Самуил Лурье - Взгляд из угла

• Название: Взгляд из угла
• Автор: Самуил Лурье
• Жанр: Публицистика

Рубрика "Взгляд из угла" газеты "Дело" за 2002 - 2008гг

---

Но это в скобках. И дела минувших дней. Летчика топтали на позапрошлой неделе. А я - про моряка. Которого убили на прошлой.

Медицина сперва объявила причиной смерти инфаркт, потом - передозировку наркотика, и только наутро установила: у пациента разрушены все органы, так сказать, внутренних дел, и он, в сущности, представляет собою мешок с кровью.

Жена не сумела опознать труп, поскольку он сплошь покрыт кровоподтеками и от побоев распух.

И тучи спецвранья над несчастным.

Сидел в машине. На улице Спиридоновке. Показался подозрительным обычному дежурному патрулю. Документы (подлинные) почему-то патрулю не понравились, а в багажнике и на заднем сиденье салона оказались две противопехотные мины (без детонаторов). Задержанный (прессе слили зачем-то фамилию и анкету: бывший подводник-штурман, из Пушкина под Петербургом, 38 лет) предлагал патрульным взятку - по 30 тысяч долларов на брата. На допросе сознался, что взялся участвовать в некоем теракте, соблазнившись двумя тысячами. И т. д.

Подставой несет за километр (вот ведь умеем, умеем предотвращать!) - насмотрелись, понимаешь, низкопробного кино.

По-настоящему поразительно - что в Пресненское ОВД допрашивать съехались 150 (прописью: сто пятьдесят) полицейских генералов и полковников. На "Мерседесах", БМВ и "Ауди".

Это не два сержанта.

И чей бы в конце концов ни оказался труп - обработан он старательно.

Дубинками по пяткам, дубинками по гениталиям. И заявлено прокуратурой, с видом самым невинным - а что такого? - да, на допросе. Официальном. Учиненном в центре столицы якобы цивилизованной страны.

Якобы христианской. В которой когда-то жили Пушкин, и Лермонтов, и Лев Толстой.

4/10/2004 Cлепой очевидец

Наш паровоз назад летит, в Гулаге остановка, - напевает мальчик, переключая кнопки.

Паровоз - никакой не паровоз, а назад или вперед - без разницы: дорога электрическая, рельсы на паркете образуют замкнутый круг. Лишь бы трансформатор не перегорел, а так все нормально - опасности вроде ни малейшей, моторчик приятно жужжит.

Но вот странность: крошечные пластмассовые человечки - которых продают в комплекте игры, наподобие фурнитуры, - ведут себя совершенно как живые: половина разбирает за прошедшим составом полотно, а другая половина толпится на картонных платформах, размахивая малиновыми такими фантиками, а на фантиках нацарапано ура! и даешь!

Не по-хорошему возбуждены эти неодушевленные существа. Суетятся как-то угрожающе.

Вот притащили из чулана, отбив у мышей, книжку под названием "Как закалялась сталь". Пытаются водрузить над трассой как декоративную скалу. Якобы на таких стояло когда-то что-то ихнее нерушимое.

Это вряд ли. Но, спасибо, лишний раз напомнили. Николаю Островскому ровно сто лет. Пора перечитать его роман.

Как бы то ни было, единственный по-настоящему чувственный в советской школьной программе. Насквозь отравлен сладким, ожесточенным целомудрием.

О, эта белая матроска с синим в полоску воротником, и светло-серая короткая юбка! О, носочки с каемочкой - одни суффиксы чего стоят, а ведь они, к тому же, "плотно обтягивали стройные загорелые ноги в коричневых туфельках"! О, пожатия рук, такие разные - то просто крепкое, то крепкое с секундной задержкой, наконец - крепкое до боли, а вот незабываемый миг: "он почувствовал ее пожатие, такое ласковое и крепкое, на которое он никогда бы не решился"! О, - самое главное, - "поцелуй, жгучий, как удар тока!"

У положительных упругая грудь вырисовывается сквозь ткань гимнастерки - или "молодой упругой груди тесно под полосатой рабочей блузкой". С положительными обращаются в простоте сердца:

"- Почему, товарищ Рита, мне всегда хочется тебя видеть? С тобой так хорошо! После встречи бодрости больше и работать хочется без конца".

На отрицательной - платье из тончайшего шелка (лионского, между прочим) оставляет обнаженными плечи и руки, словно выточенные - из чего бы вы думали? - из слоновой кости; вздрагивают, конечно, ноздри, знакомые с кокаином... Ничего, ничего, сейчас услышишь свой приговор.

"Павел выпрямился.

- Кому вы нужны? Сдохнете и без наших сабель от кокаина. Я бы тебя даже как бабу не взял - такую!"

Вот! А ваш хваленый нигилист Базаров - не более чем долгополый, старорежимный слюнтяй.

Женщины умоляют - Корчагин отворачивается. Сжимая челюсти, это понятно.

Но какую роскошную фразу говорит (в кулуарах съезда ЦКП (б)У), уразумев, что отвернулся в свое время зря, а теперь поздно:

- Все же у меня остается несравненно больше, чем я только что потерял.

А как болит у него нога в засыпанной снегом калоше! И этой Тоне Тумановой, когда-то в носочках с каемочкой, а сейчас в котиковой шапочке с пушистым бубенцом наверху, - мало не покажется:

"- О моей жизни беспокоиться нечего, тут все в порядке. А вот у вас жизнь сложилась хуже, чем я ожидал. Года два назад ты была лучше: не стыдилась руки рабочему подать. А сейчас от тебя нафталином запахло. И, скажу по совести, мне с тобой говорить не о чем".

Мартин Иден с партбилетом. А что в антрактах классовой борьбы читает исключительно про Спартака и Овода - это маленькие хитрости автора, для отвода глаз.

Толковые тинейджеры пройдут роман Николая Островского с большой пользой для себя. Им откроется логика революции. Если, например, петлюровские бандиты раздербанивают галантерейный магазин Фукса - то это разбой, погром. А когда чекисты опустошают погреб трактирщика Зона - это реквизиция у шкуродера, "тут разводить кисель нельзя".

Черные немцы, белые поляки грабят крестьян, отнимают последнее. Пришли красные. Требуют, чтобы ревком обеспечил кавдивизию сеном. Следует абзац, в невинности своей прелестный (внутри, понятно, кровь):

"Сережа был послан с двумя красноармейцами добывать сено. В одном селе нарвался на кулацкую банду. Красноармейцев разоружили и избили до полусмерти. Сереже попало меньше других, его пощадили по молодости... В село был послан отряд. Сена достали на другой день".

И так далее. Однако ж не думаю, чтобы Сталину нравился этот роман.

Во-первых, масса еврейских фамилий, причем обозначенные ими лица не противны.

Во-вторых же (и в-главных), этот Корчагин, и матрос Жухрай, и Рита Устинович, и Анна Борхарт, и прочие положительные - представляли самую ненавистную для Сталина породу людей: идеалистов - смертельно чужой ему человеческий тип. И он всю эту сталь сгноил. Руками Сусловых, Брежневых, Кагановичей, Хрущевых - уничтожил. Через два года после смерти Островского не стало его героев на свете, как будто никогда и не было. Горстка уцелевших вернулась из лагерей в литературу тридцать лет спустя: несчастные старики трифоновских повестей.

И теперь никто не верит, что фанатик - не обязательно либо идиот, либо лицемер. Что они существовали, даже бывали прекрасны, слепые вожди слепых.

Мученик Островский - свидетель их защиты. Хотя тоже слепой. И с головы до ног покрытый ложью всевозможных тунеядцев.

В метро стоит один, просит милостыню. Был - доцент в ЛГУ, преподавал не то диамат, не то истмат (все такие кафедры были заняты, в основном, незрячими) мне, и военному министру, и президенту. Суровый такой унтер идеологии, пономарь партхрама. Подают ему плохо, стараются не смотреть на отварные, в страшных прожилках, шары. (Черные очки снял.)

Отщипнули бы старику - хоть от оборонного бюджета, хоть от какого. Пока ваш моторчик жужжит.

11/10/2004 Предотвращенцы

Ничего. Даже если все у них получится, - ну что ж: и при диктатурах люди живут.

Кроме тех, кого тошнит. Но и кого тошнит - погибают не все сразу, а многие успевают вложить эту самую тошноту в пароходы, в строчки, мало ли куда. В Беломорканал, в Абакан-Тайшет, в "Мастера и Маргариту".

Притом же опыт вчерашнего века многих вооружил - особенно западных, как я погляжу, - как бы прививкой исторического легкомыслия. Верят, как все равно в закон природы, что трагедии повторяются исключительно в виде фарса. Любой иностранный болван проворкует вам этак снисходительно: ну что вы! возврат к прошлому невозможен! абсолютно исключено! в эпоху-то Интернета (дался им этот Интернет)! в поголовно грамотной стране! (А грамотность причем?) Все же знают: диктатура неэффективна (кто это знает? кого это колышет?) - и потом, ваши руководители так любят нашу валюту. Короче, не преувеличивайте, не горячитесь: если вас и прижмут, то не всерьез и ненадолго.

И местные пикейные жилеты - туда же: этого не будет, потому что мы это уже проходили! (Проходили, - ну и что? Повторение - мать учения.) Должны же там, наверху, понимать, что это путь никуда! (Должны. Да не обязаны. А для целого сословия, да будет вам известно, это путь как раз туда. Где оно - соль земли, а также и сыр в масле.) А значит, вся эта холуйская истерика: отнимите, поскорей отнимите у нас как можно больше свободы! - рано или поздно рассосется. Начальники поделят что осталось из гос. имущества и успокоятся; наше же дело - подзатянув еще на пару дырочек пояса и намордники, дышать ровно; глядишь, и промелькнет период реакции, как скверный сон, - а потом р-раз! - и опять по телевизору покажут что-нибудь вроде 21 августа 91-го года.