Борис Мансуров - Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская

• Название: Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская
• Автор: Борис Мансуров
• Издательство: Инфомедиа Паблишерз
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-91057-013-3

В основу этой книги положены записи бесед автора с Ольгой Ивинской — последней любовью и музой Бориса Пастернака. Читателям, интересующимся творчеством великого русского поэта, будет интересно узнать, как рождались блистательные стихи из романа «Доктор Живаго» (прототипом главной героини которого стала Ивинская), как создавался стихотворный цикл «Когда разгуляется», как шла работа над гениальным переводом «Фауста» Гете.

В воспоминаниях Б. Мансурова содержатся поистине сенсационные сведения о судьбе уникального архива Ивинской, завещании Пастернака и сбывшихся пророчествах поэта.

Для самого широкого круга любителей русской литературы.

---

— Как же они, приспособленцы, станут жить? Какой порядочный человек станет их уважать? Они же позорят имя моего отца, даже если им наплевать на меня! Нет, Олюша, ты их не защищай. Ведь ты знаешь, что честь берегут смолоду, и не все дети в России становятся Павликами Морозовыми. Какой пример Евгений подает своему сыну?

После долгой паузы, приняв лекарство, Ивинская решительно заявила:

Вам, Борис Мансурович, я расскажу все подробно. Важно знать всю правду. Это нужно сделать, пока у меня есть силы. А если не касаться этой темы, как просит Вадим, пока идет суд, чтобы не раздражать Евгения, то моей жизни на эту тяжбу с ЦГАЛИ не хватит.

Андрюша Вознесенский рассказал мне, что еще в 1988 году начали готовить юбилейный сборник воспоминаний к 100-летию Пастернака. В него планировали включить воспоминания Зои Маслениковой, моей дочери Ирины и даже, как говорил Андрюша, фрагменты из моей книги «В плену времени». Она вышла в десятках стран мира, кроме СССР. Но в 1989 году оставалась у руля КГБ старая советская номенклатура, да и советские писатели боялись моей книги, где рассказано об их участии в травле Пастернака в нобелевские дни.

Эти люди после моей реабилитации не хотели, чтобы в России знали правду о Пастернаке. В начале 1989 года Мосгорсуд известил ЦГАЛИ, что принадлежащие мне бумаги должны быть возвращены. Директорша Волкова была этим сильно озадачена. Как полагает Вадим, видимо, не все автографы Пастернака сохранились. Вскоре Митя был на встрече с итальянцем, который показал ему купленные в советских архивах закрытые документы, касающиеся Бориса Леонидовича и меня. Это подтвердило опасение Вадима, что процесс тайной продажи архивов в кутерьме перестройки шел весьма активно. Видимо, тогда из ЦГАЛИ поступил твердый совет Евгению: не включать в сборник о Пастернаке ни моих, ни Ириных материалов.

В 1988 году Масленикова опубликовала в «Неве» записи своих бесед с Пастернаком, где написала, как в нобелевские дни родня и окружение Большой дачи предали Бориса Леонидовича. Зоя написала, что Пастернак завещал все рукописи и письма мне. Она привела текст стихотворения «Нобелевская премия», где Боря говорит обо мне: «Нет руки со мною правой, / Друга сердца нет со мной».

Тогда Зою стало травить окружение Большой дачи, дезавуируя ее воспоминания о встречах с Борисом Леонидовичем. Поступила команда сверху не пускать в юбилейный сборник воспоминаний Маслениковой, а нас КГБ всегда считал антисоветчицами.

При подготовке сборника Евгений, перед этим отправленный советскими властями в Стокгольм за Нобелевской премией Бориса Леонидовича, конечно, стал действовать по их плану. Он вышел из числа составителей сборника и включил в составители свою жену (Елену Владимировну Пастернак — Б. М.). Вторым составителем значилась Маэль Фейнберг, служившая в «Совписе». Так Евгений сделал вид, что он не причастен к исключению из сборника материалов Зои и моих воспоминаний. Пророчество Пастернака о малодушии Евгения стало сбываться.

«Какая трусость и низость», — сказал Вадим, узнав об этом. Только «Литературная газета» проявила характер и принципиальность, опубликовав в 1990 году интервью со мной о Борисе Леонидовиче.

В феврале 1990 года, к 100-летию Пастернака, вышло специальное приложение к «Литературной газете», «ЛГ-Досье», где было опубликовано интервью с Ивинской. Символична в нем заключительная фраза журналистки Неклюдовой, беседовавшей с Ольгой: «На обстоятельной выставке „Мир Пастернака“, открытой в Москве к юбилею поэта, нет ни фотографий, ни даже упоминания об Ольге Ивинской».

Как пояснил мне Вадим, «маневры ЦГАЛИ и Евгения Борисовича со сборником, включая купирование текстов, не позволили издать воспоминания в 1990 году, к юбилею Пастернака. Книга вышла только в 1993-м».

Продолжение рассказа Ивинской:

Еще в 1962 году, когда Ира освободилась из лагеря, она передала Евгению копии писем Пастернака и автографы его стихов, которые не были захвачены ЦГАЛИ. Когда в 1965 году вышел сборник стихов Пастернака, куда вошли материалы Иры, то об этом не было даже упоминания. Это особенно возмутило Ариадну. Она уже писала нам в концлагерь, что никого из семейства Пастернак видеть не хочет и никогда им ничего из переписки с Пастернаком не даст.

Когда в мае 1953-го я поселилась в Измалкове, Боря ежедневно приходил ко мне — мы не могли наговориться и нацеловаться. Борис Леонидович на глазах молодел день ото дня. Он писал удивительные стихи, которые вошли в тетрадь Юрия Живаго. Иногда, приходя ко мне вечером, Боря оставался ночевать, лукаво говоря:

— Сегодня я много работал и устал, а идти до Большой дачи далеко. И врачи не рекомендуют больших нагрузок. А ты, Олюшка, лечишь меня лучше всех врачей вместе взятых.

В один из июньских дней Боря пришел в Измалково чем-то озабоченный и, не побыв в избе и пяти минут, говорит:

— Пойдем, Оля, погуляем. Что-то душно в комнате.

По обращению поняла, что произошло нечто неприятное. Обычно утром мы оставались в доме больше часа. Накинув кофту, вышла за Борей на тропинку, ведущую к озеру. Он шел в задумчивости, а я ждала, зная уже, что ему нужен внешний толчок для разговора. По мостику навстречу шла молочница, которая приветливо поздоровалась с нами. Боря поздоровался, оживился и говорит со вздохом:

— Не правда ли, Олюшка, у деревенских жителей нет того малодушия, которое свойственно городским?

В чем дело, спрашиваю его, что такое стряслось? И Боря рассказал, что вчера вечером приезжал его сын Евгений по указанию Зины и передал ее слова, что если он не порвет со мной, то Зина с Леней на дачу не приедут.

— Я был возмущен малодушием Евгения, желанием бегом исполнять грязное поручение. Накричал на него и выгнал с дачи, — завершил рассказ Борис Леонидович. Я пыталась защитить Евгения, сказав, что если он откажется выполнять просьбы Зинаиды, то она отвадит его от встреч с отцом.

— Он своим мерзким поступком сам делает это. Ведь ты не пытаешься отвадить его от встреч со мною, — возражает Боря.

— Этого я никогда не стану делать. Ведь он твой сын, а дети родителей не выбирают. И не он ушел из семьи, а ты оставил семью ради Зинаиды.

— Вот-вот, — подхватил Боря тему, — в этом суть. Вместо того чтобы предложить Зине самой разбираться со мной, он помчался исполнять ее грязную просьбу. А с Зиной у меня был серьезный разговор после твоего ареста, когда я шел на Лубянку в надежде забрать нашего ребенка. Теперь я понимаю, что Евгений больше ненавидит тебя, а не Зину. Узнав о моих неладах с Зиной, он ошибочно надеялся, что я могу вновь возвратиться к ним. Он не хочет принять того, что моя первая случайная женитьба на его матери была трагической ошибкой. Потому твое появление в моей жизни обозлило его и поселило в его душе чувство досады и злобы на тебя. И упаси тебя Бог, Олюшка, от каких-либо встреч с ним.

Конечно, Борис Леонидович, как пророк, увидел насквозь все будущее поведение Евгения, которого с тех пор сторонился. Его приводили в замешательство намеки на внешнее сходство с Евгением. В таких случаях Боря внутренне напрягался, на лице его читалось выражение какого-то ужаса, и вопрошал: «А разве он красивый?» Пастернак в своих письмах говорил о связи красоты человека с его честью, считая, что некрасивый человек не может быть честным.

В письме от 20 августа 1959 года Пастернак пишет к Жаклин во Францию:

У меня есть теория. Красота есть отпечаток правды чувства, след его силы и искренности. Некрасивый ребенок — следствие отцовского преступления, притворства или терпения взамен естественной привязанности и страстной, ревнивой нежности. Чувство несправедливости и боли от того, что не я, виновник, а мой старший сын, не повинный в преступлении, обезображен веснушками и розовой кожей.

Митя пояснял мне:

— Люди, хорошо знавшие Пастернака как «красависта», всегда любовавшегося красивым и гармоничным человеком, понимали, что вопросом «А разве он красивый?» он отторгал от себя персонаж, о котором шла речь.

Борис Леонидович преклонялся перед женской красотой. В Грузии Пастернак встал на колени перед красавицей Натой Вачнадзе, не удержался и поцеловал влетевшую домой с мороза Настю Баранович, румяную и искрящуюся, как Снегурочка, когда пришел к Марине Баранович за главами своего романа.

В 1953 году, очарованный красотой и жизнелюбием Ольги, Пастернак в Измалкове переделывает перевод «Фауста». Тогда родились удивительные строки его перевода стиха о Маргарите:

О небо, вот так красота!
Я в жизни не видал подобной.
Как неиспорченно-чиста
И как насмешливо-беззлобна!

Продолжение рассказа Ольги Ивинской:

В отношениях с Евгением, еще до резкого разрыва, который произошел в дни нобелевской травли, у Бориса Леонидовича было несколько неприятных эпизодов. Как-то в начале 1954 года он принес в Измалково письмо Евгения, где тот написал об их родстве по крови, которое ко многому обязывает и многое объясняет. Видимо, таким оборотом Евгений пытался оправдать свой поступок, когда приезжал разлучить папочку с лагерницей. Борис Леонидович терпеть не мог этого обращения Евгения к нему — «папочка». Пассаж о кровном родстве вызвал гнев Бориса Леонидовича: