Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2012)

• Название: Новый Мир ( № 11 2012)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

А надо сказать, Боборыкин после первоначального шока повел себя грамотно. Мужик не случайно руководил всю жизнь, кое-чему научился. Мы, хотя и обсуждали постоянно сию историю, иногда заходили в тупик от его ходов.

Другое дело, что к Ленке надо было подбираться, наоборот, бесхитростно, на жалость больше бить, на безнадегу.

А он ее методом американским хотел взнуздать. Вот, например, что он сотворил с Евдокией. Он эту Евдокию настроил Ленку давить беспощадно, что та и производила с большим удовольствием. За неделю наша звезда почернела от несправедливости. И уже готова была уходить с фирмы. Только куда? Конечно, в наше время у красивой женщины появились возможности, но все эти возможности предполагают известно что. Это только начни.

И Ленка как-то даже зло рыдала. И надо же! Как только она отрыдалась, через час раздался звонок и ее пригласили к Боборыкину.

Потом мы поняли, что среди нас появился агент. Тут же какая-то стерва сбегала наверх и продала информацию.

Дальше история нами уже не просматривалась прозрачно. Уже и Ленка как-то от нас отдалилась, не стала информировать в прежнем режиме. И вычисленная нами стерва заставила нас, честно говоря, заткнуться и не проводить общих собраний. Так, шепнешь на ухо подруге... и тут же пожалеешь... да...

А Ленку Боборыкин пригласил в референтки, по связям с общественностью. И назначил десятерной оклад. То есть она получала на кефир и пряники, а стала получать на балык с коньяком. Она Евдокию превзошла втрое.

Это она еще поделилась с нами последней искренней информацией, еще как бы совета нашего спрашивала.

А мы что? Мы только что все были единодушно за то, чтобы она его отшила, а тут примерили на себя ее зарплату и дружно начали сватать ей гладкоголового Боборыкина. Такова наша народная совесть.

Короче, посмотрела она на нас внимательными серыми глазами, губки сомкнула, плечиками повела с ознобом и ушла в другие миры. Всё.

 

 

УЧИТЕЛЬ ПОЭЗИИ

 

В недавние давние времена всякий приличный ДК считал необходимым иметь свое литобъединение. Чем они там занимались, никого не интересовало. Иногда, правда, и выпивали в хорошей столовой.

Да, можно было выпить в хорошей столовой и съесть что-то вкусненькое. Например, взять на четверых три бутылки “Белого крепкого” по 0,7, по мясному салату, по жаркому и уложиться в червонец. Мало пили, вот что. Те, кто понимал прелесть жизни, те пили много. Но теперь они в массе лежат в гробах.

В объединении делали галоши, и вонь стояла вдоль канала и в перспективе ровных улиц. А ЛИТО вел знаменитый поэт, обиженный в шестидесятые годы. Тогда группу молодых вывезли на Запад, чтобы пробить брешь, а потом самим ездить. Кто-то из молодых словчил и на всю жизнь обеспечил себя командировками и славой, а кто-то понадеялся, что теперь будет везти всегда. И естественно, лет через десять прокис. И сидел в ЛИТО на 60 рублей. И смотрел седыми глазами на приходящих формовщиков и кочегаров. И со злобой ломал целки восторженным почитательницам. И иногда спохватывался — шел в церковь. По ночам стонал и выбегал под дождь.

Нормальный был поэт с обычным стремлением к гениальности. Что тут сделаешь, если хочется.

Был еще один поэт, который не попал тогда на Запад. Он находил удовольствие в своем ЛИТО, которое было при фабрике, где выпускали носки. К нему ходили университетские студенты, восторженных почитательниц он боялся, поэтому был с ними сух, а формовщики это ЛИТО избегали. Этот поэт, в отличие от первого, авангардиста, был традиционалистом, но писал хорошо. Особенно ему удавались пейзажи на столе: скатерть мог изобразить с такой славой, что и Ломоносову не снилась по поводу побед над турками. Все, что морщило, завивалось, ускользало, было его территорией. Он был поэт изгиба. Может быть, еще и потому, что был невысок и близко расположен к скатертям. И каждый год издавал книжки.

А первый, авангардист, — с большим трудом, раз в пятилетку.

Я их сопоставляю для того, чтобы вы поняли, от чего, в сущности, зависит судьба человека. Тьфу, да и только. От какого-то Парижа в начале 60-х годов, от морщин на скатерти…

Бережин вначале пришел к тому, со скатертью, но не был принят по причине настолько сложной, витиеватой, что и повторить ее вряд ли удастся, потому что выпадение небольшого фрагмента из формулировки отказа лишает отказ убедительности абсолютно, однако попробую.

— Вы понимаете, Николай Борисович, наше положение — эфемерно, непрочно. Вообще состояние поэзии в мире угрожающе шаткое. Можно сказать, что она еще держится еще только на технике. Стоит этой технике чуть-чуть, совсем немного, упасть — и нас сбросят. Добро бы сбросили только нас! Вся поэзия мира, все то, что было написано за тысячи лет, может из-за одного нашего неосторожного движения уйти под воду современности. И кто знает, вспомнят ли ее в будущем? Ведь стремительно растут другие интересы! Телевидение забирает жизни людей, кино. Еще что-то возникнет такое, будьте уверены. И разве человек найдет в себе силы для чтения поэзии? Для этой тяжелой работы? Уже вряд ли. Ваша тетрадка — сплошь верлибры. То есть вы или необыкновенно смелы, или так же необыкновенно бесшабашны. Определить это я не берусь. Но также не рискну и пригласить вас в мое ЛИТО. Потому что я не могу брать на себя ответственность за вашу дальнейшую судьбу. Может быть, спустя некоторое время вы сумеете убедить нас в том, что владеете безупречной техникой верлибра, хотя я не знаю таких примеров, но вдруг! И тогда мы склоним перед вами головы. Но можем ли и мы рисковать, вступая в такое состязание с нормой? Конечно нет. Извините. — И небольшой человек своей маленькой рукой вернул Бережину его школьную тетрадку на 18 страниц, глядя на него прямо через очки, именно — в упор.

Бережин вышел из ДК на узкую улицу с трамвайными путями. Они изгибались, уходя на острова, совсем как доказательства чего-то в речи учителя поэзии. Желтый цвет ДК, стеклянная сияющая стена цеха за ДК были для Бережина как чужая ослепительная жизнь. Как-то он очень всерьез отнесся к поэзии. Настолько, что через неделю был уже у авангардиста, на берегу канала.

Там он оказался едва ли не самым старшим. И руководитель ЛИТО, “учитель поэзии”, как называл его Бережин про себя, совсем не заинтересовался его стихами. Он небрежно, веером листанул тетрадку, задерживаясь с непонятной улыбкой на некоторых рукописных строчках, и сказал приветливо:

— Садитесь, пожалуйста. Послушайте, о чем мы здесь рассуждаем, а потом и сами втягивайтесь.

Бережину рассуждения понравились. Они его восхитили, можно сказать. Он и представить себе не мог, что такое тонкое и личное дело, как стихи, можно так смело препарировать и выяснять биографические причины написанного и даже скрытые будущие обстоятельства.

Он вернулся к себе в общежитие института и за ночь написал еще три стихотворения. Так что к следующему занятию у него была заполнена половина новой тетрадки на 12 листов.

Учитель поэзии поднял брови.

— Здорово! — сказал он и постучал ногтями по столу, требуя тишины. — Граждане! Давайте-ка послушаем! — И начал читать стихи Бережина, да так выпукло и точно схватывая смысл, что Бережин покраснел от счастья — ему казалось, что он в эту минуту был принят в высшее человеческое сообщество, что все эти молодые люди, развалившиеся за столами, настолько поражены его стихами, что не смеют выдохнуть от неожиданности. Бережин вспомнил славу Есенина и понял, что чувствовал тот, когда она начиналась .

Однако учитель поэзии ограничился одним стихотворением. Он закрыл тетрадку двумя ладонями и аккуратно положил перед Бережиным. Он улыбался той же непонятной улыбкой, с которой на прошлом занятии листал первую тетрадь.

— А теперь, гражданин… — учитель поэзии глянул на обложку, — Бережин, вы нам скажете свою настоящую фамилию.

— Мою? — глупо уточнил Бережин. Он решил, что учитель шутит.

— Разумеется. Свою я знаю без проблем.

— Бережин моя фамилия…

— Ну-ну-ну. Бережин. Таких и фамилий-то не бывает. Брежнев, например, или Березин — это нам известно, а фамилию Бережин можно только придумать, идя на задание.

— К-какое задание? — медленно, тихо сказал Бережин. Когда он попадал в непонятное, глупое положение, он всегда внутренне затормаживался.

— Ладно-ладно! — зло сказал учитель. — Нечего здесь свои методы запугивания пробовать! Если надо, я могу и корреспондентов вызвонить! Передайте своим… начальникам, что здесь вам не тут! Ясно? Прощайте! Адье!