог доморощенным фашистам взять власть в свои руки! Масонство разваливает нашу Православную церковь, хотят снести собор Александра Невского (не верю, что эстонцам это сколько-то надо: зачем?). Сам посуди: Русский Национальный Союз — в нем почти и русских-то нет! Этот Союз умышленно ссорит русское население с эстонцами, все переворачивает с ног на голову, добиваясь полной конфронтации и взаимной ненависти, идет вразрез с направлением эстонского народа, и никаких других целей, кроме умышленного ввержения русских в яму беспомощности, не преследует.

Я указал также в своем послании в Харбин, что у нас безденежье страшное, отметил, что пересылка денег за газету невозможна. Пусть пересылают через тебя или via America. В случае принятия меня в ВФП попросил партийный билет, значок, а также карточку корреспондента на мое имя, если предусмотрено. В опросный листок я не стал, как ты, писать, что мы из купеческого сословия, а написал правду — что мы крестьяне, что образования полного не имею, что ты — православный миссионер при англиканской церкви и публицист.

(Вижу, ты себе клише красивое сделал и экслибрис! Что ж, идея замечательная, и мне она нравится. Думаю, я себе тоже сам что-нибудь отолью на досуге, идея у меня будет попроще — ты-то у нас секретарь Академии теперь! — придумал я себе такое: древнерусский воин на страже восходящего солнца с мечом и щитом со свастикой. Надеюсь, тебе понравится!)

* * *

Мила прислала открытку с видами Тарту:

Скорее приезжай!

Вся твоя.

М.

Ребров не ожидал, что ее муж будет дома. Он стоял и мыл руки. Без пиджака, в белой рубахе с подтяжками. Вытирал руки большой тряпкой, тщательно, как хирург.

— А вот и наш художник! — воскликнула Мила, и шепотом: — Проходи, проходи…

— А я в моторе копался, — сказал Засекин, протягивая руку, — машину у входа видали?

Реброва усадили, распахнули все те же альбомы, которые он уже видел. Муж хотел похвастать своими достижениями: машины, лошади, поезда, Рига, Варшава, Берлин…

— Сам снимал! — восклицал он, щелкая пальцем в какую-нибудь ерунду. — Сам делал! Все сам!

С деланной усталостью Борис сказал то, что не раз говорил в подобных случаях:

— Сегодня, когда фотоаппарат каждый может купить в магазине, все вообразили, что могут фотографировать, и штампуют ужасные фотографии. Это то же самое, что сказал Стропилин о современной поэзии и русской литературе вообще…

— А кто это, Стропилин? — спросил Засекин.

— Редактор одного журнала, человек пишущий, мыслитель, он преподает в русской гимназии литературу, и еще ведет один кружок, выступает с лекциями, человек думающий… Так вот, он сказал, что гимназисты, едва научившись писать, берутся сочинять паршивые стишки и мнят себя поэтами, а потом из таких вот поголовно мнительных молодых людей растет чащоба русской непроходимой литературы, в которой отыскать воистину ценное произведение уже не представляется возможным, да и нужно ли? Имеет ли смысл искать? Ведь то редкое, после стольких поисков, разве оно возместит страдания, доставленные всеми теми блужданиями вокруг да около…

Мила захохотала. Засекин сделал ей большие глаза и повел Реброва показывать лабораторию, которая находилась в туалетной комнате. Там уже было все готово. От него ожидали только одного: всплеснуть руками и восторженно онеметь. Все блестело и затаилось в предвосхищении экстаза. Вот где он свой мир создает. Ребров молча помыл руки. Сели за стол. Засекин говорил о Германии, выражал какие-то опасения.

— У меня есть нехорошие предчувствия, — говорил он, чмокая. — Всё это — Гитлер, Муссолини, Терниковский — у меня вызывает разнородные и противоречивые опасения.