Алексей Ливеровский - Охотничье братство

• Название: Охотничье братство
• Автор: Алексей Ливеровский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1990
• ISBN: 5-265-00581-1

Проза одного из старейших ленинградских писателей Алексея Ливеровского несет в себе нравственный, очищающий заряд. Читателя привлекут рассказы о Соколове-Микитове и Бианки, об академике Семенове, актере Черкасове, геологе Урванцеве, с которыми сблизила автора охотничья страсть и любовь к природе.

---

В этих походах, особенно на привалах, мы постепенно узнавали факты и обстоятельства удивительной жизни наших спутников, причем довольно оригинальным путем: Николай Николаевич скупо рассказывал про себя и весьма охотно и любовно про Елизавету Ивановну, а Елизавета Ивановна действовала так же.

Трафаретна ошибка людей! Встречая людей необыкновенных, героических, кажется нам, что совершенное ими должно как-то соответствовать или найти отражение в их внешнем облике или манере держаться. Чаще всего они, особенно мужчины, говоря несколько утрированно, представляются нам мощными гигантами, с лицами как бы высеченными из мрамора, взорами орлиными, голосами властными.

Урванцевы внешне — люди обычные, в общении с окружающими удивительно простые, доступные, доброжелательные. Сколько раз, глядя на Николая Николаевича, я думал о том, как трудно представить себе, что вот он, рядом или напротив меня сидящий человек, тот самый, кто отказался подчиниться решению Геолкома о прекращении разведки Норильского месторождения (подумать только — Но-риль-ского!), дошел до самого Ф. Э. Дзержинского и добился отмены этого решения и поддержки. А теперь в зоне вечной мерзлоты вырос город-красавец Норильск, кипящий людьми, где многоэтажные здания, универсамы, детские сады, школы, театры, спортивные залы, бассейны, учебные заведения, кинотеатры и… простая деревянная изба с мемориальной доской: «Первый дом Норильска, построенный геологоразведочной экспедицией Н. Н. Урванцева летом 1921 года».

Николай Николаевич Урванцев в ноябре 1922 г.

Елизавета Ивановна — молодая медичка.

Трудно представить себе, глядя на отнюдь не атлетическую фигуру старого геолога, что это он дал Родине Северную Землю, составляя ее описание и карту, прошел на собаках по снегам и льдам, по торосам и морскому припаю свыше 5000 километров.

А Елизавета Ивановна? Как не вяжется с ее скромной манерой держаться, что именно она, эта замечательная русская женщина, преодолев тысячеверстный путь на оленях, собаках, лошадях, бечевой на лодке, на пароходах и поездах добралась до центра, до Геолкома; получая бесконечные отказы в деньгах для экспедиции мужа, все же добилась их и тем же многотрудным и опасным путем, пряча в дороге от людей эту большую сумму, вернулась обратно, и тогда Николай Николаевич смог выдать задержанную зарплату рабочим. Как оценить, в каких мерах, что она, будучи студенткой-медичкой, училась и одновременно собирала деньги на особую, большую раскладную шлюпку для путешествия по таежной необследованной реке — мечту своего супруга? Пришлось для ее оплаты продать все ценные вещи и зарабатывать стиркой белья, мытьем полов и работой грузчика.

Нельзя было равнодушно слушать правдивую повесть о том, как Николай Николаевич был арестован по клеветническому доносу и находился под стражей более десяти лет: тюрьма, лагерь, ссылка, возвращение в родной Норильск для работы под надзором.

Елизавета Ивановна во время войны работала хирургом близко от передовой и упрямо не соглашалась на тыловые госпитали, так как, по особому приказу, только с фронта можно было посылать посылки с вещами убитых куда угодно, даже в места заключения. Пользуясь этим правом, Елизавета Ивановна поддерживала продуктовыми посылками жизнь мужа. А когда его перевели в лагерь, она уехала туда и стала работать врачом, а потом начальником больницы лагеря.

«Личность начальника центральной больницы лагеря капитана медслужбы т. Урванцевой Елизаветы Ивановны заверяю: Инспектор управления лагерем»

(подпись)

Фотография с надписью из архива Урванцевых.

Все это, взятое вместе, говорит мне, что как бы ни был блистателен жизненный путь Николая Николаевича Урванцева, нельзя, просто невозможно писать о нем одном. Нет, его жизнь и судьба столь тесно связаны, как бы едины, с Елизаветой Ивановной, его спутницей и любимым человеком, что можно и надлежит писать только об Урванцевых.

Что мы, окружающие, могли сделать для Урванцевых? Чем выразить свое глубочайшее уважение и любовь? Почти ничем. Нельзя же считать наше постоянное стремление хоть в мелочах облегчить им охотничий быт, помочь с машиной, посадить на лучших местах, поставить на наиболее надежный номер, не говоря уже о том, что каждый из нас за честь почитал преподнести им добытую дичину. Вспоминая, улыбаюсь нежно по отношению к своим друзьям и Урванцевым — никогда они не возвращались домой с гончей охоты без зайца, а то и двух в багажнике.

