Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2013)

• Название: Новый Мир ( № 7 2013)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Я так обрадовался, что даже что-то восхищенно завопил на весь кабинет: ай да Саша, — в этом духе.

o:p   /o:p

Мне приятно записывать эти истории в колонку, посвященную писателю Юрию Ковалю, — которому в текущем году исполнилось бы семьдесят пять лет. Будем считать, что ему их и рассказываю, тем более, что я чувствую здесь нечто «ковалиное». Думаю, они бы ему понравились.

Кстати, Коваль ездил к Чуковскому в гости и даже написал о нем таинственный, если не сказать, озорно-мистический мемуар. Это было зимним днем, они шли по Переделкину друг за другом, и Коваль пытался читать в спину патриарху детской литературы свой стишок о лилипутах. Им понемногу встречались разные писатели, потом, уже дома, Коваль пытался помочь Чуковскому стянуть огромные, неподдающиеся валенки, потом попробовал нарисовать за обеденным столом его портрет… o:p/

Нет, пересказывать эту прозу бессмысленно. Пойди, перескажи музыку.

«…Скоро уже небольшая толпа ходила вокруг Корней Ивановича, а сам Корней Иванович двигался то к своему дому, то к Дому творчества писателей. Я шел чуть сбоку, чуть сзади. Лилипуты откипели во мне.

— Ташкент! — громко рассказывал Корней Иванович. — Там в баню рвались, как на концерт Шаляпина. Вставали в очередь за семь часов до открытия... o:p/

— Корней Иванович, — прервал его кто-то, — сегодня мороз. А ведь врачи вам запретили много говорить на морозе. o:p/

— Ну и что? — сказал Чуковский. — Я не вижу здесь врачей. o:p/

— Но все-таки... надо поберечься! o:p/

— Да ведь и рассказать кому-нибудь надо! Ну вас, лучше я дереву расскажу. o:p/

Он остановился и, слегка поклонившись заваленной снегом сосне, густо сказал: o:p/

— Слушай, Дерево! o:p/

Сосна дрогнула. С веток ее посыпался сухой снег. o:p/

Литераторы с палками отсеялись, разошлись, отпрощались. o:p/

Мы с Корней Ивановичем остановились у крыльца его дома. Здесь, на деревянных столбах, наросли пуховые шапки снега». o:p/

o:p   /o:p

«Заразить Ковалем» — взрослого ли, ребенка, — можно только одним способом, так, собственно, все умные люди и делают: подарить книжку. Ну, или почитать с ним вместе, сев рядом.

Ну, конечно, он — детский писатель. Одни только «Полынные сказки», «Недопесок» да «Вася Куролесов» чего стоят (кто-то очень точно заметил, что приключения Васи Куролесова — первый в русской литературе детектив для детей). o:p/

Но я тут же вспоминаю, что «Недопеска» страстно любил Арсений Александрович Тарковский, решительно считал эту повесть о сбежавшем со зверофермы песце — гениальной русской прозой. Да и не он один, многие «взрослые» писатели еще в старинные времена, когда Коваль был молодым, понимали, что перед ними нечто невероятное. Юрий Домбровский безуспешно попытался пристроить его рассказ в «Новый мир», например. o:p/

А недавно мой друг, писатель Дмитрий Шеваров, узнав, что я никак не могу отыскать в своей перепутанной библиотеке последнюю прижизненную книгу Юрия Иосифовича «Опасайтесь лысых и усатых», подарил мне этот драгоценный экземпляр, успокоив, что у него есть еще. Он привез ее на вечер памяти Коваля в ЦДЛ <![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> и сказал, что сделал в ней для меня какую-то запись. Эту запись я обнаружил уже дома — на предпоследней странице, над выходными данными: «Куплена сия книга  осенью 1994 г. в Доме книги на Арбате. Передо мной Б. А. Ахмадулина взяла 4 книжки. Я подумал и взял 3. Одна из них — вот!». o:p/

Дети постепенно вырастают и становятся, если повезет, читателями «Самой легкой лодки в мире», «Ауа» и «Суера-выера». o:p/

Да никакой он не «детский», а «всехний», всеобщий. Скажите еще, что чеховская «Каштанка» — рассказ для детей. o:p/

Между прочим, тем, кто желает как следует разобраться в Ковале, может помочь и замечательная «Ковалиная книга» <![if !supportFootnotes]>[2]<![endif]> — толстый сборник воспоминаний о нем, выпущенный недавно очередным изданием. Там приоткрываются разные тайные шкатулки, если читать внимательно.

