Алексей Ливеровский - Охотничье братство

• Название: Охотничье братство
• Автор: Алексей Ливеровский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1990
• ISBN: 5-265-00581-1

Проза одного из старейших ленинградских писателей Алексея Ливеровского несет в себе нравственный, очищающий заряд. Читателя привлекут рассказы о Соколове-Микитове и Бианки, об академике Семенове, актере Черкасове, геологе Урванцеве, с которыми сблизила автора охотничья страсть и любовь к природе.

---

Каково мне было это слушать. И за Дольку обидно. Но не в характере Ильи менять свои решения, и судит он обо всем по-своему.

Наша компания любила собираться у Ильи Владимировича в маленькой темноватой квартирке во дворе на улице Чернышевского. Где охотники — там споры. Горячие и путаные по причине некоторой вольности обращения с фактами, присущей охотничьей среде. Говорю это не в упрек, ибо сам охотник и понимаю, сколь трудно иногда оставаться на позициях принижающего разума в общении с таинственными силами природы. И надо сказать, что мы частенько обращались к хозяину дома за разрешением неясного. В компании нашей, наряду с людьми рядовыми, были и преуспевающие, и высокопоставленные по различным линиям. Никто из них не пренебрегал возможностью спросить совета у Ильи Владимировича — и не только по охотничьей и автомобильной части, а и по разным житейским вопросам. Многие называют его просто Ильюшей, за честь почитают, отнюдь не уничижительно.

Кое-кто из дальних знакомых ставил Илье в упрек любовь к застолице. Выпивал он довольно крепко, особенно после смерти Наташи — жены, с которой душа в душу прожил тридцать два года. Под хмелем становился разговорчивым, еще более упрямым в суждениях, но никогда — крикливым и задиристым. И, что совсем удивительно, наутро всегда был в полной форме. Курит безудержно, в жизни я не видел еще такого курильщика. Сколько бы он ни запасал, сколько бы ни захватывал с собой любимых сигарет, все равно очень скоро просил у курящих: «У меня все».

Детей у Ильюши не было. Может быть, потому он любит возиться с чужими. Без всякого сюсюканья, обращается с ними как с равными. В деревне типичная картина: где-то внизу, задрав голову, карапуз; наверху Илья, склонив голову, слушает и советует: «Говоришь, не клюет? И не удивительно, — что за крючок? Багор! Погоди, я схожу домой, принесу, навяжем какой надо».

Раздумывая о жизненном пути моего героя, я испытываю двойственное чувство: любуюсь человеком и досадую на то, что он ничем высоко почетным не отмечен, — медалей и тех немного. Годы безупречной работы, две кампании — не в тылах, чернорабочим войны, два ранения…

— Ильюша! Как тебя первый раз ранило? В атаке?

— Да нет, по-глупому. Вез раненых с какого-то, уж не помню точно, в общем, Ярви. Он вышел из леса на лыжах и с автомата вот сюда, — палец упирается в грудь под правой ключицей, — и насквозь, пуля на спине под кожей.

— Кто же раненых дальше повез?

— Сам. Еле-еле.

— Почему нет отметки в воинском билете?

— Долго лежал, сами не поставили: надо было идти — не до того было.

— В Отечественную был ранен?

— У Замогильной, под Гдовом. Выходили из окружения — пулевые в обе ноги.

— И как?

— Добрался, вышли к Сланцам, а оттуда меня в Буй. Лежал.

— Опять не отметил?

— А зачем?

— Ильюша! Шел к тебе — внизу, в парадной, объявление, регистрация участников Великой Отечественной к сорокалетию Победы. Записался?

— Зачем?

— Как зачем? Ну хоть прикрепят тебя к особому магазину…

— У меня все есть.

И опять думаю. Сколько людей, мало сделавших в жизни, считают себя обойденными, обижаются, сердятся, напористо хлопочут. Противно. Но… видимо, такова жизнь, что иногда нужно о себе напоминать.

Пишу об Илье и боюсь, очень боюсь момента, когда он прочтет эти строки, — застесняется, запротестует. А я его и не спрошу.

Есть у Владимира Высоцкого песня о шофере. Вы помните: «Я вышел ростом и лицом, спасибо матери с отцом. С людьми в ладу, не помыкал, не понукал. Спины не гнул, прямым ходил, и в ус не дул, и жил как жил, и голове своей руками помогал».

Как она подходит к Ильюше!

Перед пенсией Илья Владимирович купил в новгородской деревне на берегу красивой тихой Увери избушку. Теперь каждое лето живет там подолгу, до осени. Жизнь простая: с утра надо спуститься к реке, помыться, принести попутно воду, убрать комнату, сварить завтрак и обед себе и собаке, а потом, потом — покой, созерцание. Выходит Ильюша из дома, садится под окнами на лавочку — справа ирландка Веста, слева банка из-под сайры в томате для окурков. На ногах домашние кожаные тапочки на босу ногу. Сидит не шевелясь; сузит глаза, приглядываясь, что за машина запылила за рекой по дороге, куда полетела стайка диких уток. Все видит, ничего не пропустит. Заметит, кто, столкнув с берега лодку, отправился блеснить щук, кто по спешной надобности пошел в лавку, чья корова не вернулась со стадом, куда крадется соседский кот.

В щуке 10 кг. (На озере Городно. 1965 г.).

Отдыхает Ильюша. Подсаживаются к нему люди покурить, побеседовать. (Владыкино, 1981 г.).

