Елизар Мальцев - Войди в каждый дом (книга 2)

• Название: Войди в каждый дом (книга 2)
• Автор: Елизар Мальцев
• Жанр: Советская классическая проза

---

Авдотья шла не торопясь, словно загодя вышла из дому, чтобы не устать и поспеть вовремя к вечерней дойке,

—  Давайте сюда, Авдотья Никифоровна! — обрадован-по закричал Ворожнев и, расталкивая всех, бросился навстречу доярке.— На весы сперва!..

Он взял из рук Гневышевой конец веревки, завел корову на дощатый помост весов и легонько подтолкнул плечом.

—  Ногу! Ногу! Вот так... Теперь в самый раз. Принимай, Корней Иванович...

Авдотья стояла как неживая, смотрела себе под ноги. Шалымов протянул ей листок квитанции, она молча сунула его за пазуху и, не сказав ни слова, обернулась и не спеша пошла обратно. Толпа тяжко дышала и смотрела ей вслед, пока она не пропала в густеющих сумерках.

—  Отпили ребятишки молоко,— просочился сквозь тишину чей-то саднящий голос— В воду будут теперь хлебушко макать...

—   Пошли по домам, бабы,— сказала Агаша.— Завтра чуть свет на работу...

—   Погоди, еще, кажись, кто-то чешет?

И толпа ахнула, когда вырос из вечерней мглы Егор Дымшаков. Он бежал в тужурке нараспашку, без кепки, точно спасаясь от погони, то и дело дергая за веревку, подгоняя трусившую за ним корову.

Мажаров бросился к нему наперерез, крикнул:

—   Что ты делаешь, Егор Матвеевич?

—   Делаю то, что все люди! — Ничего больше не объясняя, обойдя парторга, Дымшаков направился прямо к весам.

Последние дни в избе у Дымшако-вых было странно тихо — ходили неслышно, говорили чуть не шепотом, ребятишки не затевали никаких игр. Стоило им зашуметь, как Анисья шикала и они тут же умолкали.

Егор являлся с конюшни поздно, и, глядя на его чу-гунно-темное, тяжелое лицо, Анисья ни о чем не спрашивала. Мужика будто перевернуло — ввалились щеки, 'заросшие рыжеватой щетиной, проступили вмятины на висках, посуровели, поджались губы, и только одни глаза жили, поблескивая холодно и угрюмо. Умывшись, Егор молча садился за стол, молча хлебал щи, вперившись намертво в одну точку, и спрашивать его становилось боязно. Впервые за все годы жизни Анисья не знала, что таилось за этим собранным в морщины лбом, о чем он думал, чем маялся, будто не кровный муж; сидел за столом, а случайный, захожий человек.

Если бы не заботы о доме, о ребятишках, о корове, она и сама не находила бы себе места. Заботы спасали, смягчали тяжкий гнет. Вставала чуть свет, готовила еду и оставляла на целый день в печке, потом бросалась к другому делу, к третьему, так и крутилась до ночи, все на ногах, чтоб некогда было присесть и собрать мятущиеся мысли. Но сколько ни суетилась, дела не убывали, а, кажется, прибавлялись еще, и она не помнила, как добиралась до кровати...

Самые большие хлопоты приносила корова, которую теперь пасли в овраге попеременно с соседями. После школы в овраг отправлялся Васятка, сидел там дотемна; днем,

когда можно было оторваться от дома, Анисья бежала с корзинкой за деревню, накашивала травы по обочинам, тащила на спине вязанку, а спереди туго набитую корзину. Приводила корову из овражка, бросала ей сочную, пахучую траву, ставила пойло, замешенное горсткой отрубей, слушала, как посасывает Милка густую жижу со дна шайки, и это были редкие минуты, когда на душе у Анисьи становилось хорошо и покойно...

В ночь на двадцатое Егор пришел с конюшни поздно: ребятишки давно уже угомонились и спали. Скинув тужурку, он наскоро умылся, но, присев к столу, вдруг отложил ложку в сторону.

—   Не пойдет мне никакая еда в горло...

—   Аль захворал? — Анисья коснулась рукой его лба.

—   Вся деревня болеет, а я чем здоровее?

Она мигом постелила постель, и он грузно лег навзничь.

—   Может, свет не гасить? — Анисья стояла в одной рубашке у стола и загораживала ладошкой стекло лампы.

—   Гаси, чего там,— устало отозвался Егор.— Чего зря керосин жечь!..

Она потушила лампу, босиком прошла по домотканому половику до кровати, легла, стараясь не потеснить Егора, не потревожить, потом нашарила в темноте большую его руку, взяла к себе на грудь, как ребенка, прижалась к ладони щекой.

—   Рубаху надо завтра сменить тебе, а то пропотел весь,— тихо сказала она, чтобы только услышать в ответ его голос.

Егор не откликнулся, лежал не шевелясь, чужой и далекий.

—   Алену опять сегодня учительница хвалила — страсть, грит, смышленая! Одни пятерки стала приносить!..

Егор сунул руку под подушку, достал папироску, чиркнул спичкой, осветив на миг грозно сведенные к переносице брови. Он сделал затяжку, другую, потом будто задержал в себе вздох, и Анисья услышала то, что заставило ее похолодеть.

—   Придется и нам отвести свою, Аниска...

—   Кого вести? Куда? — чувствуя, как все немеет в ней, спросила Анисья, оттолкнула его руку и села в кровати.—Не отдам корову! Слышь? Всю жизнь тебя слушалась, как раба за тобой шла, а тут поперек лягу, что хошь со мной делай! Не отдам!..

—   Да тише ты, ребят разбудишь...

—  А пускай! — Анисья повысила голос.— Пускай узнают, чего их отец удумал! Может, они в ножки тебе за это поклонятся!

—  Будет тебе, будет! — упрашивал Егор.

Он не спорил с ней, словно признавал ее правоту, но она хорошо знала, что невозможно заставить его не делать то, на что он решился.

—  Значит, ты на словах только храбрый? — не унималась Анисья.— Хвастался под Аникеем огонь развести, а сам на колени перед ним становишься?

Такого Анисья не испытывала за всю свою жизнь с Егором. Она пугалась того, как захлестывали ее злоба и ожесточение против отца ее детей, но в эту минуту и ненавидела и презирала его.

—  Может, ты уже заодно с этой шайкой-лейкой, так и скажи! — жалила и жгла Анисья, уже не владея собой, крича как в беспамятстве.— Теперь буду знать, на сколь тебя хватило! С кем мне век доживать!..

Егор поймал в темноте ее руки, она стала вырывать их, но, словно железными обручами, его пальцы охватили ее запястья и не отпускали.

—  Послушай, дурная ты баба...— Голос его был глух и вкрадчив.— Мне еще тяжелей, чем тебе, пойми ты! Ну не могу я себя от людей отрывать!.. Раз для всех беда, пускай и для нас беда будет!

—   Гляди, какой Христос выискался! — Анисья хрипло рассмеялась.— Да кому это надо, чтоб ты за других страдал? Кому-у?

—  А ты хочешь, чтоб чужим детям было плохо, а нашим хорошо, да?

—  Егор! Как у тебя язык поворачивается? Это же ты про своих детей! Про кровных!.. Какой же ты отец? Даже птица глупая несет своим птенцам что ни попадя, а ты никогда никого не щадишь — ни себя, ни самых тебе близких!..

—  Нельзя нам в особицу от всех! Нельзя! — твердил свое Егор и, загасив одну папиросу, тут же снова чиркал спичкой, закуривая другую.— Буду за троих ворочать, не пропадем!.. Совести моей не хватит одному жить сытому — лучше уж помереть, чем так повернуться к людям...

—  Казнь ты моя! — Анисья уткнулась в душную мякоть подушки, плечи ее затряслись.

Егор положил руку на ее спину, молча гладил, успокаивая, потом повернул ее лицом к себе, вытер ладонью мокрые щеки, прижал ее к груди, замер, словно не дышал

вовсе. Он долго лежал так, то ли не желая тревожить Анисью, то ли боясь, что, расслабив себя, не выдержит и заплачет вместе с нею. Анисья, опустошенная слезами и горем, сонно дышала у его груди, будто больная...

Утром, когда он проснулся, Анисьи рядом не было. Ребята еще не вставали, в серые окна тек хмурый рассвет. На улице, видать, было ветрено — неспокойно кипела листвой рябинка в палисаде, шум ее доносился в избу.

В избе пахло хлебом и чем-то еще едва уловимым. Егор приподнял голову с подушки, увидел подойник на столе, понял — пахло молоком. Утренним, парным. Анисья внесла его, не процедила и куда-то вышла.

И если бы не знать, что сегодня за день, не знать, что творится сейчас в каждой избе, он бы не поднялся так рано, полежал, подумал. На конюшне с утра Саввушка, можно бы и повременить.

Но как вспомнил, ровно пружиной выпрямило его. на кровати. Стараясь не будить ребятишек, вышел в сени, на крыльцо и тут остановился, уловив ласковый,  нараспев

голос Анисьи:

—  Ешь, моя красавица! Ешь досыта, вволюшку!..

Будто схватили сердце Егора в кулак и долго не разжимали. Он стоял, задохнувшись от боли и жалости, слушая, как нашептывает, напевает Анисья в сарае:

—  Не вороти морду-то! Не вороти! Кто теперь будет баловать тебя? Кто?

Он хотел окликнуть Анисью, но раздумал, вернулся в избу, взял буханку хлеба, отрезал два больших ломтя, посолил круто солью, выловил из чугунка на шестке несколько картошек, сунул все это в карман тужурки и отправился на конюшню. Дул ветер в лицо, пылила дорога, подслеповато щурились окна изб, хлопали двери — видно, деревня сегодня проснулась раньше обычного, а многие, гляди, и вовсе провели ночь без сна...

День показался Егору изнуряюще долгим. Лошади не были в разгоне — мало кто вышел в поле на работу, никто не явился просить подводу для своих нужд. К вечеру он уже знал, что многие отвели своих коров, но еще крепился, будто держал себя на невидимой привязи, тешил несбыточной придумкой: а вдруг кто-то в последний час остановит зарвавшегося Аникея и вся эта затея рухнет? Мало ли чего не бывает в жизни, и тогда ему незачем будет ломать себя через силу...