Красная Шкапочка - Жнецы Страданий

• Название: Жнецы Страданий
• Автор: Красная Шкапочка
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Каждому в жизни дается выбор, но что делать тому, за кем выбор приходит сам — внезапно и без шанса на отказ? Что делать, когда дорога к мечте оказывается залита кровью, а ты сам себе порой кажешься куском мяса? И как быть, если мечта умирает, оставляя после себя только пустоту? Нельзя стать боевым магом и ни разу не убить. Нельзя быть некромантом, сохраняя чистоту помыслов. Нельзя выучиться на целителя, ни разу не разрезав живую плоть. В этом мире магия — это цинизм, грязь и кровь. Но любовь выдержит все. Даже то, что не в силах выдержать рассудок.

СамИздат, невыправленный черновик!

Дизайн обложки: Frost Valery.

---

В эту — иную — пору и возвратился домой Волынец.

Родная деревня встретила полупустыми дворами. Гнилой Мор выкосил половину жителей. Дом мага стоял пустым. Сияна и Лада сгинули от гнилой хвори. И только старуху-мать болезнь обошла стороной, позволив схоронить сноху и внучку.

Сказали, будто подалась бабка в Цитадель — искать сына. Так что — где да как она сгинула — боги только ведали. Но о ту пору была она уже от горя не в себе, ходила плохо, и даже взгляд сделался безумным. Где сгинула несчастная старуха — в какой болотине, в каком буреломе, в пасти ли у зверя — никто не ведал.

…Веревка, перекинутая через жердь сушила, размеренно покачивалась.

Было жарко. В коровнике пахло старым навозом. Жалкие клочья прошлогоднего сена, торчали из зазоров орясин.

Волынец пустым взором смотрел в петлю. И ему казалось, будто мать стоит на пороге, грозит кулаком:

— У, сволота клятая, кого ж я, дура старая, только выродила! Удавить тебя надо было в колыбели еще. Нет, всю жизнь лелеяли — сынка единого, всю жизнь холили. А как дитятко в тварину паскудную заботой своей превратили и не заметили.

Он не мог разглядеть ее лица из-за застилающих глаза слез. И умом понимал — нет ее здесь. Ни живой, ни мертвой. Да и никогда бы мать не сказала ему такого. Простила бы все. Утешала, как могла. То совесть — совесть окаянная — за сердце держит, стискивает ледяные пальцы. Не он себе приговор вынес. Совесть. С тяжким ярмом на сердце нельзя жить. Нет такого права. Сияна сгибла, Ладушка малая заживо сгнила, а он — лоб здоровый — живет, дышит, ходит по земле…

В горле у мага словно застряла острая колючка — ни сглотнуть, ни выдохнуть. Дрожащими руками он поймал петлю, слегка раздал грубое ужище, просунул голову, глядя перед собой слезящимися глазами. А потом Волынец сделал первый и последний в своей жизни смелый поступок — шагнул со старого перевернутого бочонка в пустоту.

Тамира вышвырнуло в мокрую ночь таяльника внезапно и страшно. Колдун корчился на коленях и скреб себя руками по шее, силясь ослабить, сдернуть с шеи удавку. Он будто еще чувствовал, как веревка стискивает горло, как трещит хребет…

Ноги не слушались, растаяли, словно восковые, руки и те, едва подчинялись. Парень сидел на мокрой земле и трясся, исходя липким обильным потом. Зубы выбивали звонкую дробь, брюхо судорожно сжималось, в голове стоял шум, перед глазами все мелькало.

Совладать с собой выученик Донатоса смог еще очень нескоро, а когда вскинул глаза, навий стоял рядом — зыбкий, прозрачный — и смотрел с сочувствием.

— Я приду отпустить тебя, когда настанет час… — прошелестел лишенный выражения голос в голове у Тамира. — Я прихожу отпустить всякого. Но кто отпустит меня?

Послушник смотрел на того, кто когда-то давно был магом, на того, кто породил Ходящих, и в груди разгорался гнев.

— Тебя? Да, будь моя воля, я бы тебя по ветру развеял… — прошипел парень, совсем не заботясь о том, что говорит вслух.

— По ветру… — в голосе навьего прозвучала тоска. — По ветру…

И Волынец исчез, понимая, что колдун ничем не может ему помочь.

Тамира вышвырнуло в мокрую ночь таяльника внезапно и страшно. Колдун корчился на коленях и скреб себя руками по шее, силясь ослабить, сдернуть удавку. Он будто еще чувствовал, как веревка стискивает горло, как трещит хребет…

Ноги не слушались, растаяли, словно восковые, руки и те, едва подчинялись. Парень сидел на мокрой земле и трясся, исходя липким обильным потом. Зубы выбивали звонкую дробь, брюхо судорожно сжималось, в голове стоял шум, перед глазами все мелькало.

Совладать с собой выученик Донатоса смог еще очень нескоро, а когда вскинул глаза, навий стоял рядом — зыбкий, прозрачный — и смотрел с сочувствием.

— Я приду отпустить тебя, когда настанет час… — прошелестел лишенный выражения голос в голове у Тамира. — Я прихожу отпустить всякого. Но кто отпустит меня?

Послушник смотрел на того, кто когда-то давно был магом, на того, кто породил Ходящих, и в груди разгорался гнев.

— Тебя? Да, будь моя воля, я бы тебя по ветру развеял… — прошипел парень, совсем не заботясь о том, что говорит вслух.

— По ветру… — в голосе навьего прозвучала тоска. — По ветру…

И тот, кто когда-то был Волынцом, исчез, понимая, что колдун ничем не может ему помочь.

Когда Тамир проснулся, весенний ветер заносил в шалаш дым от разгоравшегося костерка и ругань Велеша. Послушник выбрался на свежий воздух, моргая и чувствуя себя больным и разбитым. Приснится же такое.

Старший ученик Донатоса обернулся к заспанному спутнику и зло спросил:

— Ты до ветру ночью ходил?

— Не-е-ет… Я спал… — растерянно ответил колдун. — Такая дурь снилась…

— Дурь. Вот ЭТО — дурь.

И Велеш ткнул пальцем себе под ноги.

Тамир наклонился и с ужасом увидел стертую линию обережного круга. Запоздалое понимание оглушило. Парень поднял виноватые глаза на собеседника.

— Мне сон снился… Я думал, что снился, я это… выходил…

— Да плевать мне, что тебе там снилось! — рявкнул старший. — Хоть девки голые! Почему черта обережная стерта?

Младший послушник в ответ на это хлопал глазами и молчал. А что сказать? Увидел навьего? Вышел из обережного круга? И потом, пока корчился, собственным задом стер проложенную ножом линию? А подправить даже не подумал?

Велеш ударил наотмашь.

Тамира снесло к шалашу. Парень рухнул спиной на еловые ветки, захлебываясь от боли, не в силах сделать вдох. Старший шагнул к нему, сгреб на груди куртку, рывком поставил на ноги и снова врезал, выплевывая слова:

— Это. Встрешниковы. Хляби. Стерев. Черту. Ты. Мог. Убить. Нас. Обоих.

Каждое слово сопровождалось тяжелым ударом. Где-то между Хлябями и Чертой Тамир снова упал и дорабатывал его Велеш уже ногами. Потом вздернул за короткие волосы, заглядывая в разбитое лицо:

— Был бы я гнидой. Я б тебя не тронул. И вообще промолчал бы. А когда вернулись — рассказал бы все наставнику. Но ему я не скажу. Потому что я — не крыса. А ты теперь до смерти помнить будешь, что ежели разорвал обережный круг из блажи какой, то хоть спящий, хоть Ходящий, хоть живой, хоть подыхающий, хоть кишками наружу — его закроешь. Понял?

Тамир, захлебываясь кровью, кивнул. Только после этого Велеш отошел.

Избитый выученик с трудом сел, пытаясь раздышаться от боли. Несколько раз сплюнул вязкую багрово-красную слюну и осторожно пошатал пальцем один из зубов. Снова сплюнул. Зуб остался лежать на ладони. Тамир потрогал языком рану в десне. Больно.

Хорошо хоть не передний, а то до старости шепелявить…

Да еще и рожа теперь вся перекошена. Пальцами щупаешь — ну чисто тюфяк сырой — неровная, проминается и мокрая от кровищи.

— Ты мне зуб выбил… — сказал парень, с трудом шевеля разбитыми губами.

— А хотел — глаз. Иди, морду умой.

Стоя над ручьем и глядя в желтоватую воду с коричневым илом на дне, Тамир тщетно пытался разглядеть свое лицо. Из ручья смотрело нечто совсем уж страшное — опухшее, с расплывшимся носом и бесформенными окровавленными губами. Скоро глаза заплывут и вокруг них пролягут черные круги синяков. Хорош.

Но Велеш прав. Будь здесь Донатос, он бы за такую дурость все ребра переломал. Послушник Цитадели засучил рукава и окунул ладони в ледяную воду. В этот миг левую руку от запястья до ключицы пронзило такой болью, что Тамир, не сдержавшись, вскрикнул и повалился на колени.

На его вопль — испуганный и полный страдания — выбежал Велеш.

— Ты чего? — удивился он и, увидев, как Тамир прижимает к животу локоть, скорчившись на сыром песке, присел рядом. — Дай, погляжу, что там у тебя. Да не ори ты. Я ее тебе не ломал.

Парень осторожно ощупал кончиками пальцев руку от запястья до локтя. Нахмурился.

— Кость целая, даже ушиба нет. Чего орешь?

А Тамир смотрел на свою левую расширившимися от ужаса глазами. Сквозь кожу, которая у него, как у всякого некроманта, была очень бледной, просвечивал серый узор. Сложное переплетение линий, похожее на вены, проступало через плоть — серебристое, путанное.

Старший выученик проследил за безумным взглядом послушника и спросил:

— Я тебе ум отшиб ненароком?

Парень отрицательно покачал головой. И поднес руку к глазам собеседника:

— Смотри.

— Ну, смотрю. И что?

— Видишь? Линии.

Велеш вздохнул и ответил:

— Знать, сильно я тебе по роже съездил. Умывайся, да пошли есть. Хватит уже дурака валять.

С этими словами он развернулся и ушел, оставив Тамира наедине с лихорадочными мыслями и пылающей, словно от жестокого ожога, рукой.

* * *

Клесх спешился, перекинул поводья через голову лошади и передал их подскочившему выученику из молодших.

— Наставник…

Лесана стояла чуть в стороне и смотрела на него погасшими, но полными затаенного облегчения глазами.