Александр Яковлев - Омут памяти

• Название: Омут памяти
• Автор: Александр Яковлев
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: ISBN 5-264-00458-7

---

Ежов не просил сохранить ему жизнь — он хорошо понимал, что приговор уже вынесен. Но заявил (его слова остались в протоколе судебного заседания), что накануне его посетил Берия и уговаривал признать себя виновным, обещая в этом случае сохранить жизнь. Ежов ответил, что сам много раз таким образом уговаривал арестованных и никому не была сохранена жизнь за такое согласие. Поэтому, сказал Ежов, я и не принял предложения Берии.

Закончился XX век. Для России — самый страшный, самый кровавый, исполненный ненависти и нетерпимости. Кажется, пора бы одуматься и покаяться, попросить прощения у тех лагерников, кто еще остался в живых, преклонить колена перед миллионами расстрелянных, умерших от голода, разбудить уснувшую совесть и понять наконец, что мы помогали режиму порабощать нас — всех вместе и каждого в отдельности.

Лично мне стыдно перед новым поколением за то, что мы, люди старших поколений, утонули в страхе перед чудовищами, носящими клички Ленин и Сталин, доносили друг на друга, как последние твари, набили мозоли на ладошках, аплодируя "вождям", иными словами, оказались людьми без достоинства. И надо низко поклониться тем, кто, презирая лагеря и расстрелы, возвышал голос протеста, спасая наши души.

Глава тринадцатая Михаил Горбачев

Я читал и слышал много различных сказок о том, как Михаил Сергеевич Горбачев избирался на пост генсека. Пишут о разногласиях, называют имена претендентов, которые якобы фигурировали на Политбюро, например Виктора Гришина, Григория Романова и других. Я расскажу только то, что знаю как один из участников этого незаурядного события истории!!

Начну с того, что на заседании Политбюро, определявшего нового лидера, не было никакой разноголосицы, хотя ближайшее окружение усопшего Черненко уже готовило речи и политическую программу для другого человека — Виктора Гришина. Особенно усердствовал в подготовке этих документов Косолапое — в прошлом любимец Андрея Кириленко и Константина Черненко. Однако жизнь потекла по другому руслу. Кандидатуру Горбачева на Политбюро, а потом и на пленуме 11 марта предложил Андрей Громыко. На заседании Политбюро его тут же поддержал Гришин — он понял, что вопрос предрешен. Выступили все члены и кандидаты в члены Политбюро — и все за Горбачева.

Позднее в своих записках Егор Лигачев выразил удивление, что первым предложение о Горбачеве внес Громыко. Он, Лигачев, этого не ожидал. Для меня же тут ничего неожиданного не было. Дело в том, что в те смутные дни ко мне в ИМЭМО, где я был директором, приехал Евгений Примаков и, сославшись на просьбу Анатолия Громыко — сына старшего Громыко, спросил, нельзя ли провести зондажные, ни к чему пока не обязывающие переговоры между Громыко и Горбачевым. "Роль посредника, как просит Андрей Андреевич, падает на тебя", — сказал Евгений Максимович. Видимо, потому, что у меня были хорошие отношения с обоими фигурантами.

Обсудив с Примаковым возможные варианты ситуации, мы приняли решение ввязаться в нее, ибо, во-первых, симпатизировали Горбачеву, а во-вторых, серьезной альтернативы ему просто не было.

Я, разумеется, ничего не мог ответить на эту идею без разговора с Горбачевым. Поехал на Старую площадь. Михаил Сергеевич после раздумий попросил продолжить переговоры, по крайней мере не уклоняться от них, попытаться внести в них конкретное содержание, то есть выяснить, что за этим стоит конкретно.

Вернувшись в институт, тут же позвонил Анатолию Громыко. Он немедленно приехал ко мне. Сказал ему, что Горбачев отнесся к размышлениям на этот счет со вниманием. Но хотелось бы уточнить (здесь я говорил как бы от себя), что реально скрывается за этим сюжетом, какие реальные интересы. Ни Вам, Анатолий Андреевич, ни мне не хотелось бы во всей этой истории оказаться закулисными придурками.

— Александр Николаевич, — сказал младший Громыко, — чтобы не наводить тень на плетень, я изложу то, что сам думаю по этому поводу. Если это покажется неприемлемым, то будем считать, что я говорил только от своего имени и по своей инициативе. Мой отец уверен, что возглавить партию в сложившихся условиях может только Горбачев. Он, Громыко, готов поддержать эту идею и сыграть инициативную роль на предстоящем заседании Политбюро. В то же время отцу надоело работать в МИДе, он хотел бы изменить обстановку. Речь идет о Верховном Совете СССР.

