Красная Шкапочка - Жнецы Страданий

• Название: Жнецы Страданий
• Автор: Красная Шкапочка
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Каждому в жизни дается выбор, но что делать тому, за кем выбор приходит сам — внезапно и без шанса на отказ? Что делать, когда дорога к мечте оказывается залита кровью, а ты сам себе порой кажешься куском мяса? И как быть, если мечта умирает, оставляя после себя только пустоту? Нельзя стать боевым магом и ни разу не убить. Нельзя быть некромантом, сохраняя чистоту помыслов. Нельзя выучиться на целителя, ни разу не разрезав живую плоть. В этом мире магия — это цинизм, грязь и кровь. Но любовь выдержит все. Даже то, что не в силах выдержать рассудок.

СамИздат, невыправленный черновик!

Дизайн обложки: Frost Valery.

---

К Вадимичам маг приехал под вечер, когда серые сумерки опустились на мокрый лес.

На подъезде к деревне лошадь испуганно захрапела, взялась осаживаться под седоком, заржала, заартачилась. Парень плюнул и спешился. Деревня стояла на крутом берегу речки Спешка. В этом самом месте река делалась вертлявой, а дно ее становилось неровным и обнажало острые зубы камней. Тут начинались волоки. Собственно, именно волоками да проходящим мимо торговым путем и жили Вадимичи. От леса весь огораживал крепкий тын, а со стороны берега стояла она, вольно открытая всем ветрам.

Даже отсюда чувствовался запах воды. Спешка нынешней зимой не замерзла и разбухла, растеклась и поднялась от переполнивших ее вод. Дожди, проклятые, делали свое дело. Видано ли, чтобы в снежнике с неба лилась вода? Или в студеннике? Да никто такого припомнить не может. А гляди ж ты…

Только вьюжник подарил земле недолгое отдохновение — ударили легкие заморозки, а потом повалил снег… Сугробы выросли великие, будто все сбереженное зимой за два месяца она вывалила одним духом в три дня и три ночи. Можно было уже наладить и санный путь, и лыжный. Однако через несколько седмиц наступил голодник, который принес с собой серые тучи, влажное тепло и мелкие, как просеянные в сито, дожди. К ночи землю слегка прихватывало морозцем, и иной день все же сыпался снег, а потом опять морось, морось, морось.

Досадуя про себя на дурную погоду, на упрямую лошадь, на промозглый озноб и на Вадимовичей, которым загорелось хворать, дальше маг отправился пешком.

К удивлению деревня встретила его темнотой и безлюдием, только где-то на одном из дворов глухо выла собака. Под ложечкой засосало. Путник шагнул вперед, с удивлением понимая, что поселение будто вымерло — не слышно людей, не видно дымов над крышами, только жалуется тоскливо и бесприютно пес.

— Эй… — негромко спросил Волынец, озираясь.

Во дворе гостиного дома стояли распряженные розвальни, груженые поклажей.

— Где все? — позвал новоприбывший громче. — Люди?

Дверь гостиной избы тоже оказалась распахнута, и маг нерешительно вошел внутрь, подсвечивая себе путь Даром. В сенях в беспорядке были свалены какие-то короба и бочки, свернутые полотнища, меховая рухлядь, висели вдоль стен беличьи шкурки, нанизанные на ивовые прутья.

В самой избе было холодно и темно.

Волынец озирался, не понимая, куда могли исчезнуть шумные обитатели поселения, когда откуда-то из угла донесся тихий стон. Маг вздрогнул, мгновенно покрывшись липкой испариной, и на неверных ногах шагнул на звук.

На лавке у стены, крытый меховым одеялом лежал человек. Посланник Цитадели склонился было над ним, но тут же в ужасе отпрянул. Открывшееся зрелище было отвратительным и страшным — лицо и руки мужчины почернели и бугрились от гнойных язв, источавших тошнотворное зловоние. Волынец закрыл рот и нос локтем, отпрянул, но в этот миг тот, кому полагалось быть мертвым, зашевелился и издал тяжкий полный страдания стон… Даже начал приподниматься на локте, хрипя что-то непонятное, истекая нечистотой, льющейся из лопнувших волдырей.

Сердце молодого мага подпрыгнуло к горлу. Несчастный подавил приступ рвоты и выбросил вперед свободную руку. Тело чудовища, которое лишь отдаленно напоминало человека, охватило сияние.

— Никшни… — приказал маг, трясясь от отвращения. — Спи, приказываю тебе!

Почерневший обитатель гостиной избы, упал обратно на лавку.

А Волынец опрометью вынесся на свежий воздух и, свесившись с крыльца, долго блевал, задыхаясь и потея. Собака выла с прежней тоской. И мага до костей пробрал ужас. Неведомую хворь завезли к Вадимичам остановившиеся на постой купцы. Вот они розвальни, в сенях свален товар… Что и откуда приволокли на себе торговые гости гадать Волынцу было недосуг. Он обрушивал на себя яростные потоки Дара, очищаясь от заразы, которую мог подцепить у почерневшего купца. Привести этакую радость в Цитадель, а пуще прочего — беременной жене он не мог.

Ноги чесались кинуться прочь от опоганенного места, но Глава спросит, что случилось. И Волынцу придется рассказать. Поэтому, перебарывая ужас и отвращение, он поплелся к ближайшему дому и долго стоял перед дверью, не решаясь войти.

…Живы, они все были живы, но уже пребывали на грани. Вонь в избе стояла такая, что маг вылетел оттуда, задыхаясь и с сожалением понимая, что выблевать на серый грязный снег ему уже нечего.

В другой избе внутрь заходить не пришлось — запах разложения уже в сенях стоял такой, что парень застонал. Он был слабым магом, да и кто бы мог подумать, что у Вадимичей может случиться вот такое, кто бы догадался послать к ним креффа, а не послушника.

Неведомая хворь выкосила большое поселение за несколько дней сроку. В одном из домов, правда, жильцы оказались еще не при смерти, и мать с дитем бросилась к новоприбывшему, причитая и плача. Но лицо ее уже было покрыто свищами и струпьями, которые пока не начали чернеть, лишь наливались белесыми гнойниками. Маг отпрянул от несчастной, при помощи Дара принудив ее свалиться на пол избы в тяжелом сне. А сам помчался прочь, не разбирая дороги. Чем он тут поможет?

От ужаса и отвращения Волынец забыл обо всем, даже о том, что обучался в Цитадели и приносил клятву помогать людям. Он мчался, не разбирая дороги, оскальзываясь и падая.

На лес опускалась ночь. При одной мысли о том, чтобы остаться в деревне до утра, по телу парня прошла дрожь. Ну уж нет…

И вот теперь он творил обережное заклятие, обходя вымирающую весь по кругу. Он свое дело сделал. Далее хворь не поползет, и больные не высунутся за пределы поселения. А чужаков наговор и вовсе не подпустит ближе чем на полет стрелы.

Об остальном пусть печется и переживает Глава. Он — Волынец — все, что мог, сделал. А помирать рядом с этими несчастными он зарок не давал. И поймав печально бродившего между черных деревьев конька, послушник Цитадели вскарабкался в седло и, хлестнув своего сивку по боку, направил его во тьму леса. С черного неба на землю вдруг обрушился холодными потоками дождь. Эх, и гнилая весна стояла в этом году…

* * *

Веревка, перекинутая через жердь сушила, размеренно покачивалась.

Было жарко. В коровнике пахло старым навозом. Жалкие клочья прошлогоднего сена, торчали из зазоров орясин.

Скотину пришлось забить еще в середине зеленника — когда заболела Сияна, и Волынцу стало ни до чего. Жена тяжко перенесла роды, но дочка родилась крепенькой, розовой и крикливой. Отец и бабка выхаживали дите вдвоем, потому что мать расхворалась тяжко. Волынец лечил жену Даром, но даже Дар не мог помочь в этакую гнилую погоду. Дождливая весна переродилась в холодное и тоже дождливое лето. Вода лилась с небес изо дня в день неостановимыми потоками. Земля раскисла, молодая трава начала гнить, в лесу не росло ни грибов, ни ягод, поля превратились в болотины — негде было сеять хлеб, да и некому…

Однако, мал мала, Сияна поднялась, хотя все еще была слаба. Волынец вздохнул с облегчением. Поэтому, когда дождливым утром месяца зноеня у его дома появился злой вымокший до нитки крефф Улич на мокрой же и усталой лошади, маг встретил его безо всякой радости.

— Что, сукин сын, натворил дел, а сам схоронился? — зло выплюнул Улич. — Людям помощь нужна, хватит уже за бабий подол держаться, в дорогу собирайся.

Волынец хотел показать ему со двора, сказав, что жена, дочь и мать ему дороже неизвестных каких-то людей, которых он сроду не знал и знать не желал и из-за которых не хотел сгибнуть сам или погубить родных. Он уже даже открыл рот, но тут скрипнула дверь избы и на пороге появилась мать. В старой рубахе из небеленого полотна, в глухом платке, надвинутом так низко, что и лица не видать — она стояла между Волынцом и его семьей как немой укор совести.

— Что ж ты гостя в избу не зовешь, сынок? — спросила старая. — Погода-то дурная какая, да и вымок он весь.

Сын только зло отвел глаза, досадуя, что родительницу вынесло, когда не надо.

— Спешу я, — ответил Улич. — Не до отдыха ныне.

И только теперь парень заметил, как осунулся молодой и ладный крефф. Если ранее дышал он жизнью и силой, то ныне ни кровинки не было в истощенном лице, глубокие морщины залегли в уголках рта, плечи казались костлявыми, а в потухшем взоре жило плохо скрываемое отчаяние.

Волынец побрел одеваться. Сияна поднялась с лавки, на которой кормила дитя — маленькую Ладу — и спросила с тоской:

— Уезжаешь?

— Надо, — ответил муж, которому всего более хотелось прижаться лбом к ее мягким коленкам, слушать сладкое причмокивание дочери и то, как по крыше избы молотит дождь.

Собрался он быстро. Улич ждал во дворе, не заходя в дом, как ни зазывала его Волынцова мать. «Сомлею в тепле» — только и сказал он. Старуха вернулась в избу, собрала нехитрой снеди в суму, вышла во двор, отдала магу и, виновато, всунула в руку кусок вяленого мяса: