Ваан Тотовенц - Жизнь на старой римской дороге

• Название: Жизнь на старой римской дороге
• Автор: Ваан Тотовенц
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1970

---

Когда учитель заговорил о душе Андреаса, все встали и перекрестились.

— Какую надпись сделать нам на могильной плите? — наконец решился спросить учителя Иеремия.

Учитель поднес палец к виску, помолчал с минуту — так он делал каждый раз, когда о чем-нибудь думал, — и сказал:

Здесь покоится

первый гончар страны Андреас,

раб Иисуса Христа,

сын Давида и Мариам.

Присутствующие снова встали и перекрестились.

В этот миг со скрипом распахнулась тяжелая входная дверь. Это свежий ветер пронесся по долине между деревьями и виноградными лозами и зашелестел в высокой, почти в рост человека, траве.

Каменотес целый день высекал надпись.

В следующее воскресенье, отслужив в церкви обедню за упокой души Андреаса, родные отнесли плиту на могилу старика.

— А где Овнатан? — спросил Иеремия у жены, не найдя его среди присутствующих.

— В гончарной…

— Что он там делает?

Она пожала плечами.

Вернувшись домой, Иеремия заглянул в мастерскую. Овнатан сидел там, облокотившись на станок, устало склонив голову: последние дни он почти не спал. Иеремия подошел к сыну, чтобы упрекнуть юношу за то, что он, любимый внук Андреаса, не присутствовал при установлении надгробья на его могиле. Но тут он увидел на станке глиняное изваяние и застыл от удивления.

Глина, обретшая форму, поражала явным сходством со старым гончаром.

— Овнатан! — воскликнул Иеремия.

Овнатан поднял голову и устало улыбнулся.

— Я хочу, отец, чтобы дед продолжал жить в изваянии, — слегка охрипшим от волнения голосом сказал он.

— Пусть солнце, что долгие годы светило твоему деду, озарит своим сиянием и твою жизнь, сынок! — с трудом сдерживая волненье, прошептал старший сын Андреаса.

Иеремия долго разглядывал закрытые, как в день смерти, глаза своего отца, его густые брони, длинные волосы, открытый широкий лоб, огромную, во всю грудь, бороду и руки со вздувшимися венами.

— И это сделал ты, Овнатан?

— Да.

Так впервые узнал Иеремия, что можно создать из глины. Раньше ему и в голову не приходило, что она годится на что-нибудь иное, кроме поделки кувшинов, тазов, чаш и кирпичей. Единственное изваяние, которое он видел в жизни, было «Распятие Христа».

— А что теперь делать с этим?..

Иеремия запнулся, он не знал, как назвать то, что стояло перед ним. Ведь это была не миска, не чашка и не кувшин.

— С изваянием? — спросил Овнатан.

— Да, — прошептал Иеремия.

— Будем обжигать.

Отец и сын взяли бюст Овнатана, поставили его в печь. И когда из трубы гончарной повалил дым, жители города с удивлением переглянулись: до сих пор не было еще случая, чтобы кто-либо работал в воскресенье.

Домой Иеремия и Овнатан вернулись только к рассвету. Проснувшись в полдень, они поспешили к печи. Она все еще была горячая, фигура же затвердела, стала красной, как вареная свекла.

— Пусть она останется тут до вечера, — посоветовал Иеремия. — Ветер охладит печь, вместе с ней остынет и глина.

— Пусть останется, — согласился Овнатан.

Но когда вечером изваяние было наконец извлечено, юноша огорчился. Оттого, что его обжигали в сыром виде, оно местами потрескалось. Но Иеремия ничего не заметил. Он пришел в восторг, разглядывая широкий лоб, густые брови и огромную бороду отца.

В следующее воскресенье вся огромная семья Андреаса, его внуки и правнуки, зятья и невестки собрались вновь. Взяв изваяние, они перенесли его через овраг на могилу старика и водрузили на плиту.

И еще долго потом приходили сюда удивленные жители долины, восхищались изваянием и читали эпитафию:

…АНДРЕАС…

СЫН ДАВИДА И МАРИАМ

10

Где и как Овнатан научился ваять, никто не знал. Между тем он уже давно втайне от всех часами предавался этому занятию.

Подолгу просиживал он в церкви перед «Распятием Христа», перед изваянием ангелов с крыльями, перед статуями женщин с маленькими, молочного цвета, грудями, свежими, как бутоны розы.

В руинах старой крепости, в одном из темных ее казематов, Овнатан обнаружил несколько разбитых статуй. Тут были головы и руки без туловищ и туловища без голов и рук… Кое-где на высоких крепостных стенах тоже стояли фигуры, изображавшие людей, но и у них были отбиты или руки или головы. И все же каждый раз, когда юноша рассматривал их, его охватывало какое-то волнение, сердце начитало трепетно биться.

