Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

• Название: Мелодия Секизяба (сборник)
• Автор: Назар Гельдыев
• Издательство: Магарыф
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1985

Книга «Мелодия Секизяба» — об одном из древних народов Востока — туркменах, которые ткут самые прочные и красивые ковры, выращивают самых лучших скакунов — ахалтекинских коней, бесценный золотистый каракуль, известный всеми миру.

Н. Гельдыев пишет о красивых, сильных людях, которые строят самый большой по протяжённости Каракумский канал, о людях, которые превращают пустыню в цветущий оазис. И вместе с тем, эта книга — о детстве, юности. Роман написан своеобразным, мастерским, умелым пером.

---

— Ну, вот тебе, Нуры, твой трофей, — сказал Шевчук. — Мы поможем тебе доставить его до линии фронта, а дальше ты уж сам. Сдашь его, кому надо, а сам в госпиталь, а то не доживёшь до конца войны.

Саша Редько только сплюнул:

— Дайте его мне. Я с ним по-русски поговорю.

Я протянул ему только что отобранный «вальтер».

— Это тебе на память о нашей встрече, держи.

Саша с восхищением посмотрел на пистолет, похожий на дорогую игрушку.

— Спасибо, Нуры, — сказал он. — Ладно, веди своего фрица. А я себе других добуду.

Фашиста мы посадили в коляску, Надя села за моей спиной, Коля Шевчук, Валя и Саша облепили мотоцикл со всех сторон, и мы на малом ходу, перекачиваясь с боку на бок, словно утлый чёлн, потихоньку тронулись по лесной тропе.

— А ты оказывается и на самом деле водишь мотоцикл, — услышал я над своим ухом голос Нади.

— Я управляю любой техникой, — крикнул я ей в ответ, и это была чистая правда: у меня были права шофёра третьего класса, я водил трактор и скрепер, разбирался в грейдере и при нужде мог сесть за штурвал комбайна. Мне была приятна похвала Нади, было приятно тепло её тела, прижимающегося ко мне, приятны её руки, обхватившие меня…

Увидев впереди безмолвно стоявшую фигуру, я затормозил так резко, что все по инерции качнулись вперёд, а Шевчук даже свалился с мотоцикла. Поднявшись, он направился к одиноко стоявшей женщине. Надя побежала следом за ним.

— Это мать Алёши Божко, — объяснила, вернувшись, Надя. Голос у неё был подавленный, да и вид не лучше.

Я тоже подъехал к женщине едва ли не вплотную. Около неё уже хлопочет Валя, к ней присоединяется Надя, обе обнимают женщину и плачут, не в силах ничего рассказать ей.

— Галина Тимофеевна, — спрашивает вдруг, словно опомнившись, Валя, — что же это вы: здесь, с ребёнком. Давайте мы возьмём его…

Но женщина лишь теснее прижимает свёрток к себе.

— Мы не разбудим его? — спрашивает Надя.

— Не-ет, — качает головой Галина Тимофеевна, и с силой прижимает свёрток к себе, причём ребёнок не издаёт ни звука. — Не-ет, — повторяет она как-то странно, и качает свёрток. Валя хочет взять ребёнка из рук женщины, но та всё сильнее прижимает ребёнка к себе, глядя перед собой блуждающим взглядом. Коля Шевчук нетерпеливо переминается на месте. Он не может оставить без внимания мать Алёши, своего школьного товарища, но и держать группу менее чем в километре от того места, где мы сидели в засаде, тоже нельзя. Жестом он приказывает пленному освободить коляску и усаживает туда Галину Тимофеевну.

— Встретимся в пещере, — говорит Шевчук и упирается стволом автомата в спину моего «языка».

— Форвертс, — говорит Валя. И мы пускаемся в путь.

Вскоре мы уже на месте. Надя помогает Галине Тимофеевне выбраться из коляски, а я разворачиваю мотоцикл и спешу обратно за моими друзьями…

Вернувшись, мы встречаем у входа Надю. На ней нет лица. Она отводит нас в сторону, словно боится, что кто-то может нас подслушать, и рассказывает историю, от которой у нас буквально встают волосы дыбом. Об этом ей поведала Галина Тимофеевна. В свёртке, который она ни за что не хотела выпускать из рук, была её мёртвая дочка, которую на глазах матери застрелил командир немецкого танкового подразделения. Сама Галина Тимофеевна ничего сказать больше не может и всё спрашивает, когда придёт Алёша. Надя сделала ей укол, и Галина Тимофеевна забылась сном.

— Её надо переправить к нашим, — сказал Коля Шевчук. — Здесь ей оставаться больше нельзя. Немцы повесили её старшего сына, Тимофея, застрелили дочь, Алёша умер — она пропадёт здесь. Когда ты Караев, поведёшь своего «языка», придётся тебе и Наде позаботиться и о том, чтобы взять с собою Галину Тимофеевну…

Но нам не пришлось этого делать. Когда мы зашли в пещеру и попробовали её разбудить, мы поняли, что она мертва — сердце её не выдержало.

И ещё два могильных холмика появилось в том месте, где ещё день назад мы схоронили Алёшу.

Над свежими могилами Коля Шевчук сказал:

— Мы не будем долго стоять здесь. Идёт война и гибнут люди. Гибнут, так, как погиб наш друг Алёша, гибнут так, как погибла трёхлетняя Маша, и так, как погибла Галина Тимофеевна. Мы ничего не простим фашистам. Мы ведём свой счёт этим героям. Кровь за кровь и смерть за смерть! Никакой пощады фашистской сволочи!

И все мы повторили эти последние слова.

Весь день мы готовили нападение на деревню, откуда были Алёша и Галина Тимофеевна. В разведку ходил Саша.

— В дерезне много патрулей, — сказал он. — В крайнем доме села, где жила Галина Тимофеевна, стоит бронетранспортёр, возле него всегда находится водитель; если офицеру, живущему в доме, надо куда-то ехать, он пользуется бронетранспортёром. У дома часовой. Танковая часть расположена на другом конце села, к ней не подобраться, да и взрывчатки у нас нет.

Мы прикидывали и так и эдак, и, наконец, решили рискнуть. «Языка» мы оставили, за охранника, несмотря на все протесты, осталась Надя. Мотоцикл мы затащили в яму и забросали ветками и травой, сами вчетвером отправились в деревню. Ближе к опушке леса он стал редеть и около полукилометра мы пробирались ползком вслед за Сашей. Всё было так, как он говорил: водитель бронетранспортёра дремал возле машины, у дома стоял часовой.

Коля Шевчук, согласно намеченному, стал огибать дом, пока не оказался за спиной у часового, поклёвывавшего носом на ступеньке, Валя с автоматом пристроилась за ближайшей сосной, а мы с Сашей, стараясь не дышать, подползли к самому транспортёру. Мы скоро услышали, как автомат Шевчука обрушился на затылок часового, и в это же мгновение одним броском мы сравнялись с водителем. Он попробовал вскочить, но Мишина финка вошла ему в шею наискосок. Мы вдвоём навалились на немца сверху. Наконец он затихает.

Валя появляется рядом с нами. Дверь в избу открыта. Бесшумные несколько шагов. Высокий немец сидит у окошка, и, глядя в походное зеркальце, разглядывает чисто выбритый подбородок. Он был тан увлечён, что замечает нас слишком поздно. Валя что-то говорит ему по-немецки, и офицер, бросая на нас свирепые взгляды, становится с поднятыми руками лицом к стене. Ещё один пистолет оказался в руках у Саши. Немец напряжён, видно что ожидает откуда-то помощи, сейчас разбираться в этом некогда. Валя снова что-то говорит немцу, и он надевает мундир и, не торопясь, застёгивает его. Я успеваю только отметить, что на мундире несколько орденских колодок.

— «Шнель, шнель», — говорит Валя и показывает на выход.

Мы выходим на крыльцо.

— «Форвертс», — снова кратко говорит Валя и указывает на бронетранспортёр. Преодолевая брезгливость, я роюсь в карманах убитого и нахожу ключи, залезаю внутрь транспортёра и несколько мгновений соображаю: что к чему, причём руководствуясь исключительно интуицией. Я уже говорил, что дома с детства любил возиться со всякой техникой, водил всё, что можно только водить — от мотоцикла до комбайна, всё предвоенное лето проработал шофёром полуторки ГАЗ-А, перед этим возил на легковушке директора Ашхабадской трикотажной фабрики.

Я и сам не знал, откуда это во мне — прирождённое расположение ко всяким механизмам. Удивлялись все, но и гордились. Помню, какой праздник был дома, когда я оказался в числе победителей межрайонных соревнований школьников по вождению трактора, и меня наградили грамотой… мне кажется, что это было тысячу лет назад.

Так или иначе с транспортёром я разобрался. Внутри поместились кроме меня офицер, Валя и Коля Шевчук. Офицер пытался что-то объяснить, обращаясь к Вале.

— Что он говорит, Валя? — спросил я.

— Он говорит, что первый же патруль нас задержит.

— Передай ему, — сказал из-за спины Саша, — что первым покойником в этом случае будет он сам.

Валя не очень складно перевела. Офицер выругался.

Когда транспортёр, ломая кусты, углубился в чащу неподалёку от нашей стоянки, где нас ожидала Надя, настала пора решительных действий. У нас на руках было два пленных офицера, чьи сведения имели для командования первостепенную важность, и никаких разногласий по поводу того, что их как можно скорее надо доставить нашим, ни у кого не было. Но кто это выполнит?

Коля Шевчук сказал:

— Нуры, сделать это придётся тебе. Прежде всего потому, что это твоё прямое задание — можешь считать, что оба «языка» — это наш тебе партизанский подарок. Во-вторых, при переходе линии фронта скорее всего придётся воспользоваться бронетранспортёром, — другой возможности при нашей малочисленности не вижу, а управлять этой машиной можешь только ты. Можно сделать и иначе: Надю с одним пленным мы сажаем в мотоцикл и всё равно тебе, Нуры, придётся его вести, но в мотоцикле вы менее, защищены и от пуль, и от осколков, а второго пленного мы смогли бы переправить своими силами, но сколько на это уйдёт времени — сказать трудно. И, в-третьих, тебе, Караев, это утверждает наш врач, — и он кивнул на Надю, — надо немедленно попасть в госпиталь, иначе ты можешь остаться калекой на всю жизнь. Надя утверждает, что глубоко в голове у тебя сидит осколок, и что ты остался жив только чудом.