Марианна Басина - Петербургская повесть

Скачивание начинается... Если скачивание не началось автоматически, пожалуйста нажмите на эту ссылку.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Описание книги "Петербургская повесть"
Описание и краткое содержание "Петербургская повесть" читать бесплатно онлайн.
Документальная повесть о жизни и творчестве великого русского писателя Н. В. Гоголя. Автор знакомит читателя не только с памятными местами, связанными с жизнью и творчеством писателя, но и рассказывает, как Н. В. Гоголь при помощи А. С. Пушкина и В. Г. Белинского вошел в мир литераторов и силою своего таланта создал такие замечательные произведения, как «Невский проспект», «Ревизор», «Портрет», «Мертвые души».
«Петербургская повесть» — документальная повесть о том, как юный мечтатель Николай Гоголь приехал из украинского захолустья в столичный Петербург, желая служить человечеству, и как суровая действительность беспощадно разбила его иллюзии. Только благодаря целеустремленности, непреклонной воле, преодолевая всяческие препятствия, нашел юный Гоголь свое место в жизни. А место это определилось его великим талантом. С помощью Пушкина, а затем Белинского вошел молодой писатель в большую литературу, стал знаменит. Но и дальнейший путь его был тернист и труден, ибо это был путь сатирика-реалиста, обличающего порядки самодержавно-крепостнической России.
Читатель узнает о том, как создавались многие произведения Гоголя, ставшие новым словом в русской литературе, где и как жил писатель в Петербурге. Речь пойдет о жизни того Петербурга, который впоследствии стали называть «гоголевским».
Книга знакомит читателя с памятными местами Ленинграда, связанными с жизнью и творчеством автора «Невского проспекта» и «Ревизора».
«Петербургская повесть» — первая часть трилогии М. Басиной «Великие обличители». Вторая часть трилогии — о Некрасове — «Литейный, 36», была издана ранее, в 1971 году. Над третьей частью — о молодом Достоевском — автор работает.
Для среднего и старшего возраста
На этом кончается первая часть повести. Во второй ее части рассказывается история таинственного портрета.
Гостиный двор. Крайний справа — ростовщик Моджерам Мотомалов. Литография И. Иванова по рисунку В. Садовникова. Фрагмент, 1830-е годы.Краски и материалы для этой повести, как и для «Невского проспекта», дал Гоголю Петербург. Изображенный на портрете старый ростовщик, воплощение злой силы золота, жил в Коломне и, судя по его внешности, явился в Россию издалека. «Ходил он всегда в широком азиатском платье, был высокого роста, лицо его было темно-оливкового цвета, нависнувшие черные с проседью брови и такие же усы придавали ему несколько страшный вид». Так описывает Гоголь ростовщика Петромихали. А вот что рассказывает в своих «Записках» знакомый Гоголя, актер Петр Каратыгин: «Некоторые петербургские старожилы, вероятно, и теперь еще помнят, например, известного в то время богатого индийского ростовщика Моджерама Мотомалова, который с незапамятных времен поселился в Петербурге и объяснялся по-русски довольно порядочно. Эту оригинальную личность можно было встретить ежедневно на Невском проспекте в своем национальном костюме: широкий темный балахон был надет у него на шелковом пестром халате, подпоясанном блестящим кушаком; высокая баранья папаха, с красной бархотной верхушкой, была обыкновенно заломана на затылок; бронзовое лицо его было татуировано разноцветными красками, черные зрачки его, как угли блистали на желтоватых белках с кровяными прожилками; черные широкие брови, сросшиеся на самом переносье довершали красоту этого индийского набоба».
Дворцовая площадь. Гравюра Л. Тюмлинга. 1830-е годы. На Невском проспекте. Гравюра Л. Тюмлинга. 1830-е годы.В пестрой петербургской толпе, резко выделяясь среди бледных физиономий коренных столичных жителей, мелькали смуглые лица армян, молдаван, татар, греков, персов и даже индусов, бог весть каким ветром занесенных в Россию.
Действие второй части повести происходит на аукционе, куда по воле случая попал и портрет ростовщика. Здесь продают с молотка произведения искусства, которые гостинодворские купцы стараются купить подешевле, чтобы потом продать подороже, смело перебивая цену, даваемую знатоками-любителями.