В моем детстве Коваля не было, если не считать увиденный в первом классе фильм «Недопесок Наполеон III» режиссера Эдуарда Бочарова. Дошкольника Лешу Серпокрылова в той кинокартине гениально сыграл пятилетний Максим Сидоров, который ныне трудится на ниве менеджмента. o:p/

Помню еще, что где-то в средних классах мне довелось смотреть «Марку страны Гонделупы» Юлия Файта по повести Софьи Могилевской, — где звучали ковалиные песни, и сам он вместе с Ией Савиной пел свой романс «Осенний вечер» (но я не понимал, что это — Коваль): o:p/

o:p   /o:p

А где-то далеко шумит весенний ветер, o:p/

Кружится в темноте опавшая листва, o:p/

И снова мы вдвоем и с нами долгий вечер, o:p/

Вечерний разговор, вечерние слова… o:p/

o:p   /o:p

Я узнал его прозу в конце восьмидесятых, когда в старой библиотечке «Огонька» вышла книжка под названием «Когда-то я скотину пас» с бородатым, крупноглазым Ковалем на обложке. Помню, как в редакции «Комсомольской правды»  одна из сотрудниц (ныне главный редактор дорогого, крупного журнала), с которой мы очень дружили, просто взяла и прочитала мне вслух отрывок из знаменитой «Картофельной собаки»:

«Стояли теплые ночи, и я приноровился спать на траве, в мешке. Не в спальном мешке, а в обычном, из-под картошки. Он был сшит из прочного ноздреватого холста для самой, наверно, лучшей картошки сорта „лорх”. Почему-то на мешке написано было „Пичугин”. Мешок я, конечно, выстирал, прежде чем в нем спать, но надпись отстирать не удалось. o:p/

И вот я спал однажды под елками в мешке „Пичугин”. o:p/

Уже наступило утро, солнце поднялось над садами и дачами, а я не просыпался, и снился мне нелепый сон. Будто какой-то парикмахер намыливает мои щеки, чтоб побрить. Дело свое парикмахер делал слишком упорно, поэтому я и открыл глаза. o:p/

Страшного увидел я „парикмахера”. o:p/

Надо мной висела черная и лохматая собачья рожа с желтыми глазами и разинутой пастью, в которой видны были сахарные клыки. Высунув язык, пес этот облизывал мое лицо. o:p/

Я закричал, вскочил было на ноги, но тут же упал, запутавшись в мешке, а на меня прыгал „парикмахер” и ласково бил в грудь чугунными лапами. o:p/

— Это тебе подарок! — кричал откуда-то сбоку Аким Ильич. — Тузик звать! o:p/

Никогда я так не плевался, как в то утро, и никогда не умывался так яростно.  И пока я умывался, подарок — Тузик — наскакивал на меня и выбил в конце концов мыло из рук. Он так радовался встрече, как будто мы и прежде были знакомы. o:p/

— Посмотри-ка, — сказал Аким Ильич и таинственно, как фокусник, достал из кармана сырую картофелину. o:p/

Он подбросил картофелину, а Тузик ловко поймал ее на лету и слопал прямо в кожуре. Крахмальный картофельный сок струился по его кавалерийским усам. o:p/

Тузик был велик и черен. Усат, броваст, бородат. В этих зарослях горели два желтых неугасимых глаза и зияла вечно разинутая мокрая, клыкастая пасть. o:p/

Наводить ужас на людей — вот было главное его занятие». o:p/

После этого чтения я, конечно же, на всю жизнь «заразился» Ковалем, принялся понемногу добывать его книги, и начал мечтать о том, чтобы повидать полюбившегося писателя воочию. o:p/

Такое свидание случилось, и оно было грустным. Я тогда не мог знать — и никто не мог знать, — что до его ухода из жизни оставалось совсем немного. o:p/

Немного оставалось, как говорится, и до вечности. o:p/

В ЦДЛ открылась его выставка (Коваль придумал собственный способ изготовления эмалей; о нем как о художнике следовало бы говорить особо), и меня взяли туда, сказав, что, возможно, удастся увидеть и самого автора. o:p/

Я пригласил с собою фантастического фотографа Николая Михаловского, у которого в фамилии отсутствовало «и» краткое, а в облике и невероятном голосе присутствовало что-то чеховское (Коля был и остается высоким, худым человеком из девяностых годов позапрошлого века). o:p/

Юрий Коваль сидел неподалеку от своих работ, он был грузен, грустен, немногословен. «Можно мы вас поснимаем?» — спросил Коля. «Снимайте эмали», — улыбнулся Коваль, приподняв руку, которая, как я заметил, дрожала (он мягко придерживал ее под локоть другой рукой). «Вот же — эмали». o:p/

Коля деликатно защелкал своим дорогим аппаратом, а я отошел чуть назад, поглядывая одним глазом на капитана «Самой легкой лодки в мире» и хозяина «Картофельной собаки». Он о чем-то тихо переговаривался с тем, кто нас привел. o:p/

Мы посмотрели выставку, поклонились мастеру и ушли. Скоро я узнал, что он умер. o:p/

В те дни фотохудожник Коля подарил мне пачку портретов Коваля, и я их бережно храню, тем более, что Колина мастерская сгорела дотла со всеми негативами. o:p/