Роберт Кроми - Бросок в пространство

• Название: Бросок в пространство
• Автор: Роберт Кроми
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2013

Намного опередив свое время, Роберт Кроми (1855–1907) создал один из первых научно-фантастических романов о путешествии на Марс в космическом аппарате, использующем силу антигравитации, встрече землян с утопическим марсианским обществом, роковых страстях и жертвах, принесенных на алтарь науки.

«Бросок в пространство», ставший одной из исторических вех развития научной фантастики, был среди прочего причиной скандальной истории, в которую оказался замешан Г. Уэллс. Но и этого мало: с романом связан литературный детектив, в центре которого — сам корифей научно-фантастической литературы Ж. Верн.

Перевод с английского: О. Павловой

---

— Да, нечего сказать, весьма практическая архитектура! — вмешался Гревз.

— Я не думал делать такого сравнения, — сказал Бернет, улыбаясь, — но как иллюстрация оно довольно удачно.

— В таком случае вы, может быть, соблаговолите объяснить, — возразил Блэк сердито: — почему марсовская система, основанная, я утверждаю, вся на случайностях, действует так хорошо.

— Я уже сказал, что она не причина, а именно следствие прогресса, того несомненного прогресса, которого не могут не замечать ни умные люди, ни глупцы, хотя никто не в состоянии объяснить — каким именно образом он совершился. С помощью его люди познают, что мудро, что справедливо, что может дать счастие и издают благотворные законы с целью упрочить за собою блага, приобретенные ими с помощью этого познания. Но они не повелевают указом людям быть мудрыми и счастливыми. Марсовцы начали с того, что занялись просвещением их индивидуумов, они усовершенствовали самих себя, а просвещенная власть организовалась уже сама собою. Они начали строить свое здание не с верхушки, а с фундамента. Их система социальной экономии не создалась в одну ночь, не возникла из хаоса, оттого, что какой-нибудь экспериментист-теоретик сказал: «я так хочу», а вырабатывалась медленно, по мере усвоения ими прочных истин.

— Обобщать-то легко, — возразил Блэк: — укажите факты, м-р Бернет.

— Это еще легче, и вы бы сами их нашли, если бы вникли в мои доводы, но я приведу пример. У марсовцев нет монетной системы, но есть меновая, несколько напоминающая нашу кредитную систему.

— Их систему и сравнить-то нельзя с нашей, — презрительно заметил сэр Джордж.

— За каждый материальный продукт, за каждый научный и ремесленный труд платится именно столько, сколько он стоит, но марсовцы не работают более, чем нужно…

— Да, конечно, они не мучают себя лишней работой.

— Зато они и не стараются заработать более, нежели сколько нужно для их пропитания, и потому здесь никто, даже из числа менее одаренных, не терпит нужды. Здесь нет безумного житейского водоворота, в котором сильные топят слабых. Есть почетные степени, приобрести которые старается всякий, но старается честно, не подставляя, как говорится, ножки другому. Когда же эти степени достигнуты, они ценятся лишь настолько, насколько они дают право и возможность облегчать участь других. Сильные здесь не стоят на дороге слабым, не давят их, а поддерживают. Но эта поддержка составляет не право слабых, а привилегию сильных.

— Почему же мы не можем делать того же и быть счастливыми, если это так просто?

— Мы не можем вообще потому, что это идет вразрез с нашим общественным строем, в особенности же потому, что на Земле еще не прекратилась, как на Марсе, борьба за существование.

— Блэк, Блэк, возражайте же! Что замолчали! — воскликнул Мак Грегор. — Вы начали спор так славно…

— А кончить не умею, — сказал Блэк печально.

Бернет встал, прошелся несколько раз по комнате и пошел к двери, но, не дойдя до нее нескольких шагов, остановился, обернулся опять к своим слушателям и сказал:

— Те же фундаментальные истины лежат в основании всякого развития на Марсе. Правительство состоит из мудрейших людей; они повелевают, а менее мудрые повинуются, но повинуются охотно, так что и повелевать-то ими мало приходится. Нравственность их безукоризненна. Ад человеческих страстей здесь обуздан и смирен. Каждый фактор в органической или неорганической жизни имеет свое назначение и выполняет его всецело. Неудивительно поэтому, что их социальная экономия одинаково разнится и от наших реальных жизненных условий, и от теорий утопистов; она не безжалостное торжество сильнейших духом или телом над слабейшими, не сатурналии богатых над бедными, но с другой стороны и не рай ленивцев, не седьмое небо для подонков социализма.

— Значит, идея искоренения административною властью всех зол, удручающих человечество, неприменима?

— Разумеется.

— А пытались ли применить ее на Марсе?

— Конечно. В давнопрошедшие века, когда люди на Марсе стремились слепо, но благородно к познанию истин, безумно увлекаемые непреодолимою силою прогресса, и в отчаянии молили, чтобы к ним явился избавитель и спас их от социальной смерти, у них народился изверг, некто вроде нашего Франкенштейна, повластвовал над ними короткое время и исчез. Он, конечно, не мог быть для них истинным избавителем; он был только созданием искренних, но близоруких поборников правды, созданием, не умевшим выполнить обязанности, на него возложенные. Его правление можно было уподобить великану с золотою головою и с глиняными ногами; тем не менее, оно составляет любопытную эпоху в истории Марса. Я уже составил проект трактата о ней; думаю разработать его и издать, когда ворочусь на землю. Покойной ночи, господа, я пойду к себе.

