Габриэль Витткоп - Хемлок, или яды

• Название: Хемлок, или яды
• Автор: Габриэль Витткоп
• Жанр: Современная проза

---

Затем она обратилась к двум судьям:

— Это ни к чему, господа, я все расскажу и без пытки. Я вовсе не утверждаю, что вправе ее избежать, ведь она предусмотрена приговором, и вовсе не жду пощады, а просто хочу признаться во всем заранее.

Мари-Мадлен четко и подробно описала все свои преступления. Что касается ядовитых веществ, ей известно только о мышьяке, зеленом купоросе и жабьем яде, причем самый сильный из них - жидкий мышьяк. Единственное противоядие - молоко, которым она пользовалась сама, когда ее отравил Сент-Круа. Маркиза также заявила, что, помимо Сент-Круа и лакеев, у нее не было никаких сообщников.

— Я не знаю, состоял ли господин Пеннотье в сговоре с Сент-Круа, и покривила бы душой, если бы обвинила его в этом. Но в шкатулке была обнаружена касавшаяся его записка, и я неоднократно видела его вместе с Сент-Круа, а потому решила, что, возможно, их дружба распространялась и на торговлю ядами, и рискнула ему написать, как будто была в этом уверена. Мне-то самой вреда никакого, и про себя я рассудила так: если между ними были какие-то дела, связанные с ядами, господин Пеннотье подумает, что, раз уж я лезу на рожон, стало быть, мне известен его секрет, и примется хлопотать по моему делу, опасаясь, что я выдвину обвинения против него самого. Ну а если он невиновен - что ж, одним письмом больше, одним меньше...

Признания показались судьям искренними, они удобно расселись в креслах и приготовились к пытке. Мари-Мадлен раздели догола и привязали к дыбе. Человек с заячьей губой вставил ей между зубами воронку и вылил туда один за другим все чайники, в которых помещалось три больших ведра воды. Мари-Мадлен захлебывалась. Внутренности лопались, почки трескались, сердце разрывалось, вода вытекала из уголков рта, заливала волосы, струилась ледяными потоками по всему телу. Подручный лил беспрерывно: он спешил так, словно от этого зависела его жизнь, все больше воодушевлялся и, ссутулившись, мелкими шажками подбегал к чайникам, а затем возвращался и выплескивал омерзительно булькавшую воду.

Наконец Мари-Мадлен развязали и полумертвую поднесли к очагу. По ногам стекала моча, неудержимо капая на тюфяк и на пол: она била ключом, словно желая унести с собой разбухшую, раздавленную маркизу. Внезапно ее покинул размытый этим потопом застарелый страх, но осталась досада: Мари-Мадлен обвинила Брианкура в лжесвидетельстве и рассказала, как Дегре изъял из дела некоторые важные документы.

Ей вернули одежду, которую измочаленная Мари-Мадлен, судорожно дрожа всем телом в ознобе, еле-еле на себя натянула.

Отслужив мессу по смертнице, Пиро зашел к тюремному привратнику, и тот сказал, что проводил маркизу в камеру пыток. «В эту самую минуту ее пытают, - беспрестанно твердил про себя аббат, - прямо сейчас, в этот самый миг...» Его преследовали картины преисподней, рассказы об инквизиции, образы каленых щипцов и пыточного сапога. Все казалось таким осязаемым, реалистичным - особенно нагота жертвы: аббат не принимал, отвергал, отталкивал от себя это врожденное знание, вызывавшее стыд, но оно, словно мячик, отскакивало рикошетом. Пиро представлял алебастровое тело, залитую водой шевелюру, связанные веревками запястья и лодыжки, молочно-белые ляжки, мокрое руно с двумя его копиями - подмышками. Хотелось выколоть себе глаза. Аббат гулко бил себя в грудь и всхлипывал:

— Miserere mei, Domine, Miserere met..[171]

— Посидите лучше в этой комнатке, сударь, здесь вам будет спокойнее, - сказал привратник - добрый малый, у которого уже столпились зеваки, засыпавшие вопросами. Вскоре они обнаружили в соседней комнате Пиро и тотчас наполнили ее ароматами мускуса, помады и затхлым запахом пота: день выдался жарким. Незваные гости оказались сплошь знатными особами, сочетавшими развлечение и сострадание, мирское и священное, коробки для мушек и часословы. В награду за участие в судьбе маркизы де Бренвилье, супруга председателя Ламуаньона вручила Пиро благословленную папой медаль, которая наделяла правом отпущения грехов всем умирающим. Каждый пытался переплюнуть соседа как в благородстве, так и в любопытстве. В Париже трепетали от страха больше сотни человек. Не покупала ли часом маркиза де Бренвилье отраву у Ла-Вуазен[172]? И если ту арестуют, не выдаст ли она имена всех своих клиентов? Мало кто знал, что Мари-Мадлен орудовала практически в одиночку. Ходили слухи, что, опасаясь ее признаний, маркизу освободили от пытки и даже посулили помилование, причем столь недвусмысленно, что она даже не верила в возможность смертного приговора. Аббата Пиро обступили частые посетители Сент-Круа и Кристофера Глазера, сторонники суперинтенданта Фуке, клика Манчини с графиней де Суассон, подозреваемой в причастности к скоропостижной кончине Генриетты Английской и собственного супруга, ее сестра герцогиня Бульонская, мечтавшая поскорее овдоветь, графиня Рурская, маркиза де Фекьер, господин де Рокелор, аббат де Шалюзе, клеврет маркизы де Монтеспан и многие-многие другие... Но больше всего было известно палачу Гийому, породнившемуся с Ла-Вуазен через Сансонов и Дюбю: он вскоре будет казнен по Делу о ядах[173].

