Генри Джеймс - Мадонна будущего. Повести

• Название: Мадонна будущего. Повести
• Автор: Генри Джеймс
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-7516-0480-6

Генри Джеймс (1843–1916) — признанный классик мировой литературы, мастер психологического анализа и блестящий стилист. Своими учителями он считал Бальзака и Тургенева и сам оказал заметное влияние на всю психологическую прозу XX столетия. В сборник Г. Джеймса вошли малоизвестные или вовсе не известные в России произведения, объединенные темой конфликта между искусством и обыденной жизнью, свободным художником и обществом.

---

— Да вот уже несколько недель, но я обещала держать все в секрете.

— И потому не писала?

— Не могла же я написать, что Руфь живет у меня, а день бракосочетания не определен. Ведь тогда пришлось бы и указать причину, из-за которой свадьба откладывается. Но дня два назад, — продолжала Аделаида, — Руфь сказала, не могла бы я попросить тебя выбраться к ней. Тогда же она и призналась, что идея фонда тебе известна.

Я наморщил лоб:

— Зачем же Руфи понадобилось со мной встречаться?

— Разумеется, чтобы поговорить о мистере Солтраме.

— Как о предполагаемом избраннике? — Риторичность вопроса была настолько чудовищна, что следом же я воскликнул: — Завтра утром отплываю в Австралию!

— Это как тебе угодно! — бросила миссис Малвилл, направляясь к двери.

— Так, значит, мы договорились на четверг? — торопливо уточнил я. — В пять часов подойдет?

В общем, путь к отступлению был отрезан, и на прощание я поинтересовался, как последнее время вел себя ни о чем не подозревающий претендент.

— К великому нашему счастью, просто безупречно. Он настоящая душка. К тому же — за что все мы перед ним преклоняемся — он сейчас в особенно блестящей форме. На недосягаемой высоте — чистейший небесный светоч… Но ты ведь не подложишь ему свинью, правда? — взмолилась Аделаида, уже на пороге.

— Какая опасность угрожает ему в сравнении с той, что сам он носит в себе? — хмыкнул я. — Смотри только, приглядывай за ним хорошенько, чтобы он был паинькой. Иначе он такое нам устроит, что фонд превратится в самое скандалезное посмешище.

— Посмешище? — жалобным эхом отозвалась Аделаида.

Мы помолчали.

— Мисс Энвой готова к любым неожиданностям?

Миссис Малвилл ввинтила острие зонтика в ковер.

— Фигура мистера Солтрама ширится на глазах день ото дня! — торжественно заявила она.

— Дорогая, твоя — тоже, — рассмеялся я, притворяя дверь за гостьей.

В четверг я был в Уимблдоне, и встреча с Руфью подтвердила все мои предположения. Теперь я вполне осознал, отчего эта девушка с самого начала вызывала во мне такое волнение — смутное предчувствие того, что ради нее мне придется решать какой-то головоломный ребус. Более чем когда-либо я ощущал себя лицом к лицу с неотвратимой судьбой, стоя перед Руфью в просторной гостиной, где хозяева тактично оставили нас вдвоем, и с беспечным видом одну за другой старался нанизать на нить прозрачно-ясные бусины ее мысли, которые она бросала мне из своего глубокого кресла. Бледная и лучистая, одетая в траур, Руфь казалась мне воплощенным порывом к цели, олицетворением страстного стремления осуществить предназначенный долг, и я не уставал спрашивать себя, найдется ли на свете другая молодая девушка, обладающая столь же обворожительным врожденным умением так легко и непринужденно касаться в речи тяжкого жизненного затруднения, в котором она оказалась; среди окружавшей ее всей этой навощенной старинной мебели едва ли не вышучивать собственную нерешительность? Эта удивительная юная особа могла быть вдумчивой без напыщенности, и в те минуты, когда мне безусловно следовало проклинать ее настойчивость, я ловил себя на том, что завороженно слежу за непринужденной игрой ее бровей и любуюсь ослепительностью улыбки.

