Кейт Роббинс - Черчиль

• Название: Черчиль
• Автор: Кейт Роббинс
• Издательство: Изд-во «Феникс». Ростов-на-Дону, 1997 г. -320 с.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-85880-550-7

Имя Уинстона Леонарда Спенсера Черчилля в большей или меньшей степени связано почти со всеми решающими событиями мировой истории первой половины XX века. В зависимости от выбранной точки зрения ему зачастую давали диаметрально противоположные характеристики, но столь же часто эти оценки — положительные или отрицательные — носили степень превосходную. Волею судеб российский читатель более знаком с оценками отрицательными. Предлагаемая книга поможет ему составить более объективный взгляд на Уинстона Черчилля — фигуру бесспорно выдающуюся.

---

Он оставался неумолимо привязан к распорядку производства. Новую настоятельность этому придавал тот факт, что ожидаемый доход от вкладов летом 1929 года серьезно пострадал от последствий Великого краха в США в предыдущем октябре. Заранее разбитые на части, или перепечатанные, в одной газете или в другой, эти книги держали Черчилля на верхней полосе заголовков. «Ранние годы моей жизни» (1930) покрывали годы от его рождения до смерти королевы Виктории в 1901 году. «Вы интересный малый», — сказал премьер-министр, Рамсей МакДональд, когда благодарил Уинстона за то, что он прислал ему экземпляр[54]. Многие читатели согласились. Обнаружившийся молодой человек был сентиментальным и драчливым, но, как ни странно, бесхитростным и почти беззащитным. Политик, который столь многое раскрывал о себе, либо отказывался от гонки за властью, либо сознательно зазывал публику, от которой все еще могла зависеть поддержка, увидеть в этом саморазоблачении полное, хоть и не без недостатков, человеческое существо. Невилл Чемберлен бы не посвятил публику в свои секреты до такой степени. Другие два тома, «Размышления и приключения» (1932) и «Великие современники» (1937), были менее саморазоблачительны, но последний, сборник мириад его статей, обеспечивал проблески его предположений и забот того времени. Это были не академические трактаты, но ловкие вклады для широкой аудитории за плату. По-видимому, он писал на темы, которые знал отлично и о которых мало что знал, с одинаковой легкостью.

Из этих книг и окружающей их разнообразной переписки, статей и комментариев всплывали две темы: потеря власти и неприветливость будущего. Было ясно, что размышления о начале его жизни приведут его к тому, чтобы сравнить ее с началом тридцатых. Как он писал в своем знаменитом введении, он понимал, что создал картину исчезнувшей эпохи. Он был дитя викторианской эры, когда позиция Британии в торговле и на морях «не имела себе равных». Величие империи и обязанность хранить его были аксиоматичны. «Доминирующие силы» в своей стране были уверены в себе и своих доктринах. Главенство на море[55] обеспечивало им безопасность и уверенность, что они могут учить мир искусству управления и экономической науке. Они оставались «спокойными, будучи убежденными во власти». Этого больше не было. Остров действительно превратился в «гнилое государство». Частью вопроса теперь было распознать эти «доминирующие силы». Где действительно находится власть? Похороны его двоюродного брата, Девятого герцога Мальборо, в 1934 году, вызвали мучительные и смятенные размышления. Три или четыре сотни семей, предполагал он, обеспечивали Британии ее политическое лидерство в течение многих веков, бывших свидетелями ее возникновения как великой державы. Теперь они были почти полностью бессильны, и вместе с политикой привилегий ушла и политика интеллекта. Как указывал Коулинг, это было простым повторением обиды «первоклассных мозгов» на «расу пигмеев», пришедших на службу после 1922 года[56]. Однако, во многом потому, что сам он принадлежал к одной из этих семей, он не отметил прибытия вида демократии, но интересовался, какую пользу принесла видимая замена древней политической аристократии на миллионеров, самих сколотивших состояние, боксеров и кинозвезд. Массовое общество обладало образованием, которое одновременно было и всеобщим, и поверхностным (оно читало его статьи!).

Как в таких условиях могла проявляться политическая власть? Он не мог точно подогнать себя к тому факту, что «министр более не был фигурой таинственной и внушающей благоговение, страх». Ожидалось, что теперь он будет надевать брюки-гольф и станет ждать своей очереди на поле, как любой человек. Может ли вырасти лидерство из «обыкновенных парней», которым пришлось делать какой-то особый вид крупномасштабной работы? Он предполагал, что обладание властью требует от человека «возвышаться над общей массой», как это делал он сам. Но было ли это так необходимо? А если срывание маски с тайны власти выявит, что в конце концов никакой тайны нет? Черчилль не мог действительно поверить в это. В самом деле, оглядываясь на почти повсеместную картину того неопределенного и мягкого либерализма, в который он сам верил когда-то ближе к началу века, он видел не появление «обыкновенных парней», способных управлять сложными современными государствами, но скорее «бурную реакцию, направленную против парламентских и выборных процедур» и «установление диктатуры, открытой или завуалированной, практически в каждой стране». Он в самом деле мог видеть, почему в Италии всплыл Муссолини — «величайший законотворец среди живущих» — но фашизм был не более подходящим средством решения британских трудностей, чем коммунизм. Было и желательно, и возможно сохранить парламентскую систему правления «с любыми изменениями, которые могут понадобиться». Одно из сделанных им предположений, возможно, вытекало из его собственного опыта в Казначействе, было непрактичным и заключалось в том, чтобы передать все вопросы экономики в руки специализированного Экономического совета, который мог бы определять политику вне зависимости от выборных соображений, обезличивающих правильную формулировку политики в парламенте. Ему также нравилось видеть в своем лице образец необыкновенной британской способности таким образом управлять политическими изменениями, что яркие звезды, светившие под одним распределением, могли продолжать делать то же самое в совершенно других политических обстоятельствах. Единственная трудность с таким размышлением состояла в том, что в этом особом положении дел он сиял не слишком ярко когда, как он все больше и больше верил, выживание государства было поставлено на карту.