Пиро передали, что его ждет маркиза. Он вошел в камеру пыток, прошлепал по воде и моче до самого тюфяка, где лежала смертница. Аббат увидел фурию с воспаленным лицом, горящими глазами, судорожно искривленным ртом. Она тотчас потребовала 340 вина, жадно выпила, а затем гневно заговорила, посмеиваясь над клеветой, сказанной под пыткой. Эта опустошенная душа ужаснула беднягу Пиро.

— Ах, мадам, что вы такое говорите! Следует искупить новым признанием все совершенное вами зло!

Она выглядела удивленной:

— Да неужто?.. Это обязательно?

Рассчитывая смягчить ее сердце, аббат рассказал, что маркиз де Бренвилье просил о помиловании, но получил отказ. Однако Мари-Мадлен казалась столь безучастной, что Пиро засомневался, обладает ли он хоть какой-либо властью над нею.

Примерно в четыре часа пополудни ее повели к святому причастию, специально выставленному в часовне Консьержери. Другим заключенным тоже разрешили помолиться пред гостией на алтаре, но они не сводили глаз с маркизы. Оборачивали выцветшие лица, косились красными и выпученными, как у глубоководных рыб, глазами. Доносился еле слышный шепот - какой-то живой шорох, напоминавший шелест листьев перед грозой. Мари-Мадлен попросила у тюремщика булавку, чтобы заколоть на шее платок, и, пока он искал, заявила:

— Теперь вам нечего меня бояться. Мой поручитель, господин Пиро, отвечает за то, что я не причиню никакого вреда.

— Увольте, мадам, - протянув ей булавку, возразил охранник, -я никогда вас не боялся. Если это с кем-нибудь и случалось, то уж точно не со мной.

Он заволновался и, опустившись на одно колено, поцеловал руки смертницы.

Мари-Мадлен вспомнила текст приговора. Ее возмущала даже не сама казнь, а позор публичного покаяния и требование развеять прах по ветру. Пиро изо всех сил пытался ее успокоить, заверяя, что все эти мелочи не помешают ее спасению и она возродится во славе Божией. Заметив, что аббат плачет, маркиза сказала:

— Судя по тому, как горько вы рыдаете, положение у меня незавидное либо вы просто слишком глубоко им прониклись.

Маркизу раздражало присутствие других заключенных, она некрасиво поджала губы, и на скуле еще больше зарделась родинка - раскаленная от гнева стрела. В часовню вошел генеральный прокурор вместе с Паллюо и секретарем. По некотором размышлении суд пришел к выводу, что она скрывает сообщника, и Пиро подтвердил, что она вправе рассчитывать на божественное прощение лишь в том случае, если расскажет судьям все, что ей известно. С усталым, измученным видом Мари-Мадлен ответила:

— Сударь, вы говорили об этом с самого начала, но я рассказала все, что знаю, и прибавить мне нечего.

День клонился к вечеру, и около шести часов за Мари-Мадлен явился палач. Вначале он сообщил, что она должна заплатить шорнику остаток за обивку кареты (наверное, какой-то старый должок), и маркиза спокойно велела ему уладить этот вопрос. Когда поверх нижней юбки и зеленовато-синего корсета надели позорный наряд, она взглянула на рубашку из грубого полотна, ниспадавшую до босых пяток, и с грустью сказала:

— Вот я и вся в белом.

Столкнувшись на выходе из часовни с полусотней придворных и знатных дам, пытавшихся получше ее рассмотреть, маркиза резко отпрянула, но, быстро опомнившись, сама смерила их взглядом, а затем надменно и громко, во всеуслышание объявила:

— Вот уж престранное любопытство!

Ее уже поджидала последняя в жизни «карета», запряженная старой клячей, - одна из тех крошечных тачек, на которых перевозили строительный мусор, столь куцая и узкая, что Пиро засомневался, все ли на ней поместятся. Но они взгромоздились туда вчетвером. Лакей с заячьей губой сел на передней доске и, поставив ноги на оглобли, взял поводья, а Гийом втащил Мари-Мадлен, подсадил Пиро и сам встал сзади. Смертница и духовник заняли места на ворохе соломы: маркиза прислонилась к передней доске и боковой перегородке, аббат прижался рядышком к доскам, согнул ноги, чтобы палач не задел их ступнями, и поставил на колени корзину с вином - он решил, что перед казнью им с маркизой не помешает глоток выдержанного шинона.