Фредерик Сулье - Мемуары Дьявола

• Название: Мемуары Дьявола
• Автор: Фредерик Сулье
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-86218-426-0

Фредерик Сулье (1800—1848) — популярнейший французский прозаик, поэт и драматург, один из основоположников жанра романа-фельетона. На стезе массовой беллетристики он первым в XIX в. (раньше А. Дюма и Э. Сю) добился исключительного всеевропейского успеха. Современники порой ставили этого автора выше О. де Бальзака. «Мемуары Дьявола» — лучшее произведение Сулье. Оно вобрало в себя опыт «готической» литературы, исторического и социального романа. Увлекательная интрига, выразительные портреты героев, роковые страсти и, одновременно, назидательный пафос, умение воссоздать вполне узнаваемые подробности реальной жизни — все это, несомненно, по достоинству оценит и сегодняшний читатель.

На русский язык переведено впервые специально для «Литературных памятников».

Кроме статьи о творчестве Ф. Сулье издание снабжено подробными примечаниями, аналога которым нет даже во французских изданиях романа.

---

— О, сударь! Сударь! И последний удар суждено было нанести вам!

— Мне? Сударыня! — растерялся Луицци. — Я, право, не понимаю, что вы хотите сказать и о каком ударе речь.

Госпожа де Фаркли изумленно взглянула на Армана и уже спокойнее произнесла:

— Посмотрите на меня хорошенько, барон, узнаете ли вы меня?

— Конечно, сударыня, можно ли не узнать прекрасную женщину, которую я встретил вчера у госпожи де Мариньон; затем я видел вас в Опере, а на свидание сегодня вечером я просто не смел надеяться.

— Тогда скажите, пожалуйста, — продолжала Лора, — почему вы сели рядом со мной в гостиной госпожи де Мариньон?

Луицци виновато опустил глаза и ответил со смиренным нахальством человека, не желающего хвастаться победой:

— Но, сударыня, что же тут такого необычного, если кто-то хочет с вами познакомиться.

Лицо госпожи де Фаркли исказилось; внезапно побледнев, она дрогнувшим голосом прошептала:

— Понимаю вас, сударь: мне не должно казаться странным, что первый встречный хочет затащить меня в постель!

— О! Сударыня!

— Да-да, это ваши мысли, сударь! — едва сдерживала слезы и рыдания Лора.

Но почти тут же, волевым движением как бы взяв власть над своими чувствами, она продолжала вымученно-веселым голосом:

— Да-да, это ваши мысли, сударь, но я не думаю, что вы как следует рассчитали все последствия; стать любовником такой женщины, как я, — знаете ли вы, что это очень опасно?

— Я не более труслив, чем другие, — как можно нахальнее улыбнулся Луицци.

— Вы так считаете? — усомнилась госпожа де Фаркли. — Так вот! Клянусь вам, сударь, что, если бы я приняла ваши ухаживания, у вас поджилочки бы затряслись.

— Давайте испытаем мою храбрость, — придвинулся поближе Луицци. — Тогда увидим, так ли это.

— Ну хорошо! — поднялась госпожа де Фаркли. — Я могу стать вашей любовницей, сударь; но предупреждаю — впрочем, вы уже должны были уяснить это: я падшая женщина.

— Кто это сказал? — Луицци пытался унять возбуждение госпожи де Фаркли.

— Я, сударь; я говорю это прямо, не вводя себя и вас в заблуждение. Уже много долгих мучительных лет я страдаю от всяческой возводимой на меня напраслины, и теперь я хотела бы разок оправдать эту клевету — вы мой избранник, я буду вашей, если только… у вас хватит смелости взять меня.

Столь резкое и категоричное признание ошеломило барона, и в течение нескольких минут он никак не мог прийти в себя; госпожа де Фаркли села и грустно улыбнулась:

— Я же предупреждала, господин барон, что вам станет страшно.

— Не совсем так, сударыня, — возразил Луицци, стараясь взять себя в руки. — Признаться, столь нежданное величайшее счастье просто переполнило меня, и я несколько растерялся…

— Вы лжете, сударь! — не отступала госпожа де Фаркли. — Просто вы не рассчитывали столь легко преодолеть обычное женское сопротивление, через которое я так быстро переступила.

Луицци был совершенно сбит с толку; подобное бесстыдство было за пределами его воображения, он и предположить не мог, что госпожа де Фаркли если и пожелает затеять с ним игру, то сделает это в такой час и в его собственном доме. Помолчав какое-то время, он наконец выдавил из себя:

— Сударыня, честное слово, я не совсем вас понимаю…

— Ну тогда, — пожала плечами госпожа де Фаркли, — мне не остается ничего лучшего, как удалиться; только осмелюсь предположить, — она взяла в руки перчатки, — что у вас хватит честности убедительно объявить всем, что женщина, посетившая вас в десять часов вечера и ушедшая в час ночи, не отдалась вам, как, говорят, отдавалась многим другим.

Лора поднялась, и тут Луицци наконец сообразил, каким недоумком он выставил себя в глазах своей гостьи. К тому же до него дошло, что такое пренебрежение ею, вызвавшее головокружительный успех в гостиной госпожи де Мариньон, его же собственные друзья сочтут полным идиотизмом. Не говоря уж о том, что поступок, который в десять часов вечера сойдет за пренебрежение не в самом плохом смысле слова, после полуночи превращается в натуральное скотство.

Можно отказаться от свидания с хорошенькой женщиной, но никак нельзя прогонять ее, когда встреча уже состоялась.