Не только из-за напряжений, возникавших из перехода в массовую политику, Черчилль чувствовал беспокойство за будущее. Его первоначальный общий энтузиазм по отношению к «науке» и ее возможностям все больше менялся на тревогу о том, что это значило на практике. Замечательный профессор Линдеман, которому не требовалось ни вина, ни мяса, чтобы производить глубокие научные мысли, взывал к Черчиллю из-за его способности объяснить приложения разнообразных научных открытий. Энтузиазм Черчилля по отношению к новым машинам был отнюдь не смутным, но чем больше он слышал от «профа» и чем больше наблюдал соответствие к стандартизацию, которых требовала «наука», тем более мрачным он становился. «Наука» подрывала законы, обычаи, верования и инстинкты человечества с тревожной скоростью. Конечно, «наука» все же имела и хорошие стороны, но ее устрашающую разрушительную силу нельзя было не замечать.

В этих довольно мрачных обстоятельствах оставалось только прошлое, к которому можно было повернуться, и жизнь «Мальборо», которая вышла в четырех томах с 1933 по 1938 год, восхитительно пришлась кстати. Черчилль был серьезен, документы к его услугам были правильно подготовлены, и разговаривал и поддерживал переписку со многими академическими специалистами. Он чувствовал, что имел преимущество перед академическими специалистами, работавшими с использованием только документальных источников, так как его собственный опыт, который до разумных пределов мог быть обращен назад, говорил ему, что огромное большинство решений доступны в правительстве без того, чтобы оставить позади себя записанное досье. Его рвение к подлинности вело его на поля сражений, чтобы все увидеть своими глазами. «Я живу сейчас в войнах Мальборо», — писал он в января 1934 года едва ли с какими-либо преувеличениями.

Конечно, «Мальборо» была записанной книгой, и Черчилль пытался оправдать своего героя где только мог. Он был взволнован британскими армиями на европейском континенте и конституционными свободами, которые, как он полагал, они за собой оставляли. Взаимное воздействие прошлого и будущего было неизбежным. Было ли то или другое действие инспирировано Робертом Харли или Стенли Болдуином? Историческая аналогия всегда готова была привлечь имя Мальборо. В роли Людовика XIV был Гитлер. Никто более из государственных деятелей мира не жил в таком постоянном диалоге с прошлым. Проблемы власти были всеобъемлющи. В самом деле, в одном из томов «Мальборо» Черчилль чувствовал себя обязанным написать пышный отрывок, в котором он хвалил законные гонки за властью. Тем не менее, он видел различие между Наполеоном и Мальборо, написав в 1934 году: «Наполеон мог приказать, но Мальборо не мог сделать более, чем убедить или польстить. Трудно выигрывать битвы на такой основе»[57]. Трудно было также и для Черчилля выигрывать политические битвы 30-х годов на такой основе.

Неудача Черчилля (в том, чтобы быть «человеком власти» во время этого десятилетия) вытекала из того факта, что большинство его политических современников отказались либо никогда не придерживались его двойных представлений о том, каким образом власть Британии должна поддерживаться в международных отношениях и как политическая власть должна осуществляться в своей стране, среди электората 1930 года. Уинстон, — писал Ирвин Болдуину в марте 1929 года из вице-королевской резиденции в Нью-Дели, «стал — или, возможно, правильнее сказать — всегда в 1890–1900 гг. был гораздо более сильным империалистом в понимании мира, чем вы или я»[58]. В самом деле, между 1929 и 1935 годом, когда Закон о правительстве Индии уже прошёл, казалось, что у Черчилля «Индия засела в мозгах». Его похвала британскому рекорду не была неразумной. Его тревога о целостности Индии и о взаимоотношениях между населяющими её людьми была обоснованной. Он до сих пор верил, что было бы правильным и осуществимым использовать «нашу неоспоримую мощь» для благополучия Индии, равно как и Британии. Лидерам консерваторов могла понравиться эта миссия, но они оказались вовлечёнными в нескончаемый конфликт, до тех пор, пока индийцы не были допущены к тому, чтобы разделить центральное правление. Нет сомнения, что до полного самоуправления надо было еще идти и идти.