Бэри Ковард - Оливер Кромвель

• Название: Оливер Кромвель
• Автор: Бэри Ковард
• Издательство: Ростов-на-Дону: «Феникс», 1997. — 320 с.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-222-00005-2

У каждого может быть свой Тулон, своя Ирландия, свое Приднестровье… С точки зрения Истории это ненаказуемо. Но она жестоко мстит, если чей-то Тулон разбухает до консулата, принципата, протектората или даже до «диктатуры класса-гегемона». Историю эти эвфемизмы обмануть не могут. По ее почти стандартному сценарию их авторы либо выволакиваются для посмертных разборок из могил, либо вовсе лишаются их, оставаясь «вечно живыми» в каком-нибудь смотровом павильоне.

Эта книга — о возможностях установления диктатуры и се неизбежных последствиях. На примере Оливера Кромвеля.

«То, что достигается силой, я не ставлю ни во что!». Да, это Кромвель. Он очень не любил прибегать к силе. Ну разве что в самых крайних случаях, на какие-то два-три дня, и только по воле Божьей, и только во имя народа. Потому что — имел такую возможность. Сегодняшнему читателю книга подскажет: если какой-нибудь политически динамичный муж получит, к примеру, возможность на какие-то два-три дня, и только по воле народа и во имя народа «заткнуть похабные глотки средств массовой информации», — завтра он расширит свои возможности до получения права на персональный мавзолей.

Прочтите эту книгу со вниманием, уважаемый читатель.

---

Отказ Вартона, Сэйе и Селе или любого другого пэра — политического индепендента в ответ на просьбы Кромвеля и нежелание публично соединиться с республикой были главным препятствием для него после сражения при Ворчестере. Многие из его политических сторонников, такие как сэр Джилберт Пикеринг, Натаниел Рич, Джон Кэрью, Фрэнсис Ален, Ричард Солвей, Чарльз Флитвуд и сэр Вильям Мэшем, теперь не имели большого политического веса по сравнению с Вар-тоном и Сэйе и Селе. Однако многие из них перешли в «среднюю группу» (кружки политических индепендентов в 40-х годах). По крайней мере двое других, Ричард Нортон и Томас Вестроу, которые отсутствовали в парламенте с 1648 года, вернулись на свои места в Палате Общин осенью 1651 г. Кроме того, двое политических индепендентов — Генри Вэйи-младший и Оливер Сент-Джон поддерживали тесную связь с Кромвелем, когда он вернулся в Лондон. Возможно, в то время влияние Сент-Джона на Кромвеля было особенно велико. Он был членом парламентского комитета, который проводил переговоры с победоносным Кромвелем в Эйлсбари в Букингемшире во время его путешествия из Ворчестера в Лондон. Балстроуд Уайтлок, который тоже там находился, заметил, что «главный судья Сент-Джон (говорил) больше, чем все остальные»[162]. Он также присутствовал на другой встрече в декабре 1651 года в Лондоне в доме Вильяма Лентхола, спикера Палаты Общин, на которой Кромвель проявил свою близость к взглядам Сент-Джона, сказав, что «управление этим народом без чего-либо от монархической власти будет очень трудно установить таким образом, чтобы не затронуть основ нашего Права и Свобод народа». Кромвель обратился к собранию, на котором присутствовали офицеры армии (Веллей, Флитвуд, Дезборо и Харрисон) и члены парламента (включая Уайтлока и Томаса Уидрингтона), а также Сент-Джон, так как «он считал необходимым прийти к согласию народа». Когда его товарищи, армейские офицеры, выступали за республиканское решение, другие были против, выставляя аргументы за возвращение монархии, что, возможно, было предложено Уидрингтоном, и отражая план, зависший в воздухе в декабре 1648 года, связанный с младшим сыном Карла I герцогом Глостером, который был «слишком молод, чтобы напасть на нас или заразиться принципами наших врагов». Ответ Кромвеля на это предложение показывает, что его цели до сих пор были такими же, как и в 1647 году в период «Основных предложений»: «Я думаю, если это возможно сделать с обеспечением безопасности и сохранности наших прав как англичан и как христиан, это соглашение с элементами монархической власти в нем будет очень эффективным»[163].

В течение следующих пятнадцати месяцев он прилагал все возможные усилия для сохранения лояльности к режиму, как, например, во время переговоров об «Основных предложениях», защищая терпимость к роялистам. Кроме того, он также старался обеспечить «права» англичан и христиан: свободу совести для многих протестантов, реформу права и — последнее, но отнюдь не по значению — регулярный созыв парламента с представительством, основанным на перераспределении парламентских мест.

