Альфред Рессел - По дорогам войны

• Название: По дорогам войны
• Автор: Альфред Рессел
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Вы верите в Гитлера? - повел я атаку напрямик.

- Многие немцы верят в Гитлера. В конце концов, не важно, за кем мы идем. Мы защищаем Германию, свои дома, свои семьи...

Мы внимательно посмотрели друг другу в глаза.

- Где вы были во время Сталинградской битвы?

- На Дону. Сталинград - это ужасно. Там начались все наши несчастья.

Видя, что немец в замешательстве, я бросил ему еще одно обвинение:

- Я еще не встречал немца, который бы признавал личную ответственность за все, что совершили в мире фашисты.

Воцарилась тишина. Шультце склонил голову, прикрыл глаза, а потом закрыл их ладонью, будто они не выносили даже мерцающего скудного света керосиновой лампы. На несколько секунд. Потом опустил руку и упорно стал смотреть в пол.

- Несмотря на бесспорную храбрость, немцы сами теперь показывают плохую службу, - тихим голосом произнес я, играя при этом обгорелой спичкой. Спустя минуту я будто невзначай заметил, что огромные жертвы немецoких солдат - напрасное кровопролитие, бесстыдное преступление в борьбе за время, которое на Гитлера и вермахт все равно уже не работает. "Время идет спокойным торжественным шагом", - продекламировал я первые слова из припева военной нацистской песни и твердым голосом добавил как предупреждение: - Но только навстречу окончательному поражению гитлеровской Германии.

Я стоял у плиты и раздумывал, глядя на немца. Что же происходит в его башке? Почему он не говорит? В избе было тепло и уютно. Я мерил комнату шагами и разговаривал будто сам с собой. Я. говорил о том, что немцев эта война должна была бы кое-чему научить, что теперь им следовало бы сделать правильные выводы из своего горького опыта, раз и навсегда отказаться от захватнических войн и похоронить надежды изобрести какое-то небывало мощное оружие. Теперь им войну не удастся выиграть.

- Сегодня вы наверняка войну проигрываете, а завтра вы ее окончательно проиграете! - закончил я свой монолог и спросил: - Послушайте, Шультце, чего хорошего вы ждете от этого коричневого маньяка, который ведет немецкий народ к катастрофе?

В комнате опять стало тихо. "Ну, фриц, теперь у тебя есть о чем подумать!" Я позвал Белу. Тот поставил на плиту большой котелок чая, миску с ужином и отвел пленного в кухоньку. Когда Шультце возвратился в комнату, я не удержался от улыбки. Ганс Шультце, обер-ефрейтор гренадерского полка 75-й дивизии, был чисто умыт, и на нем красовалась чехословацкая гимнастерка рядового Юрая Белы. Гимнастерка на нем висела, длинные руки торчали из рукавов. Обер-ефрейтор тоже улыбнулся. Бела же нахмурился. Он бдительно следил за каждым резким движением немца.

Бела поставил ужин с чаем на стол, и Шультце с удивленным выражением на лице, едва дождавшись приглашения, начал есть. Он быстро и молча глотал пищу. Вот он поднес котелок к губам, но тут же опустил, будто хотел что-то сказать, но вместо этого только посмотрел на меня.

Атмосфера, созданная в комнате, давала немцу понять, что речь здесь идет не о жизни, а о его .человеческом достоинстве. Было видно, что он не чувствует себя в опасности. Как раз этого я и добивался - завоевать доверие немца, чтобы могли проявиться положительные черты его характера, а там будет видно. Надо постараться вовремя поймать нужный момент и подвести немца к добровольному признанию. Я испытующе посмотрел ему в лицо и стал думать, как вести себя с ним дальше. Несомненно, между нами во время дискуссии возникнут разногласия. И я это должен использовать, чтобы разбить его идеологические, нравственные и философские догмы. Нужно опровергнуть все его аргументы. Выигрыш в этом бою в конечном счете может быть равнозначен водружению чехословацкого флага на вершине Безымянной.

Неожиданно ночную тишину разорвал грохот разрывов. Задрожала земля, задребезжали стекла в окнах. Снаряды второго залпа упали недалеко от нашего дома. Стреляла тяжелая немецкая батарея.

- Ответ на похищение, - пошутил я. Шультце ловил ухом эхо угасающих взрывов, но лицо его оставалось напряженным и неподвижным. Неожиданно припомнив недавний случай, я сказал: - Вы зверски убили нашего солдата. - И медленно, приглушенным голосом добавил: - Мы за это сурово накажем.

Я никак не мог предположить, что эти слова приведут пленного в такое замешательство. Он, будто окаменев, уставился на меня широко раскрытыми глазами, в которых я прочитал страх.

- Меня при этом не было, - еле выдавил он из себя, не в силах справиться с волнением. Он даже чуть не уронил чашку. - С этой жестокостью у меня нет ничего общего! - Он сказал это так, будто теперь самое главное для него было убедить меня именно в этом.

- За совершенные зверства вы отвечаете все! - угрожающе произнес я. Он безразлично пожал плечами. Я решил нанести ему новый удар. - Вас удовлетворяет членство в нацистской партии?

Он покраснел по самые уши, нагнулся немножко вперед, а когда поднял голову, то лицо его было очень бледным. Какое-то мгновение он всматривался в распятие на стене, а потом, уронив голову на ладони, неожиданно выкрикнул:

- Боже мой, какой же я нацист!

Этим криком он будто хотел защитить себя от последствий. На висках его вздулись жилы. Теперь, когда уже невозможно было что-либо умолчать или исправить, наступила тишина. Я видел, что сейчас ему действительно худо.

Это был самый подходящий момент для моего дальнейшего наступления. Я подождал, пока он немного успокоится, а потом пошел в атаку. Пододвинув Шультце военную карту района боевых действий, я подал ему карандаш и небрежно спросил:

- Вы, кажется, наносили на карту в Бодружале боевую обстановку, не так ли?

Он удивленно поднял на меня глаза, будто не понимая вопроса. Постепенно глаза его расширились. До него наконец дошло. Изменить родине? Потерять воинскую честь? Об этом ему страшно было подумать. Эти мысли окончательно выбили его из колеи. Он не успел прийти в себя от первых двух ударов, как последовал третий - еще более грозный. Я пристально смотрел на него и молчал. Я без слов все понимал. Он напряженно уставился в одну точку на стене, как будто усиленно о чем-то размышлял. Видимо, в нем зрело какое-то решение. Он рывком подался ко мне, будто искал у меня помощи, и голосом несчастного, попавшего в безвыходное положение, произнес:

- Нет, не могу.

- Жаль, - сказал я со вздохом, который скорее означал сострадание, и добавил: - Я понимаю ваше положение, знаю среду, в которой вы воспитывались...

Он сидел у плиты, куда я пододвинул ему стул, и держал в руке чашку горячего чая. Его трясла лихорадка.

- Не боитесь?

- Нет, - сказал он и покачал головой. Это было хуже всего. Он, по-видимому, не отвергал моего предложения вообще, но и не имел достаточно отваги для того, чтобы сделать выбор между моим предложением и святым для него представлением о чести немецкого солдата.

- Значит, вы хотите, не задумываясь, слепо подчиняясь чужой воле, продолжать сеять зло до самого плачевного конца? - Последние слова я произнес с особым ударением.

- Позвольте... - с серьезным видом возразил он.

- Пожалуйста, говорите!

- Вы думаете, это так просто сделать? - спросил он так тихо, будто находился в другом мире.

- Э-э, ничего сложного в этом уже нет. Кому и чему вы присягали? Подумайте об этом хорошенько!

Неожиданно он выпрямился, и наши испытующие взгляды встретились.

- Большое спасибо.

"Странно, за что он меня благодарит?"

- Не благодарите. Разве что, - я остановился и повернулся к нему, - вы хотите поблагодарить себя за помощь, которую можете нам оказать.

Я познавал его теперь с другой стороны. Если он и был нацистом, то скорее формально. От меня не ускользнуло и то, что в голосе его нет-нет да и появлялись нотки озлобленности и ненависти. Правда, не ясно было, кому это чувство недовольства адресовалось, но меня это не пугало.

- Я не хочу покупать вашу душу за миску чечевицы, - сказал я примирительным тоном. - Счастье как дар. Его нельзя никому навязать против воли. - Лицо пленного оставалось печальным и утомленным. - Вы должны найти себе новый путь в жизни, - воодушевлял я его. - Не будете же вы все время бороться со своей совестью?

Он смотрел на меня рассеянным взглядом, стискивая руки между коленями, казалось, он над чем-то раздумывает. И в этот момент как нельзя кстати мне на ум пришли стихи Шиллера. Я всегда любил его лирические стихи, но сейчас больше всего мне нужен был его оптимизм. И я попробовал:

- "Ах, как сурово время между великими намерениями и их осуществлением! Сколько напрасных переживаний! Сколько нерешительности! Речь идет о жизни! Речь идет о гораздо большем - о чести!"

Пленный сразу же узнал автора и оживился.

- Скажите, - спросил я после короткой паузы, - что сегодня в Германии является мерой человеческого достоинства? Что? - Он оторопело молчал, а я продолжал: - Вы знаете это. Вы познали это. Вы тоже считаете моральной необходимостью гибель немецкого народа в боях за этот ваш режим. - В полной тишине я продолжал взволнованным голосом: - Кто осознал преступные цели нацистов, морально обязан бороться с ними! - В комнате продолжала висеть тишина. - Как можете вы, образованный и верующий человек, служить такому грязному делу? - Когда он и на этот вопрос не знал, что ответить, я сочувственно добавил: - Мне жаль вас. Учитель, а такая пустая жизнь. Разве можно так жить?..