Михаил Филин - Ольга Калашникова: «Крепостная любовь» Пушкина

• Название: Ольга Калашникова: «Крепостная любовь» Пушкина
• Автор: Михаил Филин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03621-5

Вниманию читателей предлагается научно-художественная биография Ольги Калашниковой — дворовой девки помещиков Пушкиных, которой выпало стать «крепостной любовью» нашего прославленного стихотворца и матерью его ребёнка. Роман столичного барина и «чёрной крестьянки» начался в псковском сельце Михайловском во время ссылки Александра Пушкина, на иной лад продолжился в дни знаменитой «болдинской осени», завершился же он и вовсе своеобычно. За долгие годы общения поэт вкупе со своей избранницей (которая превратилась в дворянку и титулярную советницу) создали самобытный жизненный текст, где романтические порывы соседствуют с пошлыми прозаизмами, блаженство с горестью, а добродетель с пороком. Перипетии данного романа нашли художественное отражение в пушкинских произведениях — таких как «Евгений Онегин», «Русалка», «Сказка о рыбаке и рыбке» и др. Обо всём этом повествует, опираясь на разнообразные (в том числе архивные) источники, известный историк и писатель М. Д. Филин.

Возрастные ограничения: 16+

---

Отец мудр, он души в ней не чает и худого не присоветует. И быть вечно ждущей увядающей «белянкой» ей не хотелось. Так что в господский «печальный замок» (XIV, 115, 417) наведывалась меняющаяся, деловитая Ольга: довольствуясь настоящим, она не упускала из виду и будущее. Там за неё — и, конечно, за родню — должны предстательствовать и месяцы пылких страстей, и могилка младенца Павла.

«…Не хочу быть чёрной крестьянкой,
Хочу быть столбовою дворянкой»

(III, 536).

В общем, болдинская «реконструкция» михайловского сюжета оказалась метафорой прощания.

В Болдине Александр Пушкин дал клятвенное обещание «всегда делать милость» (XIV, 165) семейству Калашниковых. Для Михайлы и остальных эти слова барина были пределом мечтаний: они обрели заступника.

Погашение долгов перед Ольгой началось уже 4 октября 1830 года, то есть вслед за посещением местного погоста. И началось сразу с самого дорогого (после, естественно, женитьбы) подарка, который мог преподнести помещик своей крепостной. «Господин 10-го класса Александр Сергеевич Пушкин» составил — вероятно, не без участия нашей героини[135] — «домовую отпускную». В документе значилось, что «дворовая девка Ольга Михайловна дочь Калашникова» отпускалась им «вечно наволю»[136]. Данную бумагу поэту предстояло согласовать с Надеждой Осиповной Пушкиной, которой принадлежало семейство Калашниковых[137]. После материной конфирмации бесценную грамоту надо было препроводить обратно, в Лукояновский уездный суд, для завершения всех формальностей.

Покончив с «отпускной», барин, которого болдинские мужики величали титулом «Ваше здоровье» (XIV, 123), вернулся к письменному столу. «И дождь, и снег, и по колено грязь» (XIV, 118) — всё располагало к неистовому творчеству. Небывалым вдохновением тех недель Александр Пушкин до какой-то степени был обязан и Ольге.

Прерывая бумагомарание, он дважды пробовал вырваться из Болдина, но терпел неудачу и возвращался. А тем временем невеста заподозрила неладное; она полагала, что виною задержки Пушкина в деревне была отнюдь не холера, а «княгиня Голицына»[138]. И суженому пришлось успокаивать Наталью Николаевну, даже прилагать к отправляемым в столицу письмам оправдательные «документы» (XIV, 127, 129, 420–421).

«22 ноября нижегородский губернатор Бибиков „имел счастие донести“, что холера в губернии более не наблюдается»[139]. И на исходе месяца, числа 29-го[140], поэт расстался с «островом, окружённым скалами» (XIV, 115, 417).

Он двинулся степью навстречу карантинам.

Миновав их и оказавшись в Москве, Александр Пушкин менее чем за месяц до венчания набросал вчерне стихотворение «Я думал, сердце позабыло…», коим лишний раз подтвердил собственную стратегическую формулу:

Прошла любовь, явилась Муза…

(VI, 30).

На пороге нового этапа своей биографии Ольга Калашникова, пока ещё крепостная, по-видимому, попала в общество избранных — тех, кому были посвящены «Прощание», «Для берегов отчизны дальной…», «Заклинание», строфы «Евгения Онегина»…

Глава пятая «СТОЛБОВАЯ ДВОРЯНКА»

В ней Эды прежней нет и тени…

Эда

«В тридцать лет люди обыкновенно женятся — я поступаю как люди, и вероятно не буду в том раскаиваться, — признался Александр Пушкин Н. И. Кривцову 10 февраля 1831 года. — К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние рассчёты. Всякая радость будет мне неожиданностью» (XIV, 151). Спустя неделю, 18 февраля, в московской церкви Вознесения Господня, «что на Царицыной улице», поэт обвенчался с «девицей Наталией Николаевной Гончаровой»[141].

В Болдине после пушкинского отъезда жили своими, сельскими заботами и горестями. Забот у Калашниковых «в чужой стороны» (XV, 17)[142] и так всегда хватало, — а тут к ним добавилась ещё одна. С зимы 1830/31 года она стала постоянной темой вечерних разговоров стариков. В беседах родителей всечасно упоминались дочь и соседний город Лукоянов.

Однажды глава семейства узнал там, в уездном городе, кое-что сугубо важное. Оказывается, в конце холерного года в Лукоянов из Нижнего Новгорода переехал некто Павел Степанович Ключарёв. Ему — дворянину, вдовцу, имевшему семилетнего сына, — было около тридцати пяти, служил он дворянским заседателем земского суда[143]. Пронырливый Михайла поспешил свести с титулярным советником[144] знакомство и, к великой радости, выяснил, что у того «есть душ 30 крестьян в Горбатовском уезде» (XIV, 235–236).

Сколько ни колеси по губернии — более подходящей партии для Ольги не найти. И одинокий помещик Павел Степанович, со своей стороны, узрел в брачном союзе с дщерью управляющего заманчивые перспективы. Словом, солидные мужи, обстоятельно переговорив и поразмыслив, готовы были ударить по рукам. Но свадьбе препятствовало крепостное состояние Ольги Калашниковой: её «отпускная», составленная почти полгода назад, покуда не вернулась в Болдино.

О причинах столь долгой заминки никто не ведал[145]. И, опасаясь упустить престижного лукояновского кавалера, Калашниковы решились напомнить своему господину о давно обещанной им «милости». Письмо Михайлы Иванова и его дочери к Александру Пушкину было адресовано в Москву и помечено 17 мая 1831 года.

С долей условности данную дату можно считать исходной точкой иных, качественно новых — в чём-то более простых, а в чём-то и более сложных — отношений Пушкина и Ольги[146]. Художественной реакцией на сопутствующие этим отношениям коллизии вскоре стало одно из самых известных пушкинских произведений.

В Первопрестольной письмо не нашло барина: он двинулся с авантажной Natalie в Северную столицу. Туда и переправил болдинскую эпистолу приятель поэта, Павел Воинович Нащокин. «Посылаю тебе письмо из твоей деревни, которого я виноват ненарочно распечатал», — писал «Войныч» 20 июня (XIV, 179). Так что Пушкин ознакомился с содержанием челобитной только в середине двадцатых чисел июня, когда ситуация в Лукояновском уезде изменилась.

Ознакомился — и, видимо, призадумался.

Письмо было начертано «писарской рукой»[147]. Первую его половину надиктовал Михайла. Он доложил Пушкину о поступивших к взысканию векселях, предложил увеличить сумму оброка, заикнулся о «пожаловании» себе, многогрешному, принесённых кистенёвскими крестьянами барину «на поклон» 89 рублей. «Ваш милостивого государя покорный слуга и раб. Михайло Калашников», — приписал управляющий собственноручно в конце этой части послания.

Затем настал черёд Ольги. Вероятно, ею руководил отец. Вот как зафиксировал деревенский грамотей поток сбивчивой женской речи:

«Милостивый государь. Александр Сергеевич.

Осмеливаюсь вас утруждать и просить моею нижайшею прозбою. Так как вы всегда обещались свою делать нам милость всему нашему семейству, то и прошу вас милостивый государь не оставить зделать милость брату Василью попросить матушку. Я в надежде на вас что вы — всё можите зделать и упросить матушку свою за что все прольём пред Вышним тёплые молитвы; — я о себе вас утруждаю естли милость ваша, засвидетельствовать её вашей милости неболшова стоит, а для меня очень великого состовляит, вы можите упросить матушку; нашу всю семью к себе и тогда зделаите свою великую милость за что вас и Бог наградит как в здешней жизни, равно и в будущей. Не оставте милостивый государь явите милость свою вашим нижайшим рабам вашей милости известно что ваша матушка не очень брата любит, то вы можите всё зделать не оставте батюшка вашу нижайшую рабу всегда вас почитающею и преданнейшею к вам! Ольгу Калашникову».

Суфлировавший дочери Михайло счёл за благо заключить письмо своими каракулями: «Зделайте милость её засвидетельствовать мне сказали в надворном суде неболшее будет истоить не оставти батюшка»

(XIV, 165–166).

Таким образом, в коротком тексте Ольга Калашникова употребила слово «милость» (и производные от него) десять раз. Она умоляла всемогущего благодетеля побыстрее «засвидетельствовать» её «отпускную», но этим отнюдь не ограничилась. Заодно дочь управляющего, напомнив Александру Пушкину о недавних болдинских обязательствах, попросила его взять к себе от Надежды Осиповны любезного брата Василия Калашникова[148], а ещё лучше — всё их семейство чохом[149]. «По неистребимой крестьянской привычке, — полагает Н. И. Куприянова, — просила <Ольга> больше, чем надеялась получить»[150]. Указанными пунктами содержание её послания фактически исчерпывалось. В нём не было ничего, кроме откровенной корысти.