Время шло, все мы взрослели и старились, и больше всего это было заметно на Урванцевых — самых старших из нас. Мы по-прежнему с ними встречались, однако все чаще не на охоте, а дома.

В этот период жизни Урванцевых они оседло жили в Ленинграде, но так и оставались северянами. Долго еще при первой возможности, преодолевая возрастную трудноподъемность, посещали любимый Норильск и интересовались всем, что делается за Полярным кругом. Помнится, побывав в командировке в Мурманске по рыбным делам, я передавал Николаю Николаевичу рассказы рыболовов открытого моря — моих соседей по гостиничному номеру. Для увеличения улова они на трал с ячейками законного размера, гарантирующего пропуск мелочи, накидывают «рубашку», то есть вторую сеть; при подходе же контроля срочно бросают трал вместе с рыбой. Как возмущался Николай Николаевич! Как весь кипел от такого дикого расхищения.

Елизавета Ивановна с большой любовью рассказывала о детях ненцев и нганасан, какие они смышленые, способные ко всякому делу, особенно к искусству, как они рисуют, вышивают, какие сказки не только слушают — сами выдумывают…

В свой охотничий дневник я продолжал записывать о встречах с Урванцевыми — теперь у них и у меня дома. Приведу здесь несколько записей, как мне кажется, наиболее характерных.

Однажды мне пришлось быть по делам в районе Парка Победы. Я освободился раньше, чем предполагал, и зашел к Урванцевым. Попал в обеденное время. Елизавета Ивановна нас пышно и страшно вкусно накормила. Поставила бутылку армянского коньяка, позабыв, что Николай Николаевич и я предпочитаем белую. Попросив прощения, убежала на комиссию ГАИ по разбору транспортных происшествий, где была инспектором и ответственным секретарем.

Мы остались вдвоем и перешли в кабинет. Николай Николаевич был задумчив и печален — видимо, что-то вспоминая. Я по ряду причин был в тот вечер возбужден и зол — в таких случаях рюмка не успокаивает, а усиливает плохое настроение. Мы очень долго молчали, потом я попросил его — так уж вышло — рассказать о том, чего он не любил затрагивать, — о тяжелых днях его жизни. И странно — видимо, сам он в тот вечер их вспоминал, — рассказывал охотно и подробно. Когда он кончил, я, взволнованный, потрясенный глубиной человеческой подлости и предательства, воскликнул: «Нет, я бы так не оставил! Я бы вывел на чистую воду этих негодяев». Николай Николаевич, задетый моей горячностью, задумчиво поднял брови, чуть откинул назад голову, молчал. Мне нечего было больше сказать. Неожиданно резко и решительно он ответил: «Совершенно некогда этим заниматься».

Такой уж вечер откровенности выпал. Я говорил о многом прискорбном в нашей жизни и задал вечный интеллигентский вопрос: «Что дальше?» Николай Николаевич ответил неожиданно легко: «Зачем спрашиваете? Вы так же верите в нашу страну, в хорошее будущее. Однако мне кажется, что разрешение трудностей лежит не в области технического прогресса, а в морали — надо было бы немного вернуться вспять».

— К дикарям?

— Да, только не к образу их жизни и степени развития, а к их морали.

— То есть как?

— Вот пример. Проезжая по тундре, я выронил мешочек с запасом плиточного чая. Досадная потеря. Обнаружил не сразу; не возвращаться же — разве найдешь? — да и торопился. Нашел мешочек случайно оленевод-нганасан. Понимаешь, какое богатство для него? А он прикинул, кто мог потерять, и много, ой много трубок выкурил, пока догнал — далеко было, — догнал и отдал… Представляешь, если бы все люди так?

В ноябре 1978 года ко мне позвонил мой друг, ленинградский писатель Глеб Горышин. Рассказал, что к ним в Правление Союза явился француз — Жан-Пьер Малори. Полярный путешественник, четыре года прожил с эскимосами, написал две книги об этом (я вспомнил: одна из них у меня есть), председатель Полярного комитета, пишет книги по истории освоения Арктики, живет в Париже. Вчера они знакомили его с писателем, тоже полярником, Юрием Сергеевичем Рытхэу, хорошо провели вечер. А теперь Горышин хотел бы познакомить его с Урванцевым. Зная мои близкие отношения с ними, просит посодействовать.

От моего дома мы ехали на такси: Малори, Горышин, переводчик — им у нас был этнограф В. Арсеньев — и я. Пытался рассказывать гостю об Урванцеве, но он откровенно дремал.