Нина Меднис - Венеция в русской литературе

• Название: Венеция в русской литературе
• Автор: Нина Меднис
• Жанр: Филология
• Год: 1999

---

Тенденция к женской персонификации Венеции во многом определила смысловой ореол и звукообразность ее имени в русской литературе и повлияла на формирование языка литературной венецианы. В произведениях XIX века имя Венеции стало сопровождаться определением, которое в 50–60-х годах практически вошло в именной состав в качестве устойчивого и полноправного члена — Прекрасная Венеция.«…все в ней женственно, начиная с самого имени, — пишет Тургенев в романе „Накануне“, — недаром ей одной дали название Прекрасной» (151). Абсолютная выделенность («ей одной»), прописная буква и курсив — все указывает на то, что слово «Прекрасная» в данном случае эквивалентно для Тургенева имени и фактически является синонимом первичного названия города. То же преобразование эпитета в именную составную обнаруживает поэма А. Григорьева «Venezia la bella» и одноименная глава в «Былом и думах» А. И. Герцена. При этом в тексте поэмы А. Григорьева слово «Прекрасная» так же, как позднее у Тургенева, используется в качестве именного эквивалента или, по отношению к цельной формуле, своеобразной именной метонимии, отнюдь не сводясь к простому парафразу первичного имени:

Печали я искал о прожитом,
Передо мной в тот день везде вставала,
Как море, вероломная в своем
Величии La bella.

Итальянское написание имени во всех этих случаях является дополнительным указанием на органичность использованной художником именной формулы.

Имя Венеции очень значимо практически для всех авторов русской литературной венецианы. В сущности, все, о чем мы говорили доселе и будем говорить далее, есть содержание имени, его вещная и духовная наполненность. Но и звуковая сторона имени, его фонетическая оболочка далеко не безразличны писателям. Имя Венеции в текстах повторяется часто, как бы лаская слух. Его модификации в ключевых моментах текста порой рождают удивительные семантические повороты. Известна неожиданная, сугубо мандельштамовская, форма слова «веницейский» вместо логически обусловленного «венецийский», как это потом будет у И. Бродского — «Венецийских церквей, как сервизов чайных…» («Лагуна»). Вынесенное в заголовок стихотворения «Веницейская жизнь» слово начинает играть новыми смыслами благодаря удаленности от ближайшего фонетически родственного русского «венец» и неожиданной выделенности корневого «ниц», обрамленного с двух сторон одинаковыми звуками. В целом «и» на месте «е» в заглавной формуле и первом стихе стихотворения О. Мандельштама образует созвучие «иц» — «из» («Веницейская жизнь») и фонетически скрепляет это корневое словосочетание. Необходимо, правда, заметить, что форма с «ниц» при i после «ц» представлена в словоупотреблении XIX — начала ХХ века, и возможно, О. Мандельштам, несколько модернизируя, воспроизводит именно ее. Из старых словосочетаний, в которых использовалась эта форма, В. Даль выделяет название «веницийская ярь», то есть ярь-медянка, краска ярко-зеленого цвета. Ассоциация такого рода для Мандельштама не вовсе исключена, поскольку зеленый цвет дважды упомянут в его стихотворении, и оба раза в сильных позициях: сначала в связи с угадываемой в знаках текста венецианской живописью —

Тонкий воздух кожи, синие прожилки,
Белый снег, зеленая парча…[114],

а затем как цвет Адриатики —

Только в пальцах — роза или склянка,
Адриатика зеленая, прости!

Однако возможен и другой вариант, поскольку корневое мандельштамовское «ниц» обнаруживает родственность с корнем «ник», имеющим чередующуюся согласную и содержащим в своем обширном смысловом спектре указание на тыльную сторону чего-либо, на изнанку. Применительно к стихотворению Мандельштама это может быть прочитано как знак нетрадиционного, по ту сторону кулис, видения объекта, что до определенной степени действительно находит отражение в его тексте. Опасаясь натяжек, мы не настаиваем ни на первом, ни на втором варианте, но только пытаемся простроить круг виртуальных смыслов, вызванных необычной формой именного образования.

Имя Венеции дробится в литературной венециане во множестве звуковых проекций, которые порой складываются в анаграмму, порой служат своего рода опережающими знаками, сигнализируя о появлении в тексте образа водного города, как в рассказе Б. Зайцева «Спокойствие». Связанные с Венецией драматическое события, развернувшиеся в середине рассказа, предваряются в начале его совершенно, казалось бы, немотивированным появлением в тексте имени А. Венецианова: «И в мозгу потомка медленно шли мысли — о временах давних, курьезных помещиках, крепостничестве, годах Венецианова» (103).

Анаграммирование имени города в русской литературе может быть какпрямым, так и косвенным. Трудности прямого анаграммирования слова «Венеция» ограничивают разнообразие вариантов, хотя авторы и пытаются максимально расширить пределы возможного. Простейшая анаграмма Венеции связана с частным воспроизведением в тексте двух начальных букв имени — ве и обратного ев, а также ен — не, в самом очевидном варианте — вен — нев. Порой в этих случаях оказываются важными буквы, как бы намекающие на потенциальную возможность чередования с ц и таким образом замещающие последнюю:

И неужель в грядущем веке
Младенцу мне велит судьба
Впервые дрогнувшие веки
Открыть у львиного столба?

(А. Блок. «Слабеет жизни гул упорный…»)

И поздним вечером, когда я шел
К себе домой, о том же мне шептали
Певучие шаги венецианок,
И собственный мой шаг казался звонче
Стремительней и легче.

(В. Ходасевич. «Встреча», 1918)

Тогда б ни топора под мышкой, ни шинели,
Венеция б в веках подругой нам была,
Лазурные бы сны под веками пестрели…

(А. Кушнер. «Когда бы град Петров стоял на Черном море…»)[115]

Только к вечеру сад опустеет,
от зачеркнутых строчек темно,
ладно, ладно — тебе напевает
в приоткрытое ветер окно,

ладно, ладно, спроси себя: где я,
а ответу — не хочешь, не верь:
за окном догорает Помпея
и Венеция плещется в дверь.

(В. Литусов. «Только к вечеру сад опустеет…»)

Особенности венецианского диалекта с чем-то средним между з и с на месте ц в названии города позволили отдельным авторам анаграммировать имя города в нагнетании свистящих согласных. Очень заметно это в ранней «Венеции» Б. Пастернака:

Я был разбужен спозаранку
Бряцаньем мутного стекла.
Повисло сонною стоянкой,
Безлюдье висло от весла.

Висел созвучьем Скорпиона
Трезубец вымерших гитар,
Еще морского небосклона
Чадящий не касался шар…

…И пеной бешеных цветений,
И пеною взбешенных морд
Срывался в брезжущие тени
Руки не ведавший аккорд.

Во второй редакции этого стихотворения тенденция к анаграммированию имени города через свистящие, как и тенденция к анаграммированию вообще, выражена гораздо слабее. Б. Пастернак словно стремится убрать слишком очевидные созвучия, хотя в некоторых строфах, в ослабленном, по сравнению с первой редакцией, варианте анаграмма Венеции все-таки возникает:

Он вис трезубцем Скорпиона
Над гладью стихших мандолин
И женщиною оскорбленной,
Быть может, издан был вдали.

Анаграмматическая игра с-з-ц заметна в последней строфе «Веницейской жизни» О. Мандельштама:

Черный Веспер в зеркале мерцает,
Все проходит, истина темна.
Человек родится, жемчуг умирает
И Сусанна старцев ждать должна.

Позднее, в 70-х годах, это анаграмматическое сочетание прозвучит в стихотворениях И. Бродского: