Роджер Мэнвэлл - Генрих Гиммлер

• Название: Генрих Гиммлер
• Автор: Роджер Мэнвэлл
• Издательство: Ростов н/Д: изд-во «Феникс», 2000. - 384 с.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-222-01125-9

Генрих Гиммлер — одна из главных политических и военных фигур нацистской Германии, рейхсфюрер СС. С его именем связаны самые значительные и таинственные страницы Третьего рейха. Под руководством Гиммлера создавались войска СС, секретная служба СД, первый концентрационный лагерь в Дахау.

Он был верховным руководителем всех служб германской полиции, лицом, особо приближенным к фюреру.

Каким был этот человек на самом деле, благодаря каким качествам он вознесся так высоко, насколько неизбежными и закономерными были его поражение, смерть — об этом и рассказывает умная, захватывающая книга.

---

Номинально Гиммлер все еще оставался военным, командиром Ваффен СС и главнокомандующим Резервной армией, хотя в суматохе последних недель подразделения, оставленные в боях, перешли под непосредственное командование Гитлера. Тем не менее Гиммлер счел уместным выпустить жесткий приказ от 12 апреля, грозивший смертной казнью всякому командиру, сдавшему город, который ему поручено оборонять. «Назначенные для обороны каждого города боевые командиры несут личную ответственность за исполнение этого приказа. Неисполнение боевым командиром своих обязанностей, или попытка гражданского лица создать условия для такого неисполнения, карается смертью»[142].

Керстен тем временем оставался в Стокгольме, ожидая формально разрешения на посещение Стор-ком Германии. Бернадотт вернулся 10 апреля и привез с собой письмо для Керстена от Брандта, в котором, хотя и без указания точной даты встречи, сообщалось, что Гиммлер не забыл своих обещаний. Гиммлер на самом деле все еще чувствовал себя очень неуверенно. 3 апреля он сказал Шелленбергу: «Как я могу это сделать под носом у Кальтенбруннера? Я же полностью окажусь в его власти». Это был один из тех случаев, когда Шелленбергу пришлось биться за душу Гиммлера; была достигнута секретная договоренность с профессором де Кринисом, что врач Гитлера предоставит подробный отчет о состоянии здоровья фюрера, но отчет еще не пришел и не мог ни помочь, ни помешать рейхсфюреру СС в принятии решения. Гиммлер пригласил Шелленберга на прогулку по лесу близ сельского домика в Вустроу, где он остановился, и попытался облегчить душу:

«Шелленберг, — сказал он, — «мне кажется, что с Гитлером уже ничего не поделаешь».

«Все его последние дела, — возразил Шелленберг, — свидетельствуют о том, что пришло время действовать».

Дальше Шелленберг так описывает их разговор:

«Гиммлер сказал, что я единственный, кроме Брандта, кому он может полностью доверять. Что ему делать? Он не может застрелить Гитлера; он не может его отравить; он не может арестовать его в Рейхсканцелярии, ибо вслед за этим остановится вся военная машина. Я сказал ему, что все это не имеет никакого значения; для него есть только два выхода: или он идет к Гитлеру, открыто говорит ему обо всем, что произошло за последние годы, и принуждает его отречься; или, в противном случае, он должен свергнуть его силой. Гиммлер ответил, что если он обратится к Гитлеру с подобными словами, Фюрер придет в страшную ярость и пристрелит его на месте. Я сказал: «Вот именно от этого вы и должны себя защитить — в вашем распоряжении еще достаточно высших чинов СС, и позиция ваша еще достаточно сильна, чтобы его арестовать. А если другого выхода нет, должны вмешаться врачи».

В конце концов Гиммлер последовал совету Шелленберга и назначил приезд Сторка в Германию на 19 апреля, на время, когда Кальтенбруннер, как было известно, собирался уехать в Австрию. Послание дошло до Керстена 17 апреля, но в это время Сторк уже не имел возможности поехать в Германию. Он делегировал многотрудную задачу быть первым евреем, вступившим в непосредственные переговоры с Гиммлером на более или менее равных условиях, Норберту Мазуру, директору шведской секции Всемирного еврейского конгресса в Нью-Йорке. Он должен был прибыть инкогнито в сопровождении Керстена. 19 апреля они прилетели обычным рейсом в аэропорт Темпельхоф, будучи единственными пассажирами на борту самолета, заполненного посылками Красного Креста. Когда они прибыли, их встретила охрана СС; офицер щелкнул каблуками и крикнул: «Хайль Гитлер!», но Мазур в ответ спокойно приподнял шляпу и сказал: «Добрый вечер». Затем они поехали в Гартцвальд на штабной машине СС, чтобы подождать там Гиммлера, который провел день в Берлине, заседая с графом Шверином фон Крозигом, министром финансов. Интервью в доме графа организовал Шелленберг, поскольку надеялся, что министру удастся склонить Гиммлера к действиям, которых они все от него ждали «с Гитлером или без такового[143]».

Гиммлер не смог встретиться с Мазуром 20 апреля, потому что это был день рождения Гитлера. В ночь с 19 на 20 апреля он послал в Гартцвальд Шелленберга, чтобы тот подготовил почву для переговоров, которые он будет готов начать, как только закончится застолье. Гиммлер, по свидетельству Шелленберга, заказал шампанское, чтобы они могли выпить за здоровье фюрера.

Но 20 апреля оказался неподходящим днем для торжества. К этому моменту американцы форсировали Эльбу и вошли в Нюрнберг; английские части подходили к Берлину с запада, а русские войска надвигались с востока. Американские и русские армии должны были вот-вот встретиться. Гитлер решил принять гостей в огромном бункере, построенном на глубине 15 метров под зданием Канцелярии и протянувшимся под садом. Хотя Гиммлер, вопреки совету Шелленберга, решил появиться на торжестве и пожать Гитлеру руку, его не пригласили на личную беседу с фюрером вместе с остальными лидерами. Их отношения теперь сильно охладились. Он стал в строй под землей вместе с остальными, чтобы поздравить человека, которому пятнадцать лет служил рейхсфюрером СС. Присутствовали: Геринг, Геббельс, Риббентроп и Шпеер; были также Дениц, Кейтель и Йодль, и происходило это все под пристальным взглядом Бормана. Предполагалось, что теперь Гитлер направится на юг и возглавит Великое Германское Сопротивление, которое собирались организовать из Оберзальцберга; Гиммлер присоединился к хору голосов, уговаривающих фюрера это сделать. Но Гитлер не спешил с решением и лишь сказал, что если Германия окажется разрезанной надвое надвигающимися с востока и запада армиями, то Дениц возглавит оборону на севере. Узкий проход на юг был все еще открыт, и лишь только совещание закончилось, все разъехались в разные стороны. Геринг, в сопровождении целой колонны машин, отправился в Оберзальцберг; Шпеер поспешил в Гамбург, намереваясь, насколько можно, спасти от разрушения германскую промышленность; Риббентроп остался в Берлине, но в его советах больше не нуждались. Лишь Геббельс и Борман остались возле Гитлера, ожидая его решения — остаются ли они в Берлине и умирают здесь или бегут на юг и продолжают еще бороться за выживание.

Гиммлер распрощался и отбыл в Вустроу, где его с нетерпением ждал Шелленберг. Это была его последняя встреча с Гитлером.

*[144]

VIII Самообман[145]

Гиммлер поднялся по витой лестнице с нижних этажей гитлеровского бункера и прошел по переходам и коридорам, покрытым тяжелыми плитами, призванными защитить фюрера в последние дни обороны Берлина. За пределами этих стен земля содрогалась от взрывов, медленно уничтожающих то, что еще оставалось от города.

Как всегда озабоченный Шелленберг тщетно пытался связаться с Гиммлером, который, покинув бункер, оказался запертым в Берлине беспрерывными налетами. Он добрался до Вустроу, где его ждал Шелленберг, лишь к середине ночи. После недолгих уговоров он согласился поехать в Гартцвальд, куда они прибыли между двумя и тремя часами утра 21 апреля.

Возле дома его встретил Керстен и попросил отне-стить к Мазуру дружелюбно и великодушно. Это был шанс восстановить честь Германии и показать миру, пока еще не поздно, что на смену репрессиям и жестокостям пришла, наконец, новая гуманная политика. Керстен знал, что наигранный гиммлеровский гуманизм не устоит против таких аргументов. Когда они вошли, Гиммлер заверил Керстена, что искренне желает договориться с евреями.

Впервые с момента прихода к власти Гиммлер встречался с евреем на равных. Он официально поприветствовал Мазура и сказал, что рад его приезду[146]. Затем они присели, и Гиммлер тут же начал длинную оправдательную речь об отношении режима к евреям, как к чужакам, о придуманной им эмиграционной политике, которая, как он сказал, «могла бы дать евреям большие преимущества», и о том, как эта политика саботировалась другими нациями, на которые она не распространялась.

Мазур был опытным дипломатом и хотел достичь вполне определенной цели. Он оставался очень спокойным и лишь время от времени вставлял замечания, возражая против очень уж крайних высказываний. И лишь когда Гиммлер заявил, что концентрационные лагеря были на самом деле учебными центрами, где работа, может быть, и была трудной, зато обхождение всегда было справедливым, Мазур до некоторой степени потерял терпение и упомянул преступления, которые в них свершались.

«Я считаю, что подобные инциденты были чисто случайными, — мягко возразил Гиммлер, — и, к тому же, виновные в этих нарушениях всегда наказывались».

Он с горечью посетовал на ложные заявления о немецкой жестокости, сделанные союзниками на основании того, что они увидели в Бельзене и Бухенвальде, которые он «передал им в полном соответствии с договоренностью». По этому поводу он сказал:

«Когда я отпустил 2700 евреев в Швейцарию, пресса развернула против меня кампанию, утверждая, что я сделал это лишь для того, чтобы обеспечить себе алиби. Но я не нуждаюсь ни в каком алиби! Я всегда делал лишь то, что считал справедливым, то, что было нужно моему народу. За это я отвечу. Ни в кого за последние десять лет не бросали столько грязи, как в меня. Но я никогда не обращал на это внимания. Даже в Германии любой может сказать обо мне все, что думает. За границей газеты развернули против меня кампанию, которая вовсе не способствует тому, чтобы я продолжил передачу лагерей»[147].