Сцена эта невеселая.
«Множество картин разбросано было совершенно без всякого толку; с ними были перемешаны и мебели, и книги с вензелями прежнего владетеля, который, верно, не имел похвального любопытства в них заглядывать… Все было навалено и вовсе не в таком порядке, как в магазинах. Все представляло какой-то хаос искусств. Вообще ощущаемое нами чувство при виде аукциона странно: в нем все отзывается чем-то похожим на погребальную процессию. Зал, в котором он производится, всегда как-то мрачен; окна, загроможденные мебелями и картинами, скупо изливают свет; безмолвие, разлитое на лицах всех, и голоса: „сто рублей!“, „рубль и двадцать копеек!“, „четыреста рублей пятьдесят копеек!“, протяженно вырывающиеся из уст, как-то дики для слуха. Но еще более производит впечатления погребальный голос аукциониста, постукивающего молотком и отпевающего панихиду бедным, так странно встретившимся здесь, искусствам».
Гоголь не раз наблюдал подобные сцены. В двух шагах от его квартиры, на углу Большой Морской и Кирпичного переулка, стоял деревянный дом с выставленными в окнах картинами и статуями и большими вывесками, извещающими, что здесь находится картинная галерея и магазин Паллаци. В этом доме в одной из зал бывали аукционы, где продавались с молотка произведения искусства. Здесь в апреле 1834 года продавал с аукциона свой «Русский музеум» Свиньин. На этом аукционе побывал весь Петербург. Одни в качестве покупателей, другие — любопытствующих. И цены, даваемые знатными любителями, здесь смело перебивал купец Паллаци. «Ради бога покупайте, — взывала к своим читателям „Северная пчела“, — а то Г-н Паллаци все купит. Без шуток, он все купит; к тому идет дело. Каждый раз он стоит за аукционистом, и прехладнокровно набавляет цены. Да как еще? не по полтине, не по рублю, а разом десять, пятнадцать, двадцать рублей!.. Берегитесь, г.г. любители; после вы будете покупать у г-на Паллаци вещи из Музеума впятеро дороже!»
Заунывно звучал голос аукциониста, погребально стучал молоток его, и бедные искусства переходили в руки предприимчивого торгаша…
«ВЫШЛА ДОВОЛЬНО НЕПРИЯТНАЯ ЗАЦЕПА ПО ЦЕНЗУРЕ»
Готовя в печать «Арабески» и опасаясь цензурных придирок, Гоголь хотел знать мнение Пушкина. Пушкин написал ему о «Невском проспекте»: «Перечел с большим удовольствием: кажется, все может быть пропущено. Секуцию жаль выпустить: она, мне кажется, необходима для полного эфекта вечерней мазурки. Авось бог вынесет. С богом!»
«Секуция» выглядела так: «Если бы Пирогов был в полной форме, то, вероятно, почтение к его чину и званию остановило бы буйных тевтонов. Но он прибыл совершенно как частный приватный человек в сюртучке и без эполетов. Немцы с величайшим неистовством сорвали с него все платье. Гофман всей тяжестью своей сел ему на ноги, Кунц схватил за голову, а Шиллер схватил в руку пук прутьев, служивших метлою. Я должен с прискорбием признаться, что поручик Пирогов был очень больно высечен».
Офицера высекли какие-то немцы-ремесленники… Цензор категорически запретил «секуцию». Гоголю пришлось написать: «Немцы схватили за руки и ноги Пирогова. Напрасно силился он отбиваться: эти три ремесленника были самый дюжий народ из всех петербургских немцев и поступили с ним так грубо и невежливо, что, признаюсь, я никак не нахожу слов к изображению этого печального события».
Цензурные неприятности начались для Гоголя еще в 1833 году, когда в альманахе «Новоселье» печаталась «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Профессор Никитенко, назначенный цензором, записал в своем дневнике: «Был у Плетнева. Видел там Гоголя: он сердится на меня за некоторые непропущенные места в его повести, печатаемой в „Новоселье“. Бедный литератор! Бедный цензор!»
В начале 1834 года Гоголю снова не повезло. На этот раз из-за отрывка «Кровавый бандурист», отданного в журнал «Библиотека для чтения». На заседании Петербургского цензурного комитета Никитенко заявил, что не может пропустить отрывок, так как это «картина страданий и унижения человеческого, написанная совершенно в духе новейшей французской школы». А романы новейшей французской школы по распоряжению высшего начальства не велено было пропускать.