Каждая из этих целей была расстроена консервативным сопротивлением парламентского «охвостья». Действительно, в «охвостье» 24 февраля 1652 года был принят акт «Всеобщего прощения и забвения», увеличивавший угрозу законному судопроизводству над сторонниками короля, и его преамбула отразила собственную цель Кромвеля в том, что «вся злоба и злая воля, причиненные последними раздорами, могут быть похоронены в вечном Забвении… и предыдущие Волнения и Беды прекратятся в довольно тихом и удобном мире»[164]. Но это намерение было испорчено большими ожиданиями относительно всеобщего прощения, «такими большими», — писал Дэвид Андердаун — что заголовок акта их уже не отражал»[165]. Во время его утверждения в Палате Общин Кромвель часто вмешивался, чтобы реализовать его заботы об отдельных роялистах, как он это делал в случаях с Карлом Кавендишем и графом Норвичем и его сыном лордом Горингом. Попытки Кромвеля обуздать месть, которую он поощрял в 1648 году, иногда были удачными. В июле 1651 года его друг Роберт Хеммонд убедил его сохранить прощение во имя христианской любви пресвитерианскому духовенству, которое было обвинено в монархическом заговоре. Хеммонд писал, что это будет «средством для объединения сердец всех добрых людей, лучшие чувства которых направлены к Богу»[166]. Кромвель не смог спасти свою старую любовь от наказания, но он многое сделал для обеспечения отмены в 1651 году приговора его сообщникам. Однако в это же время он смог предотвратить казнь графа Дерби за оборону острова Мэн от республиканского военного флота и за поддержку Карла II до сражения при Ворчестере и во время него. Мстительные члены парламента республики, такие как сэр Артур Хазелриг, громко ратовали за смерть Дерби; это же сделала и газета «Меркуриус политикус», которая быстро стала официальным оратором республиканского правительства: «обвинение в кровопролитии не может быть отменено людьми, и страх перед этим не угоден правосудию Бога и Парламента»[167]. Кроме того, «охвостье» перешло к принятию трех актов о продаже (в июле 1651, августе и ноябре 1652 года), которые включили 780 роялистов, чье имущество следовало конфисковать с последующей распродажей.

Еще более раздражающим для Кромвеля был бесплодный документ «охвостья» о религиозной терпимости, праве и парламентской реформе. Все более прояснялось, что было мало толку в обещаниях многих членов парламента принять меры по каждому из этих вопросов. Казалось, они были более увлечены принятием законов, запрещающих отход от государственной церкви, чем продвижением религиозной свободы, и их чрезмерная религиозная нетерпимость была давно замечена. Комиссия под руководством Мэтью Хейла выработала ряд предложений по реформе права, но знаменательно то, что ни одно из них не было принято. Кроме того, хотя Кромвелю и Сент-Джону удалось в первые дни после Ворчестера заставить «охвостье» сделать кое-какие шаги к собственному роспуску и назначению новых выборов, следуя принципу перераспределения мест, предложенному в «Основных предложениях», оно постоянно уклонялось от трудного вопроса о точной дате своего роспуска и замещения новым парламентом.

20 апреля 1653 года Кромвель насильственно завершил деятельность парламентского «охвостья». После произнесения яростной речи, в которой он в лицо назвал членов парламента, среди всего прочего, «развратниками», «пьяницами» и «продажными неправедными людьми, нарушителями закона божьего», он приказал небольшому подразделению стрелков «убрать эту безделушку» — церемониальный жезл спикера и очистить помещение от членов парламента[168]. Почему Кромвель действовал так воинственно? Отчасти можно объяснить это тем, что к тому моменту Кромвель был человеком, терпение которого находилось на грани взрыва из-за постоянного глухого противодействия его длительным политическим усилиям проводить реформу хоть и медленно, но несомненно, парламентскими средствами. В течение зимних месяцев 1652 — 53 гг. отчет «охвостья» о реформах был особенно бессодержателен, и, возможно, разочарование Кромвеля этим парламентом возросло настолько, что он засомневался в способности любого парламента проводить реформы, если на его членов не будут наложены определенные ограничения. Конечно, во время встречи с Сент-Джоном и ведущими членами парламента 19 апреля 1653 года был рассмотрен план роспуска «охвостья» с последующим назначением Совета из сорока членов парламента и офицеров армии, которые будут осуществлять верховную власть, пока в неопределенном будущем не соберется новый парламент. Кроме того, сегодня достоверно известно, что «Билль о новых представителях», рассмотренный «охвостьем», пока его работа не была пресечена Кромвелем на следующий день, предусматривал не постоянство «охвостья» у власти, как долго считали, а новые выборы осенью с новыми представителями, но проверенными уходящим парламентом. Если бы Кромвель знал об этом, его недоверие к парламенту, враждебному армии и реформе, было бы больше, чем часто представлялось.