Отдыхает Ильюша, пока солнце не спрячется за лес. Сильно курит «Шипку» — консервная баночка как белоигольный еж.

Люди Илью знают и любят; проходя мимо, присядут, побеседуют или за руку поздороваются, постоят. Кому уж очень некогда, пройдет мимо — и все же шапку рукой приподнимет.

Побывал и я там, пришел прямо с автобуса.

— Привет, Ильюша!

— Привет! Приехали, значит. Письмо получил?

— Нет.

— Так я и думал. Почта стала плохо ходить: на шестой, на седьмой день письмо в городе.

— Что так?

— Смотри туда. Видишь?

Вижу, против дома Ильи на стенке сарая висит синий почтовый ящик. Вокруг высоко поднялась крапива.

— Вижу, так что?

— В этом все дело. Девчонка-почтальонша приходит, она в мини-юбке. Ей же не попасть. Который день сижу и все думаю: то ли взять косу, выкосить крапиву, то ли перевесить ящик на мою избу?

И тут никак нельзя, чтобы повеселело лицо у рассказчика, улыбнулись губы или — избави бог! — самому рассмеяться. Какой тогда рассказчик? Разве что — в глубине глаз, прикрытых длинными ресницами, как искра, мелькнет смешинка, самая малая.

Сидит на лавочке у дома над древней и тихой Уверью милый мудрец-созерцатель. А я здесь, в городе, о нем раздумываю. Чем заслужил наш Ильюша стойкую и уважительную любовь друзей-охотников? Ответ нахожу сразу: хороший, добрый человек — этого мало; важно, что он твердый и точный хранитель охотничьих традиций, строгой этики, неподкупный арбитр в спорах.

Скажем, соберемся у костра на дневку при охоте по перу с легавыми. Разговоры, разговоры… Выясняется, что некто «молодой и горячий» заметил запавшего под стойкой в траве тетерева и застрелил. Илья непременно скажет: «Разбил, конечно, в лепеху… надо в таких случаях прицельно, по головкам, по головкам…»

Тут молодому уже становится тошно. Однако Илья беспощаден, обращается уже ко всем: «Ничего, у него все впереди. Дело так пойдет — бекасов без стойки начнет стрелять, гончих набросит, а зайца стукнет на подъеме, потом утят-шлепунцов, копалуху на глухарином току, потом Госбанк ограбит и зарежет жену. Это точно».

Услышит Ильюша в чужой компании жалобу: «Что этих бекасов стрелять, — есть нечего, а патронов, патронов…» — немедленно поддержит: «Это верно. Вот мой сменщик бросил такую охоту. Ездит с ружьем по деревням, помогает вдовам и старикам свиней резать: жаканом в ухо — и точка. Ему мяса уделят, еще и нальют. Получше бекасов».

Ильюша-Ильюша, дорогой человек! Какая удача, что ты встретился нам в жизни.

ЧЕМПИОН РОССИИ

Когда рассказывал о Жене Фрейберге, я почувствовал, что нельзя не рассказать про Волю Романова. Он был ближайшим другом и верным спутником Жени. Оба прожили немало лет, то совсем вместе, то расставаясь надолго. Начало их дружбы как бы территориальное: один жил в Павловске, другой в Царском Селе, — это в молодости. В самые бурные дни революции Женя Фрейберг случайно встретил на улице Волю, спросил: «Ты что, ты где?» — «Я в мотоциклистах при штабе». — «Пойдешь со мной на Волгу корабли из Балтики переводить?» — «Пойду». Так они начали поход — большой отрезок их жизни, — воюя с белыми от Камы до Охотского моря. Вернулись и снова надолго потеряли друг друга.

Я познакомился с Волей на футбольном поле Павловско-Тярлевского спортивного кружка. Играл мой брат Юрий, а я приехал в качестве болельщика (правда, тогда такого слова не было, но это не важно). Наш дядюшка и друг, Женя Фрейберг, представил нам высокого, стройного человека, сказал: «Познакомьтесь — Волька Романов. А это мои братцы-племяннички». Как всякий человек, кто впервые видел Владимира Константиновича Романова, я был поражен прежде всего его внешностью: высокий, широкоплечий, идеально сложенный атлет. Прекрасное, умное, чуть продолговатое лицо.

К этому времени Воля Романов уже известен в Петербурге, да, пожалуй, и гораздо шире. Он был первым чемпионом России по прыжкам в высоту, что окружало его имя ореолом, особенно для нас, мальчишек. А собой настолько хорош, что его постоянно рисовали или лепили художники, больше художницы. Ехидный наш дядюшка, встретив в Павловском парке Волю со спутницей, спрашивал несколько двусмысленно: «Рисовались?» А нам потихоньку говорил: «Волька дешевый натурщик: ему ничего не надо, кроме хорошего кофе и свежей сдобной булочки. Такой у него обычай». Через некоторое время кто-то рассказал нам и легенду о Воле Романове, ее «чрезвычайно секретно» передавали друг другу: будто Воля — сын великого князя Константина. В подтверждение этих слухов приводились факты: мама Воли жила в домике на краю Павловского парка, Воля был очаровательным кудрявым мальчиком, и великий князь любил заходить в этот домик и гулять с маленьким Волей. Больше того, находили даже его сходство с известным портретом Константина. Чтобы покончить с этой легендой, скажу, что Воля после гражданской войны окончил военную школу и стал преподавать в военных училищах физкультуру. Он был военнослужащим до выхода на пенсию. По тем временам родства с Константином было достаточно, чтобы такая карьера не состоялась.