О переводе романа Гюго «Церковь Парижской Богоматери» министр просвещения Уваров сказал Никитенко:
— Роман Гюго превосходен, но нам еще рано читать такие книги.
Власти боялись всего, и цензоры, не обладая даром ясновиденья, часто попадали впросак. Попал в историю и Никитенко. Не мысля худого, он пропустил в журнале «Библиотека для чтения» перевод стихотворения Гюго «Красавице». Поэт в нем высказывал мысль: если бы я был богом, то отдал бы свой рай, своих ангелов и свое могущество за поцелуй красавицы. Стихи как на грех попались одному святоше. Он поспешил донести митрополиту Серафиму. Митрополит взбеленился: кощунство! богохульство! Бросился во дворец, испросил аудиенцию, прочитал стихи царю и умолял защитить веру и церковь от поругания. Николай приказал отправить Никитенко под арест.
Цензоры боялись собственной тени. И, отдавая в цензуру «Арабески», Гоголь с тревогой ждал всяких «зацеп».
«Арабески» попали к цензору Семенову. Сперва, кроме «секуции», все проскочило. Книга ушла в типографию. А тут и с Семеновым приключился казус. Он получил строгий выговор от министра за то, что позволил в журнале «Сын отечества» назвать какую-то святую «представительницей слабого пола». Семенов насторожился. В канун нового 1835 года Гоголь послал записку Пушкину: «Вышла вчера довольно неприятная зацепа по цензуре по поводу Записок сумасшедшего. Но слава богу сегодня немного лучше. По крайней мере я должен ограничиться выкидкою лучших мест».
Напуганного Семенова одолевали сомнения: можно ли вообще пропустить в печать эту повесть о ничтожном чиновнике, который, сойдя с ума, как бы прозревает, видит всю неприглядность окружающего и по праву, данному ему безумием, называет вещи своими именами. Макая перо в красные цензорские чернила, Семенов начал вычеркивать…
Когда Гоголь получил из цензуры рукопись, она ему показалась исполосованной в кровь. Он читал и мрачнел. «Я еще в жизни не слыхивал, чтобы собака могла писать. Правильно писать может только дворянин». Про дворянина цензор вычеркнул. «Папа… после обеда поднял меня к своей шее и сказал: „А посмотри, Меджи, что это такое“. Я увидела какую-то ленточку. Я нюхала ее, но решительно не нашла никакого аромата; наконец, потихоньку, лизнула: соленое немного». Так рассуждает собачка Меджи об ордене, полученном отцом ее хозяйки. Вычеркнуто. «Куда ж, подумала я сама в себе, — пишет собачка Меджи, — если сравнить камер-юнкера с Трезором! Небо! какая разница! Во-первых, у камер-юнкера совершенно гладкое широкое лицо и вокруг бакенбарды, как будто бы он обвязал его черным платком; а у Трезора мордочка тоненькая, и на самом лбу белая лысинка. Талию Трезора и сравнить нельзя с камер-юнкерскою. А глаза, приемы, ухватки, совершенно не те. О, какая разница!» Вычеркнуто… «Всё, что есть лучшего на свете, все достается или камер-юнкерам или генералам, — жалуется Поприщин. — Найдешь себе бедное богатство, думаешь достать его рукою, — срывает у тебя камер-юнкер или генерал». Вычеркнуто. Все политические навеки вычеркнуты. Все упоминания государя — вычеркнуты. Даже последняя фраза: «А знаете ли, что у французского короля шишка под самым носом?» — и та вычеркнута: намек на июльскую революцию во Франции, на свергнутого короля Карла X.
Подписывайтесь на наши страницы в социальных сетях.
Будьте в курсе последних книжных новинок, комментируйте, обсуждайте. Мы ждём Вас!
Похожие книги на "Петербургская повесть"
Книги похожие на "Петербургская повесть" читать онлайн или скачать бесплатно полные версии.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
Отзывы о "Марианна Басина - Петербургская повесть"
Отзывы читателей о книге "Петербургская повесть", комментарии и мнения людей о произведении.