Однако, вероятно, только эти практические политические расчеты привели Кромвеля к действию 20 апреля 1653 года, противоположному его преданности конституционной порядочности и к роспуску парламентского «охвостья» силой. Еще с тех пор как он вернулся в Лондон после сражения при Ворчестере, Кромвель испытывал воздействие множества прошений и писем от тех в армии и вне ее, кто стремился напомнить ему не только о реформистских намерениях, которые он выражал после Данбара и Ворчестера, но также то, что он обязался перед Богом выполнить это. «Великие дела Бог сделал для вас в войне, — сказал Вильям Эрбери Кромвелю в январе 1652 года, — и люди ожидают от вас добрых дел в мире; разбить угнетателей, освободить угнетенных от их бремени, освободить заключенных от их оков, и выручить нищие семьи хлебом… беднейшие из народа ждут у ваших ворот… что там абстрактный нищий в Израиле»[169]. Другие тоже не замедлили указать на последствия, если Кромвель нарушит обязательство. «Вспомни удел и приговор Езекии, — писал Айртон Кромвелю из Ирландии в 1651 году[170], ссылаясь на историю из Ветхого Завета о правителе Израиля, которому Бог помог разбить Сеннахирима, но чья последующая гордость направила на него гнев Бога. «Только когда он унизил себя», бог отвратил свой гнев от Езекии и его людей. По мере того, как все более очевидным становилось, что обещания «охвостья» о принятии реформ были пустыми, Кромвель и армия приходили все больше к толкованию этого как знаков преображения божьего благословения в божий гнев. В ноябре 1652 года, как было сказано, подавленный Кромвель вслух пожелал знать, обращаясь к Балстроду Уайтлоку: «А что, если человек возьмет на себя обязательство быть королем?», — фраза, которая часто цитируется. Возможно, в то время более важным было еще кое-что, сказанное Кромвелем Уайтлоку по этому же поводу: «Существует мало надежд на то, что ими (членами парламентского «охвостья») будет достигнуто соглашение, на самом деле этого не будет… Мы все забыли о Боге, и Бог забыл о нас и поставил нас перед беспорядком»[171]. Как и в апреле 1648 года, в январе 1653 года Совет армии и Кромвель проводили молитвенные собрания в поисках божьего руководства и источника решения их проблем. На одном их этих молитвенных собраний офицеры сделали вывод, что они терпят неудачи, так как не выполняют работу Бога: «Наши сердца заботятся о мирских вещах и насущных делах, — писали они в циркуляре, посланном полкам во всей Великобритании, — больше, чем о делах Иисуса Христа и его народа». В течение месяца с начала марта 1653 года Кромвель отсутствовал в Палате Общин и в Совете государства, занимаясь самоанализом в предшествии динамической акции, предпринятой им 20 апреля, возможно, пытаясь увидеть, в чем именно заключается божья воля. И хотя это исходит из такого враждебного источника как «Флагеллум» Хита, существует доля правды в сообщении о том, что сказал Кромвель, придя в Палату Общин 20 апреля: «Когда я пришел сюда, я не думал, что сделаю это (разгон «охвостья»), по постижение настроения Бога так сильно повлияло на меня, что я совсем не буду считаться с телами и кровью»[172]. Это не вся история: Кромвель был умелым, хитрым политиком, который знал, что вскоре ему придется стать на сторону армии или рисковать потерей своего влияния в ней. К тому же, вероятно, 20 апреля Кромвель не действовал спокойно и расчетливо, а был руководим чувством вины и желанием вновь обрести божье благословение. В этой связи декларация армии от 22 апреля 1653 г. о том, что «мы были движимы неизбежностью и провидением в том, что мы сделали», является подходящим комментарием к тому, что произошло за два дня до этого[173].