С этими словами он поклонился и вышел.

— А вы куда, Блэк? — спросил Мак Грегор у политика, который направился вслед за ним.

— Я… я тоже пойду к себе; мне нездоровится, — отвечал Блэк и также вышел.

— Знавали ли вы когда-нибудь человека, подобного Бернету, Мак Грегор? — воскликнул сэр Джордж. — Вот так головушка! Как метко, как точно он определил марсовскую систему, словно она вся у него на ладони. Бедный Блэк совсем стушевался перед ним.

— Ну, уж хороша система, — сказал Мак Грегор; — мне и думать-то о ней не хочется.

Никто не возразил; все, кажется, разделяли его убеждение.

Но если действительно под марсовским солнцем и под марсовскими двумя лунами нельзя было ожидать ничего нового; если материальные и философские науки были усовершенствованы там уже много веков назад до того, что каждая сила природы была там обращена на службу человеку; если знание возросло там до того, что своим собственным чрезмерным развитием сорвало завесу с каждой тайны в беспредельной области неисследованных истин; если литература и искусство улучшились до того, что всякое дальнейшее улучшение сделалось уже невозможным; если социальная экономия достигла такого идиллического совершенства, что не оставляла желать ничего более; если вследствие всего этого жизнь на Марсе текла невозмутимо спокойно день за днем, то все-таки беспокойные обитатели могли бы найти в этой безмятежной жизни, умей они только как следует присмотреться к ней, многое, способное вознаградить их за некоторое однообразие такого безусловного совершенства. Во первых, на Марсе почти не было данных к горю и страданию, а причин к безвременной смерти не было вовсе. Зловещему чудовищу болезни был навсегда прегражден доступ туда стараниями вполне развитой физиологической науки; люди покидали жизнь, как падают с ветки зрелые плоды, не терзаясь в последние минуты, что оставляют без призора близких сердцу в такое время, когда они еще нужны им, и не испытывая страданий, неизбежных для тех, чья душа покидает тело прежде, чем природа произнесла свой приговор. Гнусный демон беспощадной войны был усмирен грозным мечом интеллектуальной силы, и ужасное зрелище кровопролитных битв и героев, увенчанных лаврами, купленными ценою человеческих жизней, сделалось достоянием далекого прошлого, почти легендой. Низкий дух истощающего, бесплодного труда, с подчиненными ему духами голода, унижения и моральной смерти, были закованы в цепи могучею рукою нравственной ответственности «всех за каждого и каждого за всех», и на Марсе уже не было человеческих существ, которым приходилось бы завидовать участи бессловесных животных. Образование проникло в мрачные притоны бедности и избавило даже наиболее смиренных от уподобляющего бессловесным скотам невежества, научая их самоуважению и обуздывая их низкие склонности влиянием просвещения. Сознание долга сломило ледяные преграды, которыми окружал себя богач, и приучило роскошествующих эпикурейцев покидать свои пышные дворцы, чтобы спешить на помощь нуждающейся братии. Время и расстояние были побеждены научными открытиями, и на Марсе уже не было женщин и детей, которые, стоя на берегу моря, вглядывались бы с отчаянием в покрытое тучами небо и прислушивались бы с замиранием сердца к грозному гулу бушующих волн с мыслию, что, может быть, в эту самую минуту волны эти топят судно, па котором спешил к ним обратно их муж и отец. На счастливой планете довольно было дня, чтобы перелететь от одного полюса до другого, довольно секунды, чтобы отвести душу, увидав черты и услышав голос дорогого человека, хотя бы этот человек находился на расстоянии многих тысяч миль.

Все, что было дорого людям, родившимся в тот век, когда торжество и первенство служат единственною наградою, давно уже не существовало. Мы говорим, конечно, о том первенстве, которое в первое время только возникающей социальной жизни служит единственной оградой, единственной гарантией за существование, о торжестве государственного деятеля, воина, капиталиста, о первенстве в коллегии, на сцене, в мастерской, в светском кругу, о торжестве великого над малым, сильнейшего над слабейшим, о борьбе, в которой отважный буян выигрывает дело, а слабосильный смирняк прижимается к стене, будь этот смирняк нация, человек или метеор, менее объемистый, нежели тот, который должен рано или поздно поглотить его. Все бешеное упоение безжалостной победы, все дикие вопли поражения, словом, все дорогое сердцу человека-борца давно уже затихло и замолкло на Марсе. Миллионы лет прошли с тех пор, как он, подобно прочим роковым пришельцам из неизведанной и мировой бездны, вылетел с громом и молнией из среды обломков, разбросанных на расстоянии многих тысяч миллионов миль безмолвного, туманного пространства. Рожденный посреди борьбы десяти тысяч завывающих ураганов, это дитя материи было брошено с быстротою вихря на предназначенный ему путь; и бесчисленные эоны видели, как оно переживало все свои стадии, начиная с пылающей молодости до чинной зрелости, давшей ему возможность плавно совершать из века в век свой путь, не страшась толпы небесных тел, которые рыщут в пространстве, простирая руки и пожирая неосторожных путников с ненасытною алчностью своего вечного голода.