Михаил Люстров - Фонвизин

• Название: Фонвизин
• Автор: Михаил Люстров
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03618-5

Потомок ливонских рыцарей и сын военного моряка Денис Иванович Фонвизин прожил не слишком спокойную, но мирную жизнь: он не участвовал в сражениях, не дрался на дуэлях, не подвергался опале, служил в Коллегии иностранных дел, был добрым семьянином, владел имением, занимался коммерцией и путешествовал. Однако благодаря необыкновенному сатирическому дару Фонвизин занял свое достойное место среди блистательных героев екатерининского царствования, снискал лавры русского Мольера и Хольберга. За последние 200 лет о нем сказано много, но недостаточно и подчас неверно. Доктор филологических наук Михаил Люстров предлагает свой взгляд на обстоятельства жизни и внутренний мир одного из самых замечательных и талантливых людей России второй половины XVIII века.

Знак информационной продукции 16+

---

Из собственных писем Фонвизина следует, что дела российские находятся в таких «критических обстоятельствах», что глава министерства и его подчиненные вынуждены трудиться не покладая рук. И это притом что Никита Панин имел репутацию человека ленивого и любящего праздность: среди отличительных черт его характера английский посланник Джеймс Гаррис называет «добрую натуру», «огромное тщеславие» и «необыкновенную неподвижность», необыкновенную настолько, что, по язвительному замечанию Екатерины, Панин «когда-нибудь умрет оттого, что поторопится»; новый же секретарь министра, по собственному признанию Фонвизина, в свое время «заслужил имя ленивца», правда, не по складу характера, а по причине мучительных головных болей, о которых, кстати говоря, он периодически рассказывает Петру Панину. Объясняя скучающему генералу причины, препятствующие исполнению его «сердечного долга», написанию обстоятельных и пространных посланий, Фонвизин ссылается на полное отсутствие свободного времени: «стечение множества дел в канцелярии его сиятельства графа братца вашего лишает меня счастия служить вам пересылкою других пьес» (дипломатических реляций. — М. Л.) (29 ноября 1771 года), «стечение важнейших дел, занимающих, можно сказать, всякую минуту моего милостивого шефа, заняло и все мое время в исполнении его повелений по долгу звания моего. Истинно, милостивый государь, тому уже с неделю, как ни днем, ни ночью нет отдохновения» (6 апреля 1772 года) или «краткость времени, к сожалению моему, не позволяет мне больше, как только всем сердцем возблагодарить ваше сиятельство за милостивое и откровенное письмо ваше от 16-го нынешнего месяца, а ответствовать на оное предоставляю себе счастье на будущей почте» (24 апреля 1772 года). В самом деле, в начале 1770-х годов Россия ведет войну с Турцией, участвует в первом разделе Польши, выстраивает отношения со Швецией, пережившей «революцию» Густава III, по мнению современных ему шведских панегиристов, навсегда покончившей с вмешательством России во внутренние дела этого северного королевства, противостоит «коварным внушениям» Франции и проискам ее и своих собственных союзников («отовсюду хлопоты, могущие иметь следствия весьма неприятные», — замечает Фонвизин в письме брату своего шефа от 26 июня 1772 года).

Работа в Коллегии иностранных дел отнимает у секретаря Панина так много сил, времени и здоровья, что в своих письмах друзьям он жалуется на крайнюю усталость и поистине каторжную жизнь. Но жизнь эта его устраивает: судя по всему, сотрудник Никиты Панина предан своему патрону до глубины души и искренне радуется его успехам. Письмо Петру Панину, датированное февралем 1772 года, Фонвизин дополняет характерно припиской: «Я не могу довольно изъяснить, с какою радостию отправляю здесь к вашему сиятельству все обещанное мною на прошедшей почте. Вы, милостивый государь, увидите тут истинное торжество братца вашего. Вдруг положение всех дел прияло для нас новый, славный и полезный оборот! Неукротимый венский двор, почитавший до сего дня все наши резоны недостойными своего внимания, приемлет их же за доказательства геометрические, почитает кондиции наши справедливыми и признает систему нашу натуральною. Все сие есть действие душевной твердости братца вашего, которому отечество наше одолжено будет миром, возводящим его на верх славы и блаженства».

Правда, утверждает П. А. Вяземский, современники Фонвизина видели в нем человека амбициозного, лукавого и неверного. Первый биограф писателя приводит и тут же опровергает известный ему «клеветнический» слух, будто бы Фонвизин хотел (по выражению Н. И. Панина, употребленному им в свое время по поводу жалкой роли елизаветинского генерал-прокурора князя Никиты Юрьевича Трубецкого) «быть угодником фаворита и припадочного человека», в данном случае — князя Потемкина. Говорили, что для потехи вознесшегося однокашника он якобы пародировал речь и манеры его врага и своего «милостивого шефа» Никиты Панина, но расположить к себе старинного знакомого не сумел. Потемкин искал случая избавиться от назойливого просителя и в конце концов прогнал его самым оскорбительным образом. Биограф Фонвизина старается быть его защитником, говорит о невинности любого «дразнения» (если нечто подобное Фонвизин и совершал), о пресловутой непредсказуемости Потемкина (способного оскорбить человека без видимой причины), о невозможности скрыть эти «представления» от окружающих и о странном в таком случае отсутствии реакции со стороны не потерпевшего бы подобной измены брату Никите Ивановичу Петра Ивановича Панина.

Проверить справедливость этого слуха не представляется возможным, хотя хорошо известно, что в глазах объективных наблюдателей Фонвизин выглядел человеком, далеким от идеала. Так, в той же относительно недавней французской биографии писателя А. Стричека приведены ценные сведения из дневника «французского дипломата при дворе Екатерины II» Мари Даниеля де Корберона. Как выясняется, во второй половине 1770-х годов Фонвизин все свое время проводит за карточным столом и проигрывает весьма крупные суммы, кажется себе чрезвычайно остроумным, но в глазах собеседников-иностранцев смотрится лишь довольно образованным. Последнее обстоятельство автор жизнеописания и тоже, как и князь Вяземский, защитник Фонвизина объясняет несовершенным французским русского автора, достаточным для качественного литературного перевода, но не для веселых и оригинальных шуток. Правда, оправдав Фонвизина, исследователь тут же добавляет, что на службе он был гневлив, а по отношению к подчиненным язвителен и деспотичен. Кажется (и здесь роль адвоката я беру на себя), несомненно расположенный к Фонвизину биограф обвиняет своего героя без особых на то оснований: по свидетельству Василия Семеновича Хвостова, на которое ссылается Стричек, его брат, Александр Семенович, служил под началом Фонвизина, но «по пылкости свойств ума своего» с начальником не ужился и оставил место. К сожалению, деталей этого происшествия мы не знаем и степень вины Фонвизина, если такая вина в самом деле была, определить не можем.

Зато об аристократическом высокомерии потомка благородных фон Визинов красноречиво свидетельствуют его выпады против низкородного Лукина, а о бесцеремонном обращении с беззащитными — рассказы очевидцев событий. Ближайший друг, неизменный консультант и торговый партнер Фонвизина Герман Иоганн Клостерман вспоминает, что в одной из принадлежащих Фонвизину книг, в «Энциклопедии», он случайно обнаружил тысячу рублей ассигнациями и что это были те самые деньги, из-за потери которых скорый на расправу Фонвизин в свое время без всякой милости уволил попавшего под подозрение человека. «…бедному слуге, с позором прогнанному, было не легче от того, что обнаружилась его невинность. Таковы большие господа», — заключает свой рассказ купец Клостерман. И это притом что сам Фонвизин своим главным качеством считает неспособность оскорбить беззащитного человека. «Сердце мое, не похваляясь скажу, предоброе, — рассказывает он в „Чистосердечном признании“. — Я ничего так не боялся, как сделать кому-нибудь несправедливость и для того ни перед кем так не трусил, как перед теми, кои от меня зависели и кои отмстить мне были не в состоянии».

Люди, любящие Фонвизина, к его слабостям, разумеется, невинным, относятся снисходительно, но их подмечают и над ними подсмеиваются. Тот же Петр Панин шутливо упрекает своего «дорогого приятеля Дениса Ивановича» в «склонности к обновкам», называет эту забавную привычку его «господствующей страстью», неприличной «при наступлении уже таких лет», и изумляется, что тридцатилетний щеголь не стыдится измученных его бесконечными заказами портных.

В письмах Петру Панину из Петербурга ветреность Фонвизина не проявляется никоим образом. Обращаясь к брату патрона, он неизменно серьезен, обстоятелен и очень почтителен («верьте, милостивый государь, что усердие мое к вам вечно в сердце моем вкоренено и что доброе мнение ваше есть одно из главных видов моего честолюбия» — 6 марта 1772 года), всегда соглашается с нравственно-философскими рассуждениями генерала, поражается его проницательности и мудрости («рассуждения вашего сиятельства об истинном источнике развращения нравов, доводящем до самого бездельства, основаны на таковой истине, с каковым проницанием ваше сиятельство вникнуть изволили в сие разнообразие причин расстройства людей, воспитанных при худых примерах и худыми людьми» — 6 апреля 1772 года), касательно политических партнеров России изрекает суровые истины («Гордость злобная всегда нестерпима, но гордость, пременившаяся вдруг в смирену низость, достойна посмеяния и презрения» — 6 марта 1772 года), если же шутит, то очень сдержанно и рассудительно («Божиим провидением все на свете управляется; сие конечно правда; но надобно признаться, что нигде сами люди так мало не помогают Божию провидению, как у нас» — 26 июня 1772 года — шутка это или сентенция, понять довольно трудно). Резкие изменения государственных курсов, дворцовые перевороты, неожиданное возвышение и внезапное падение всесильных временщиков — происходящие на его глазах европейские события кажутся молодому секретарю главного российского дипломата необычными и поучительными, и своими открытиями он спешит поделиться с почитаемым им Петром Ивановичем Паниным. «Можно сказать, милостивый государь, что история нашего века будет интересна для потомков. Сколько великих перемен! Сколько странных приключений! Сей век есть прямое поучение царям и подданным», — пишет Фонвизин о долгожданном аресте фаворита датской королевы доктора Струензе в начале 1772 года и своими последующими письмами брату своего шефа неизменно подтверждает этот бесспорный для современников тезис.