Я опять поехал в ЦК. Михаил Сергеевич долго ходил по кабинету, обдумывая, видимо, варианты ответа. Он задавал мне какие-то вопросы и тут же сам отвечал на них. Вел дискуссию с самим собой. Ясно было, что ему нравится это предложение. Он понял, что "старая гвардия" готова с ним работать, отдать свою судьбу в его руки. Это было главное. После двух неудач с больными старцами — с Андроповым и Черненко — надо было уходить от принципа иерархической наследственности. Громыко был лидером оставшейся группы "стариков".

Наконец Горбачев сказал: "Передай Андрею Андреевичу, что мне всегда было приятно работать с ним. С удовольствием буду это делать и дальше, независимо от того, в каком качестве оба окажемся. Добавь также, что я умею выполнять свои обещания".

Ответ был осторожным, но ясным.

Анатолий Громыко, получив от меня это устное послание, отправился к отцу, а через некоторое время позвонил мне и сказал:

— Все в порядке. Все понято правильно. Как вы думаете, не пора ли им встретиться с глазу на глаз?

— Пожалуй, — ответил я.

Мне известно, что такая встреча состоялась. Судя по дальнейшим событиям, они обо всем договорились.

Конечно же, переговоры с Громыко были, как я полагаю, не единственным каналом подготовки к избранию Горбачева. Я знаю, например, что Егор Лигачев встречался в эти дни с ведущими периферийными членами ЦК, убеждая их поддержать Горбачева. Тем самым Егор Кузьмич с самого начала привязал себя к колеснице реформ, которая потом в силу разных обстоятельств беспощадно выбросила многих пассажиров на обочину политической жизни, в том числе и тех людей, без которых реформы просто не состоялись бы, по крайней мере, в ближайший десяток, а возможно, и больше лет.

Так открывалась новая страница в жизни Советского государства. Она продолжалась с марта 1985 до декабря 1991 года. Всего пять с половиной лет, а сколько событий и перемен вместилось в крохотный отрезок истории.

Все, что собираюсь написать о Михаиле Сергеевиче, — сугубо личные, но заинтересованные наблюдения и размышления. Это портрет человека, каким я его видел, знал, понимал или тешил себя иллюзией, что понимаю и знаю. Постараюсь, чтобы пережитые мной прозрения и разочарования, острые, иногда болезненные, воспоминания о собственной сверхосторожности, дешево упущенных возможностях в демократической эволюции, мои сегодняшние политические взгляды и пристрастия минимально сказались на отношении лично к Горбачеву.

Кроме того, порой ловлю себя на мысли, что пишу вроде бы о Горбачеве, а получается, что о себе.

Не могу сказать определенно: то ли это было интуитивное озарение, то ли молодой карьерный задор, то ли неуемное тщеславие, но так или иначе, пусть и по причинам, которые навсегда останутся загадкой, Михаил Горбачев совершил личный и общественный поступок невообразимого масштаба. И никому не под силу умалить это историческое деяние.

Именно с вершинной оценки я прошу рассматривать все мои дальнейшие рассуждения об этой исторической личности, в том числе и критические мотивы.

Мы встречались очень часто. А разговаривали почти каждый день и достаточно откровенно — на уровне добротного взаимного доверия. Казалось бы, в этих условиях человека можно разглядеть насквозь, познать его вдоль и поперек, уметь предугадывать его действия и понимать причины бездействия.

Но, увы, как только начинаешь думать о нем как о человеке и лидере, пытаешься придать своим разноплановым впечатлениям какую-то логику, то ощущаешь нечто странно-таинственное — образ его как бы растворяется в тумане. И чем ближе пытаешься к нему подобраться, тем дальше он удаляется. Видишь его постоянно убегающим вдаль.

Еще неуловимее становится он, когда начинаешь что-то писать о нем. Только-только ухватишься за какую-то идею, позицию, событие, связанные с ним, начинаешь задавать ему вопросы, как собеседник ускользает, не хочет разговаривать, увиливает от вопросов, оставляя за собой шлейф недоговоренностей и двусмысленностей. Ты просишь его вернуться, объяснить тот или иной факт, понуждая к участию в разговоре, иногда уговаривая, а иногда пытаясь и приструнить грубоватой репликой. И опять то же самое. После второй-третьей фразы обнаруживаешь, что Михаил Сергеевич, отделавшись общими фразами, снова улетучился, испарился.

Во всей этой "игре в прятки" высвечивается любопытнейшая черта горбачевского характера. Не хочу давать оценку этому свойству в целом, но скажу, что эта черта не раз помогала Михаилу Сергеевичу в политической жизни, особенно в международной. Он мог утопить в словах, грамотно их складывая, любой вопрос, если возникала подобная необходимость. И делал это виртуозно. Но после беседы вспомнить было нечего, а это особенно ценится в международных переговорах.