В гончарной мастерской юноша давно уже лепил маленькие человеческие руки, ноги и головы, но всегда украдкой. Ни отцу, ни его братьям, ни даже деду, он не осмеливался показать свою работу.

Он изваял «Распятого Христа», лепил фрукты, овощи, листья, вылепил крошечную арбу с двумя волами, точь-в-точь такую же, какая была у них в саду.

Смерть деда глубоко потрясла Овнатана, и в нем родилось желание запечатлеть его облик в глине. Попытка увенчалась успехом, это окрылило юношу, и он с еще большей энергией отдался любимому занятию.

Овнатану никогда не приходилось видеть, как лепят другие. Он был уверен, что статуи делают только из камня и бронзы, что еще никто в мире не лепил фигуры из глины, и наивно полагал, что додумался до этого только он.

Всецело отдавшись работе, Овнатан пытливо вглядывается в окружающий его мир.

Иеремия внимательно следил за работой сына. Успехи Овнатана приводили его в восторг. Но душу все же терзали сомнения. «Овнатану исполнилось восемнадцать лет, — думал он. — Я и мои братья стареем, и нам уже трудно работать, как прежде. Пожалуй, было бы куда лучше, если бы он встал за станок и делал кувшины, тазы и чаши». Но он не высказывал вслух своих мыслей, позволял Овнатану делать то, к чему стремилась его душа. «Пусть себе лепит, пока мои кости еще достаточно крепки и я могу трудиться», — говорил он.

Зато дяди Овнатана, сыновья которых работали целыми днями, то нагружая арбу глиной из водоемов, то меся эту глину голыми ногами, то разжигая печь, то таская на своих спинах кирпичи, сердито ворчали. «Парень только попусту тратит время, — говорили они, — он ничего не зарабатывает. А мастерская принадлежит всем, и доходы мы делим поровну».

— У тебя непутевый сын, Иеремия, — упрекали они отца Овнатана. — Пустой забавой себя не прокормишь. Зачем не работает, как все?

Возразить было нечего Иеремии. Ибо когда Овнатану надоедало выслушивать жалобы и упреки родных, а может быть, и из жалости к отцу, он становился за дедовский станок и делал сосуды невиданной красоты. Их нельзя было сравнить с теми, что изготовляли другие гончары. Все, что выходило из его рук, имело свои особые, неповторимые черты. Но Овнатана хватало ненадолго. Он быстро терял интерес к тому, что делал, бросал станок и, забившись в дальний угол мастерской, лепил или гневно сжатый кулак, или сгорбленную, усталую спину, или голову.

Головы, которые он лепил, были похожи на его собственную, других моделей у Овнатана не было. Он вглядывался в осколок разбитого зеркала и переносил на глину то, что там видел.

Чем большим спросом пользовались на рынке сосуды Овнатана, тем сильнее упрекали Иеремию его братья. Они требовали, чтобы юноша работал за станком не от случая к случаю, а от зари до зари.

Жаловались и другие родственники: «Разве Овнатан не нашего поля ягода? Не считает ли он нас за ослов? Почему он не работает?»

Возмущению их не бывало предела, когда наступал строительный сезон.

— От нас требуют кирпичи, Иеремия, — говорил кто-нибудь из них. — А твой сын не работает. Лучше нам отделиться. Ты получишь свое, мы — свое. А братьями мы останемся по-прежнему.

Тогда Иеремия подзывал к себе сына и говорил:

— Овнатан, сынок, нужен кирпич.

И Овнатан, расстроенный, весь во власти своих тяжелых дум, брал в руки допотопную деревянную раму, разувался и начинал делать кирпич.

А вечерами, когда, напившись пахтанья, все укладывались спать, юноша поднимался на крышу, ложился в постель, смотрел на звезды, падающие с бархатного синего неба, и глаза его наполнялись слезами.

Неслышными шагами подходила мать, видела слезы на глазах сына, гладила его по голове и спрашивала:

— Почему ты плачешь, мой милый?

— Я не буду больше делать кирпич, — капризно, словно ребенок, отвечал Овнатан.

— Нельзя, сынок. Отец твой уже стар. Ты должен помогать ему…

Овнатан с грустью смотрел на свою еще молодую мать и молчал. А той казалось, что слезы на глазах сына — это звезды, горящие на прозрачном синем небе. И, как звезды, они постепенно меркли и гасли, когда усталое тело юноши погружалось в сон. Поцеловав загоревший, обветренный лоб Овнатана, мать тихо уходила.

На бирюзовом фоне предутреннего неба еще яркой жемчужиной сверкала денница, а Овнатан, вскочив с постели, уже бежал в гончарную и принимался за работу. Свежий запах глины и волновал и радовал его.