Однако все эти отвлекающие моменты, спешу заметить, не помешали мне довольно скоро выяснить повод, сделавший необходимым наше свидание. Ответ Руфи был не менее очевиден, чем ее красота: ей хотелось узнать, что именно я подразумевал при нашей первой встрече под утверждением об отсутствии у мистера Солтрама чувства собственного достоинства. Примерный смысл моего высказывания Руфь способна была представить и сама, но желала услышать это непосредственно из моих уст. В действительности ей конечно же требовалось установить, нет ли в Солтраме еще худших черт, ускользнувших от ее глаза. Она не провела с ним под одним кровом и месяца, однако успела уже убедиться, насколько чурается он жесткости крахмала и неподатливости китового уса. Он походил на желе без формы, но его следовало ввести в четкие рамки: как раз эта задача и разожгла в Руфи интерес к нашему общему другу и послужила основой ее замысла. Она отважно изложила мне свой проект, предельно вздорный и вместе с тем не лишенный внушительности. Как и я, Руфь была в состоянии с юмором воспринимать всю эту затею: разница заключалась в том, что ироническое отношение к ситуации ничуть не мешало ей действовать. Более того, Руфь сразу же заявила мне, что не намерена вдаваться в исходный вопрос касательно ее морального долга — это ее частное, личное дело. Есть вещи, которые не подлежат огласке, — ее собственные мотивы и впечатления. Она подолгу вела доверительные беседы с тетушкой и добилась твердой определенности в оценке ситуации. О том, как исполнять взятые обязательства и что понимать под верностью обещаниям, — каждый, в сущности, должен судить сам, без стороннего вмешательства. Так вот, наконец-то представился случай воплотить все это на практике, причем случай достаточно экстраординарный, и тут многое ее смущает, поскольку, как она ясно понимает, затрагиваются весьма и весьма чувствительные струны. Она полностью отдает себе отчет в том, что подобная ответственность — дело в высшей степени непростое; в противном случае она даже и не пыталась бы обременять меня хотя бы малой долей забот. Сочувствие со стороны Малвиллов безгранично, но до конца ли они искренни? И способны ли они, на их-то месте, быть таковыми: вообще, можно ли от них подобное требовать? Да, она послала за мной ни больше ни меньше как затем, чтобы спросить прямо — не утаивается ли от нее нечто ужасное…

Руфь ни намеком не обмолвилась о Джордже Грейвнере: я приписал ее обдуманное молчание и даже веселость не только безупречному такту, но и скрытой озабоченности — следствию неколебимой решимости не выдать никому тайны разлада с женихом. Единственный груз, который она на меня возлагала, — это более чем красноречивое указание на то, что отказ его неоправдан. О конечно же, она понимает, сколь многое значит характер; ей ясно, что нечего и думать сделать добродетель приемлемой, не пропустив ее предварительно через критический строй придирок, уткнувших свои носы, подобно чинным школьницам на прогулке, в подол классной дамы, которая превыше всего ставит безукоризненность манер. Но неужто необходимо упорствовать в убеждении, будто непогрешимость — это некий идол, будто никогда сроду, ни единожды не выпадало случая для великодушной скидки, для мудрой снисходительности; неужто хоть раз нельзя отступить от несокрушимого педантства; короче говоря, позволить одной чаше весов перевесить другую?

Едва только мисс Энвой выпалила передо мной эту взволнованную тираду, я чуть не заключил ее в объятия за то, что она так восхитительно продемонстрировала свое несходство с миссис Солтрам.

— Отчего бы не набраться мужества понять и простить, — настаивала Руфь, — равно как и не воодушевиться привязанностью?

— Я вижу, вы наивеликолепнейшим образом все для себя разрешили, — уклончиво отвечал я. — Скажу только одно: ваше воодушевление достигло, как видно, критической точки.

При этой моей реплике наши взгляды на мгновение встретились: я увидел, что ее вдруг поразила мысль, будто в моем замечании скрыт намек на некое личное ее пристрастие к нашему тучному философу, обусловленное не то преображающей реальную персону мечтательностью, не то редким извращением вкуса. А как же иначе прикажете трактовать румянец, внезапно вспыхнувший на ее прелестном личике? Я было пришел в замешательство от того, что Руфь мои слова смутили, и не знал, как ее ободрить, но девушка быстро справилась с собой, краска отхлынула от ее щек, и она обратилась ко мне с самой что ни на есть обворожительной улыбкой:

— О, вот видите, как просто, оказывается, забыть о былой неприязни к этому человеку!

Ее сочувственный тон словно одним-единственным взмахом кисти начисто удалил с полотна громоздкую фигуру нашего кумира, но вместе с тем эта фраза и по сей день звучит у меня в ушах как чистосердечнейшая похвала, не идущая в сравнение со всеми нашими. Однако, тут же припомнив, кого именно лишали всех и всяческих прерогатив, я не удержался и порывисто шепнул:

— Бедняга Солтрам!

Руфь обладала даром угадывать истинную меру того, что я начисто отрицал, и это позволило ей продолжить:

— Что поделаешь, если благодаря кому-то в тебе пробуждается интерес к жизни?

— Да, в самом деле, что? — эхом отозвался я.

Неопределенность моего отклика могла ее удивить, но я уже думал о совсем другом человеке, и это заставило меня невнятно промычать с легким вздохом:

— Бедняга Грейвнер!

Что сталось с тем интересом, который пробудил он? Позднее я осознал, насколько тягостно поразило Руфь его нескрываемое желание присвоить себе эти злосчастные деньги. В этом и состояла истинная причина ее отчуждения. Алчность алчностью, но его язвительная критика завещания сэра Грегори была, по всей вероятности, вполне искренней, однако ничто не могло оправдать неприглядности его требования купить на эти деньги хороший дом. Итак, по причине размолвки, Джордж оказался не способен (что вполне простительно) оценить, какое обновление принес душе его невесты Фрэнк Солтрам. Если таким вопросом мог задаваться простой, незаинтересованный наблюдатель, представляю, с каким негодованием задался бы им сам Грейвнер! Мне еще предстояло убедиться, что он, в отличие от Руфи, вовсе не так горд, чтобы таить от меня причину своего разочарования.