Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2012)

• Название: Новый Мир ( № 6 2012)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Не совсем, конечно. Барбос просто переехал, заведя себе конуру в Интернете. Там он устроил главную акцию своей жизни под названием “Боженька, накажи!”. Барбос упражнялся в богохульстве, вывешивал разные нехорошие картинки, которые тянули не только на гром и молнии небесные, но и на обычную уголовную статью. Педофилия, шуточки над жертвами холокоста и ГУЛАГа, призывы к свержению законных — все это перемешивалось со смачным антиклерикализмом и поношениями Самого. Блог Барбоса атаковали православные и либеральные хакеры, его закрывали угрюмые саранские и магнитогорские прокуроры (а московские и вовсе выдали ордер на арест) — все тщетно. “Конура” (так он называл свой интернет-блиндаж) воскресала все время в разных местах; педантичный борец со Всевышним и Мировым Порядком выкладывал очередные документы о преследованиях себя, нелюбимого, а потом вновь принимался за пакости. Публика улюлюкала, негодовала, аплодировала — в общем, не забывала стервеца. А тот наслаждался властью над умами и воображением и раз в месяц отправлял Господу подробный электронный список своих подвигов, неизменно прибавляя в конце: “Ну что, Боженька, накажи!” И вот теперь мой приятель Морвид уверял, что наказал-таки. Или хотя бы обратил внимание.

Тишайший Андрей сразу влип в эту историю. Сначала он честно писал комменты к возмутительным барбосовским постам, а затем даже завел специальный блог, где вступил с художником в теологическую полемику. О нет, он не подвергал взгляды богохульника суровой моральной оценке, не собачился с ним по поводу гуманизма и даже здравого смысла, не убеждал, не проклинал, не гоготал. Нет. Морвид выступил интерпретатором, толмачом Бога — только не высказываний Господа, а их отсутствия. Отчего молчит Всевышний, когда над ним — и его людьми — глумится полуграмотная, невежественная, тупая, циничная скотина, пес смердящий, шавка мерзкая Барбос? Андрей спокойно и логично предлагал объяснение оному; выходило все как надо: шут ярится, царь усмехается в бороду и молчит. Чем истеричнее неистовствовал фигляр, тем разумнее убеждал теолог. Наконец, Барбос, выведенный из себя, объявил, что начистит Морвиду рожу. Андрей откликнулся на это предложение вполне доброжелательно: мол, приезжайте в Прагу, встретимся, поговорим. Вот и поговорили.

Попив чайку и кое-как успокоив Андрея, я отправился в редакцию — сдавать материал о произошедшем. Местной англоязычной экспатской газетенке не было никакого дела до достоевских споров бывших русских мальчиков, однако историю про следы на снегу оторвали с рукам. Так образовалось два сюжета. Один — собакабаскервильский — про исчезновение второй пары ног. Второй — лесковский — про психованного богохульника и спокойного праведника. Только я знал третий, честертоновский, про теологическую дуэль с летальным (летательным?) исходом.

Дело замяли довольно быстро; вернее, оно само замялось , учитывая, что потерпевшую (или, скорее, пропавшую — а уж претерпел ли при исчезновении Барбос, неизвестно) сторону никто никогда не видел. С границы сообщили, что российский гражданин по фамилии Mitrich-Korovin действительно въехал на поезде на территорию Чешской Республики ночью накануне рокового диспута. Обратно он не выезжал. В России Барбоса, по понятным причинам, никто не искал, а сетевые зубоскалы, решив, что художник затаился, сочиняя новый трюк, переключились на некоего скандального лексикографа и его нукеров и нукерш. Самозваный лингвист Тимур издавал один за другим словари, посвященные кулинарной лексике русского языка, а его команда нападала на посетителей известных московских ресторанов, связывала и запихивала буржуинам в рот страницы, вырванные из бессмертных творений своего чернобородого гуру. Акция называлась “Попугай гурмана”. Одна из жертв не выдержала издевательств и скончалась прямо на руках арт-революционеров. Лексикографическая война кончилась судами, поспешным бегством за границу, ордерами Интерпола и масштабной международной дискуссией о границах дозволенного в современном искусстве. Как водится, ни до чего не договорились. Разве тут упомнишь про какого-то жалкого пса-богохульника? Что же до чешской полиции, то для нее, понятно, нет человека — нет проблемы. А кто этого человека видел? Кто его искал?

А искал его Морвид. Он забрасывал письмами полицейский комиссариат, ходил на прием к замминистра внутренних дел, заставил знакомых журналюг написать статьи о странном, непостижимом уму исчезновении дерзкого богохульника. Тщетно. В конце концов власти намекнули, что если пан Морвид будет и дальше упорствовать, то придется нам поинтересоваться состоянием его психики — впрочем, как и тем, имеет ли право столь экзальтированный (пусть и очень знающий, культурный, профессиональный) человек по долгу службы ежедневно иметь дело с сокровищами чешской живописи. А что, если и вправду не может? Андрей замолк, замкнулся в себе, почти перестал звонить. Он не верил, что кто-то верит в его историю исчезновения Барбоса; признаться, я и сам не очень-то верил в то, что верю в нее.

 

Прошел год. Опять зима, опять снег — обычно вещь в этих краях нечастая, но в последние годы почти обязательная — глобальное потепление, похолодание, черт их разберет. Я пробирался по чудовищно скользкой площади между Лореттой и Министерством иностранных дел, туристы вокруг ковыляли, падали, хохотали (итальянские), матерились (русские). Было весело и страшно перебирать ногами с одного ледяного булыжника на другой, да еще и на покатой мостовой; в общем, когда я таки грохнулся и стоял на четвереньках, размышляя, какую руку следует первой оторвать от земли, перед моим взором предстали те самые чудовищные сапоги Андрея. Он стоял надо мной, в руках лыжные палки, на губах смущенная добрая улыбка, над головой странно-голубое небо, которое бороздили аллегорические кучерявые облака. “Извините, что не подал вам руку — сам ведь навернусь!” — “Ничего-ничего. — Я уже стоял на своих двух, отряхиваясь, поправляя на спине рюкзак, приветствуя доброго приятеля: — Я сам. Сто лет вас не видел! Что нового?”

Нового было много, очень много — почти тысяча страниц второго морвидовского трактата, но на этот раз не о чешских святых, а о самом источнике святости — о Боге. Андрей рассчитался — и с историей исчезновения Барбоса, и с самим Барбосом, который теперь уже не мог ответить ни на что. А ему было бы что сказать, что протявкать! Не довольствуясь банальными рассуждениями об апофатическом доказательстве бытия Божия, Морвид предложил и вовсе невозможный ход: назвал богохульника “святым”, который оскорблениями пытался “растолкать Бога от спячки”. “Вы же не станете упрекать хулигана, который треснул впавшего в кому старичка, от чего тот волшебным образом пробудился? Наоборот. Благодарностям не будет конца. Художник Барбос поставил своей целью растормошить Бога, который перестал жаловать своим вниманием этот мир. И у него получилось. Бог проснулся и забрал Барбоса, как забирал к себе святых после окончания их многотрудной жизни”. Все это я прочитал потом, вечером — и в последующие несколько вечеров, а пока мы сидели в чайной на Нерудовой улице, за спиной Морвида висел сертификат о том, что именно здесь, в этом помещении, Милош Форман снимал какую-то сцену “Амадеуса”. Я прихлебывал полуостывший гиокуро, Андрей боролся с затейливым аюрведическим напитком, в тихое кафе ввалилась группа веселых русских, с фотоаппаратами, мелкими сумочками, путеводителями, обмотанная тщательно завязанными яркими “небрежными” шарфами, три девки, два парня. Один из них тут же отправился на поиски сортира, обмишурился, вместо двери в туалет попал в помещение для персонала, неловко извинился, зацепился за стул, что-то уронил... “Боря, ты что, двинулся?” — заорала одна из девах, румяные щеки, черные глаза маслинками, задорные кудри из-под тибетской вязаной шапочки. Морвид вздрогнул. “В общем, я вас не тороплю, но очень просил бы прочесть эту мою книгу. Вы же понимаете, после того что произошло год назад, я не могу вернуться к привычной жизни. Мне одиноко. Будто себя потерял”. Я было усомнился в искренности его слов, но, наткнувшись на его серьезный, почти страдальческий взгляд, понял, что он не кривит душой.

Трактат имел посвящение “Б. М.-К.” и был шедевром Морвида. Лет четыреста назад, в барочной Праге, его обсуждали бы, перепечатывали, передавали из рук в руки, из библиотеки в библиотеку, воспевали и опровергали. Сейчас это не было нужно никому, включая и меня. Не знаю, как Всевышний, но Бог Теологического Жанра не то что спал — он давно уже лежал в могиле, не давая никаких намеков на воскресение. Но вот история Барбоса из моей головы не шла; и ключевым здесь был не вопрос, куда исчез богохульник, и даже не исчез ли вообще, а совсем иное: в своем ли уме главный и единственный свидетель происшествия, Андрей? Я перебирал в памяти тот наш разговор, когда я примчался в его кабинет по первому же зову, как расспрашивал его, смущенного, испуганного, ликующего, как смотрел во двор, на цепочки следов на снегу, как переводил взгляд в комнату: вот письменный стол с устаревшим компьютером, вот лыжные палки и сапожищи в углу, вот рядом с ними потемневшая от сырости черная сумка, вот смешной журнальный столик времен эпохи стабилизации, две чашки, чайник, заботливо укутанный еще более винтажным полотенчиком с вышивкой, фактически рушничком, вот очень такой советский бутерброд с маслом и сыром, который нервный хозяин предлагает разделить с ним, извините, Петя, я же никогда никого не жду, ношу все только для себя одного, но для меня тут много, очень много, да я вообще и есть-то не хочу... Господи, что за бред.