Юрий Штеренберг - Истории, связанные одной жизнью

• Название: Истории, связанные одной жизнью
• Автор: Юрий Штеренберг
• Издательство: Voordston Publisher
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-0-557-38971-1

---

В другой раз тоже пострадала трубка, вернее даже не трубка, а труба. Но на этот раз моя. Однажды, прочтя объявление об организации в институте духового оркестра и вспомнив о моем “музыкальном прошлом”, я решил записаться в оркестр. Меня, как “опытного” трубача, с радостью взяли, но эта, последняя музыкальная попытка скоро закончилась, причем с небольшим скандалом. После какого-то праздника двоим моим “сокамерникам”, в том числе тишайшему Радику Шапиро, в мое отсутствие одновременно и очень сильно захотелось поиграть на трубе. Уступать друг другу никто не хотел, каждый тянул трубу к себе, и в результате труба развернулась и из красивого инструмента превратилась в длинную тонкую кривую трубку.

Не помню точно, когда это было, скорее всего, в начале 46-го года, но, во всяком случае, до опубликования постановления ЦК партии о журналах “Звезда” и “Ленинград”, я пошел на рынок. Думаю, что это был Сенной рынок — я тогда Ленинград знал еще слабо. Переходя из ряда в ряд, я заметил небольшую толпу, окружавшую пожилого полного человека, сидевшего на стуле рядом со стопкой книг. Я подошел — это был Михаил Зощенко, который подписывал свои книги. Так я оказался владельцем книги с автографом замечательного, можно сказать, великого писателя. К сожалению, эта книга за пределы общежития не вышла - кто-то ее замотал.

Вторая возможность получить книгу с автографом знаменитого писателя мне представилась уже в Америке, в 2001 или 2002 году. Мы с женой пошли в Бостонскую филармонию послушать симфонию Шостаковича на анти-антисемитские стихи Евгения Евтушенко “Бабий Яр”. Особенностью этого концерта было то, что музыка сопровождала стихи, или наоборот, которые читал сам автор. И надо сказать, что Евтушенко это делал блестяще. По окончании концерта в фойе на столе, за которым сидел и делал автографы автор, женщина продавала последнюю книгу его стихов. Я решил купить эту книгу. Но случайно обратил внимание на то, с каким напряжением Евтушенко следил за каждым экземпляром книги, который брал в руки потенциальный покупатель, следил до тех пор, пока за него не были оплачены деньги.

Не странно ли, что в Ленинграде, так же как и в Ташкенте, я оказываюсь в комнате, населенной одними евреями. Случайно ли это? Конечно, нет. Прежде всего, в нашем институте, особенно еще в Ташкенте, было много евреев. Это объясняется тем, что, во-первых, Средняя Азия была наводнена эвакуированными, а бежали от немцев, прежде всего, евреи, и, во-вторых, в годы войны дискриминация евреев при поступлении в институты практически отсутствовала, а молодые ребята-евреи допризывного возраста были достаточно активны. В том или другом виде, все еврейские ребята уже успели столкнуться с проявлением антисемитизма, и им было комфортнее жить в условиях, в которых такие проявления были исключены. Собственно, на этом наш “сионизм” и начинался, и заканчивался.

Однако, были комнаты и со смешанным национальным составом и, как правило, обстановка там была не только спокойной, но и дружественной, и у некоторых эта дружба сохранилась на всю жизнь. Более того, немало было случаев уже после окончания института, когда в трудную минуту ребята, достигшие определенного положения, помогали с устройством на работу бывшим соученикам-евреям, оказавшимся в безвыходном положении. Мне, например, известно, что Володя Коблов, будучи заместителем Министра радиотехнической промышленности СССР, устроил на работу несколько человек. В этом плане можно добрым словом упомянуть Андрея Чефранова, Колю Помухина и, наверно, других, добрые дела которых до меня не дошли.

Тем не менее, антисемитизм как таковой существовал, и все мы его чувствовали. К этому явлению, весьма влиявшему на мою жизнь, я еще буду обращаться в этих записках не один раз. Здесь же мне хотелось бы высказать несколько, скорее всего, не очень оригинальных соображений на эту тему. Известно, что антисемитизм проявляется в двух формах: бытовой и государственной. В зависимости от места и времени проявления, истории и предыстории общества удельный вес этих форм постоянно меняется. Я был свидетелем грозного наступления государственного антисемитизма в конце войны и в первые послевоенные годы в Советском Союзе. И вот что интересно: были люди, не пораженные этой болезнью, но, подчас неосознанно, относившиеся с одобрением к ее последствиям. Таковыми могли быть: удачное распределение на работу, продвижение по службе, поступление в аспирантуру, получение жилья, премий и наград.

Учеба завершается

Должен сказать достаточно грустную вещь. В отличие от первых двух курсов, мне было не очень интересно учиться в ЛИАПе. Особенно на третьем и частично на четвертом курсах. Обилие технологических и описательных предметов, не очень высокий уровень преподавательского состава (были, правда, и очень известные профессора) вызывали у меня какое-то чувство неудовлетворенности. В том числе, тем багажом, который у меня накапливался. На радиотехническом факультете положение было иное, и я начал жалеть о том, что не попал на этот факультет. Но больше всего я жалел о другом. Мне, если бы я был поумнее и подальновиднее, надо было бы просить дядю Сашу не о содействии в поступлении в Военное училище, а о содействии в поступлении на Физико-технический факультет Политехнического института. Мне Саша говорил, что академик Абрам Федорович Иоффе — его очень хороший знакомый, с которым он активно сотрудничал. Но я об этом варианте тогда даже не подумал.

Тем не менее, учеба продолжалась, и я обычно успешно сдавал экзамены и получал повышенную стипендию. На четвертом курсе у многих из наших студентов появилось желание попробовать себя к научно-технической работе в кружках на кафедрах. Я оказался на кафедре “Авиационные приборы и автоматы”, и мне было поручено разработать метод расчета прибора, измеряющего число Маха. Число Маха — отношение воздушной скорости самолета к скорости звука в данной точке воздушного пространства — является важной аэродинамической характеристикой полета скоростного самолета. Метод я разработал, и для его проверки вместе с Радиком Шапиро собрал макет прибора и провел его испытания, которые оказались успешными.

К этому времени в институте началась подготовка к Первой научно-технической конференции студентов, и я с ходу оказался ее участником. Должен сказать, что эта работа, несоразмерно своему результату и научно-техническому значению, оказала большое влияние на мою судьбу. Пока же были опубликованы тезисы доклада — моя первая печатная работа, сделан доклад - мой первый доклад на конференциях. Далее я был рекомендован с этой темой на Первую городскую студенческую конференцию, сделал доклад и там, получил благодарность в приказе Министра высшего образования. Не могу не сказать, что весь иллюстративный материал для моих докладов подготовила Валя Панченко, студентка, двумя годами младше моего курса, которая была для меня в течение последних лет обучения главной девушкой всего института.

Четвертый курс для нас, теперь уже старшекурсников, ознаменовался переселением в менее населенную комнату, всего на четыре человека — да, тогда это было “всего”. Наша четверка сформировалась из нас троих — Марка, Миши и меня, четвертым же стал Руня Гельфанд. Руня шел на курс впереди нас, мы с ним подружились, еще проживая в большой “ крысиной” комнате. Очень скоро нам подселили пятого, Леню Чернявского. Леня сразу стал нашим близким другом, больше того,членом нашего семейства. Да, я не оговорился, именно семейства.

Бюджет каждого из нас состоял из стипендии, хлебных и продуктовых карточек, денег, которые нам присылали родители или родственники, и ежемесячных продуктовых посылок от них же. За исключением карточек, все остальное различалось. Стипендии были простые и повышенные, чем старше курс, тем стипендия больше. Родители наши имели разные материальные возможности и, соответственно, денежные переводы были разными. Например, моя мама первые два года моего пребывания в Ленинграде, когда Инна еще тоже была студенткой, не имела никакой возможности посылать мне какие либо деньги. Эту нагрузку взяли на себя тетя Маня, моя родная тетка, и ее муж — дядя Гриша. Причем, как рассказывала мама, главным инициатором переводов был Гриша.

Идем дальше. Посылки тоже были разными. Их содержание определялось, прежде всего, местом проживания родителей и их вкусами. Родители Миши еще долгое время после окончания войны жили в Самарканде, и они посылали орехи и сухофрукты. Родители Марка жили в городе Казатин на Украине, которая в то время получала значительную американскую помощь, посылали самые различные консервы, в основном мясные завтраки. Леня получал с Украины большие банки свиной тушенки. Рунины родители тоже жили на Украине, и Руня ежемесячно был владельцем восьми килограммов розового украинского сала.