А потому барон взял Лору за руки и, пытаясь усадить ее обратно, произнес как можно вежливее, что до сих пор ему не очень-то удавалось:

— Мы с вами с ума сошли, оба. И говорим друг другу бог знает какие глупости. Вы, конечно, имеете полное право злиться на мое долгое отсутствие, но разве есть грех, который нельзя искупить? И разве пару часов неприятного ожидания нельзя простить за бесконечную преданность и любовь, которую вы так искусно умеете внушать?

Госпожа де Фаркли села и довольно-таки жестко произнесла:

— Забавно будет посмотреть, сударь, на ваши попытки объяснить все сумасбродством или глупостями, как вы изволите это называть.

В эту минуту Луицци посетила странная мысль; он вспомнил, как намеревался поступить, если ему удастся вновь встретить госпожу Дилуа. Обладать госпожой де Фаркли в десять часов, как только она появилась у него, то есть обладать ею точно так же, как и множество других франтов, которым она уступила или отдалась, — это было бы не так уж привлекательно; но возобладать над ней, показав предварительно, что он вроде как и не желал ее, заставить поверить всерьез в искреннюю и почти безумную страсть, до того оскорбив полным презрением, — вот что показалось Луицци оригинальным и не лишенным прелестной новизны поступком: это стоило некоторых трудов, тем более перед такой искусительницей, как госпожа де Фаркли; и с этого момента он воспылал к Лоре самой настоящей страстью, будто и в самом деле полюбил ее.

Все эти размышления промелькнули в голове барона с быстротой молнии, и, нежно склонившись к Лоре, он произнес:

— Да нет же, сударыня, нет, это было бы совсем не сложно — объяснить все сумасбродством или глупостью. Вы говорили слишком уж откровенно, чтобы я мог дать такое объяснение своим поступкам; но если бы ваши слова не были искренни, то, признаюсь, мне было бы невозможно оправдаться.

— Буду просто очарована, — пыталась улыбнуться госпожа де Фаркли, — если обнаружу, что хоть раз в жизни откровенность пошла мне на пользу; да, сударь, это будет прелестно — посмотреть, как вы попытаетесь доказать мне, что ваше отсутствие не было вызвано презрением, а все ваши последующие действия и слова не являлись еще большим оскорблением.

— Что ж, сударыня, на откровенность — откровенностью. Да, мое отсутствие и все мои последующие действия и слова — не что иное, как оскорбление.

— И вы рассчитываете их искупить? — с горечью сказала госпожа де Фаркли.

— Уж не знаю, удастся ли, — вздохнул Луицци, — в любом случае, я скажу вам всю правду, и судите сами.

— Ну-с, я слушаю.

— Вы произнесли довольно страшное слово, сударыня, и я от всей души прошу у вас прощения за то, что повторю его; так вот, вы назвали себя падшей женщиной.

Слово, выскочившее у госпожи де Фаркли в горестном негодовании, заставило ее побледнеть, когда она услышала его из уст Армана; заметив это, он был тронут и попытался приблизиться к Лоре, но она остановила его легким движением руки и сказала приглушенно:

— Не обращайте внимания; я вас слушаю.

— Ну что ж! Сударыня, мне очень трудно говорить, но это слово должно вам объяснить все мое поведение.

— О да, — грустно произнесла Лора, — я прекрасно понимаю все ваше презрение! И тем не менее — редчайший случай, чтобы мужчина так жестоко бил женщину, как бы низко она ни пала, не причинившую, между прочим, ему ни малейшего вреда.

— О сударыня, как вы не правы! — воскликнул Луицци.

И, устремившись к своей цели, исполненным чувственности тоном, он продолжил:

— Нет, сударыня, не это заставило меня обидеть вас. Моя грубость, презрительность и жестокость — все только оттого, что я почувствовал приближение любви; любви к вам, сударыня.

— Не может быть! — Лора не смогла удержаться от возгласа, полного надежды. — Так это только от любви?

— О да, сударыня! — воспламенившись от ломаемой им самим комедии, выпалил Луицци. — Да, сударыня, и вы должны понять, что в тот момент, когда я почувствовал зарождение этой любви, я задрожал и струсил, как вы и догадались; ибо, как вы сами сказали, вы — женщина падшая! А между тем вы прекрасны, сударыня, и ваша красота обладает той силой, что разжигает воображение; вы обладаете тем необъяснимым притяжением, что заставляет мужчин падать к вашим ногам; вы принадлежите к тем женщинам, ради которых, как мне кажется, жертвуют жизнью, и больше того — честью и положением в обществе. Вот как вы вошли одновременно и в сердце, и в мысли мои — как женщина падшая и в то же время как обожаемое создание, ради которого можно забыть обо всем. Так вот, сударыня! Еще в ту минуту, когда я почувствовал влечение к вам, я отступил, ибо просто испугался, устрашился этой любви. Первое испытанное мной ощущение сразу дало мне понять, сколь длительны будут предстоящие мучения; дай Бог, если не на всю жизнь! Подобная любовь, сударыня, подобная любовь приводит к безобразной ревности, и, я полагаю, вы ее уже испытали; эта ревность относится не к будущему или настоящему, а к давнему прошлому, и никто на свете, даже сам Господь Бог, не в силах погасить ее пламя. Можно насадить на острие шпаги любовника изменщицы, можно всадить пулю в лоб бывшему любовнику, воспоминание о котором особенно омерзительно; но что нельзя убить, сударыня, так это погубленную репутацию, и невозможно начать новую жизнь, вместо той, которую я бы не назвал преступной, но растраченной зря — точно. Понимаете ли вы теперь весь ужас любви абсолютной, всеобъемлющей и к тому же оспариваемой обрывками прошлого, любовь, на которую то и дело претендуют десять, а то и двадцать, тридцать бывших возлюбленных? Это адская мука, сударыня, мука, вместо которой я бы предпочел вынести вашу ненависть.