Лариса Петровичева - Следы на воде

• Название: Следы на воде
• Автор: Лариса Петровичева
• Жанр: Научная Фантастика

Даже когда у тебя выдастся тяжёлый день, всё равно жди Чуда. Если на тебя наорёт мама, всё равно жди Чуда. Пусть даже оно начнётся с чужого голоса, который будет повторять твоё имя. В твоей голове...

---

Группа захвата поспевает как всегда вовремя. Почему-то у меня создается впечатление, что я попадаю в дешевый боевик. Всем на пол, руки за голову, ха-ха три раза.

— Наш клиент, — говорю я. Судя по заклинаниям, которые громогласно извергает Фролова (проще говоря, она матерится, аки извозчик), ее берут под белы рученьки и выводят из квартиры. В коридоре ахают посетители, не успевшие вкусить благодати, а у меня глаза режет.

— Кирилл Александрович, вы как?

Дмитрий, матерый оперативник, пришел в отдел из милиции за большими деньгами и крупной халявой. Конечно, арестовывать таких вот Альмагелей — это не алкашей буйных в буцыгарню таскать и не по бандитским разборкам ездить. Ко мне относится с пиететом.

— Нормально. Пойду умоюсь.

Дмитрий осторожно, под локоток доводит меня до туалета. Сквозь шум воды я слышу, как в коридоре разглагольствуют очередники. Чирьястый мужичок (интересно, а есть ли такое слово вообще — чирьястый), видимо, решил покрасоваться перед женским полом и вовсю костерит «инквизицию». Дамы голосят на весь подъезд, и такой нецензурщины я раньше не слыхал.

Век живи, век учись.

— Товарищи.

Они оборачиваются и на мгновенье умолкают. На их лицах великая неприязнь ко мне как к полезшему без очереди — это раз. И безграничная ненависть как к лишившему общество замечательной, колоссальной женщины.

Как ты, Каширин, дошел до жизни такой? Как докатился?

— Госпожа Фролова — Альмагль арестована епархиальным следственным отделом по статье двести двенадцатой — доведение до самоубийства. Я могу заявить, что Ирина Петровна не обладает сверхъестественными способностями, о коих заявляет реклама и является аферисткой, деятельность которой направлена исключительно на вытягивание денег из доверчивых граждан.

Официальный стиль дается мне все лучше и лучше.

— Если у вас есть претензии к госпоже Фроловой, то вы можете изложить их лично мне либо написать заявление в нашем отделе, улица Советская, пять, кабинет сто два. Сейчас я прошу вас покинуть помещение.

Девица смотрит на меня восторженно.

— И еще. Мы не инквизиция. Они издевались над беззащитными и беспомощными людьми. А мы спасаем общество от аферистов. До свидания.

Излагать претензии или вступить в дискуссию никто не торопится. Держа свое мнение по поводу произошедшего при себе, посетители покидают квартиру. Ничего, ребята, целее денежки будут. Я заглядываю в секретарскую — там никого нет. По экрану компьютера плавают рыбы, на столе громоздятся аккуратные стопки бумаг и рекламных проспектов и почему-то красуется глобус.

Аналитики почитают. И глобус покрутят.

— Кирилл Александрович, можно опечатывать?

Потирая веко, я выхожу в подъезд, и тут же начинает звонить мобильник.

— Взяли ведьму?

Отец Серапион, мой непосредственный начальник, закончил исторический факультет, тщательно изучал средневековье и новое время, и наша работа для него — нечто большее, чем борьба с авантюристами и аферистами, а слово «инквизитор» — не ругательство, а комплимент. Я не люблю его, хотя ничего плохого он мне не сделал.

— Опечатываем бисово кубло, — сообщаю я, спускаясь по лестнице. — Нужны аналитики. Тут много документов.

— И какой прогноз?

— Отвертится. Есть лицензия на предпринимательскую деятельность и разрешение Минздрава.

— Не отвертится, — холодно роняет Серапион, и я понимаю: Альмагель попала в переплет. — Я постараюсь.

Знаем, знаем. Любимую девушку, которая ушла к другому, этот красавец едва не засадил в тюрьму за незаконные магические практики. Ей удалось остаться на свободе, но институт она не закончила. Выгнали. Что сейчас с нею, мне не известно.

— Хотелось бы напомнить, — говорю я, — что у меня с сегодняшнего дня отпуск.

— Конечно, соглашается Серапион, хотя это слово ему как кость в горле, я чувствую. — Поэзию любишь?

— Местами.

— Покойная Семенова писала стихи. Если хочешь, пришлю тебе тетради.

А какая девочка в ее возрасте не пишет? Пухлая тетрадь, в которой три стиха про маму, два про Родину, один про котенка и двести тридцать про любовь.

— Присылай.

У подъезда людно. Кажется, все старухи дома выбежали смотреть, как арестовывают колдунью. Я спешно прощаюсь с Серапионом и иду к машине. Дело это нелегкое: зеваки стоят плотно. Пахнет почему-то подсолнечным маслом и свиными шкварками.

Лицо Фроловой за решеткой выглядит бледным и решительным. На нем отлично читается, где и в какой позе гордая колдунья видела окружающих. Водитель, заметив меня, хлопает по сиденью рядом, предлагая подвести, но мне вдруг расхотелось трястись в казенном транспорте, и, отрицательно покачав головой, я покидаю двор.

Отпуск, господа! Две недели безделья, сна с десяти до десяти и безнаказанного обжорства. Кто может это вынести, кроме меня?

На улице жарко, но я не жалуюсь. Летом солнце обязано печь вовсю, хотя со мной многие не согласятся. К примеру, Глеб. Вон торчит у почтамта со своими бессмертными полотнами, дымит очередной вонючей сигаретой, и вид у него не то что бы огорченный, но очень усталый. Словно жизнь у Глеба, в общем, неплохого художника, кончена. Парня можно понять: закончил с отличием свой факультет дизайна два года назад и по сию пору перебивается случайными заработками. Даже Галина, его подруга со второго курса, не вытерпела и ушла к другому. К банкиру.

Глеб единственный человек, которого мне действительно, искренне жаль. Рваться наверх, ломая ногти, не осознавая, что ты не гений, а просто талант, каких много. Тогда, когда я находился в своем первом и последнем запое, было мне видение по поводу того, что Глеб стал знаменитым и выставляется в столицах, продавая работы в лучшие музеи мира. Галя же нелепо погибла, и придя в себя, я вздохнул с облегчением.

— Ну привет, Глебец.

— Привет, — хмуро кивает Глеб, выбрасывая окурок. Мы топчемся в тени, но уже через час площадь перед почтамтом будет залита жарким слепящим светом июльского солнца, и настроение моего друга из паршивого превращается в очень паршивое.

Сегодня Глеб выставил три вещи: морской пейзаж с лодочкой а-ля Айвазовский; соблазнительная обнаженная нимфа среди пышной зелени; снова пейзаж, теперь уже местный. Нимфу купят после обеда, а с красотами природы Глеб пойдет домой мрачнее прежнего.

— Что как, рассказывай.

Глеб смотрит с такой тоской, что я содрогаюсь, и неопределенно машет рукой.

— Да… так как-то все.

Некоторое время назад я хотел устроить его при епархии, делопроизводителем или аналитиком. Глеб, свободолюбивая душа, отказался с таким видом, словно ему в блюдо подложили как минимум крысу.

Я же себя дерьмом чувствую, при всем этом.

— Давно стоишь-то?

— С восьми. Вчера вот фэнтези толкиенистам продал, за квартиру заплатил.

Он сопьется. Мне это ясно как день. Когда зачавкает мокрой листвой осень, и зарядят нудные дожди, а денег будет шиш, Глеб полезет искать покоя в бутылке.

— Слушай, может порубать сходим? — я делаю предложение, от которого голодному творцу невозможно отказаться. — Холст, масло, колбаса…

Взгляд Глеба проясняется. Он быстро поручает низкорослому дядечке-живописцу, не знакомому ни с бритвой, ни с мылом, продажу своих работ (нимфа пятьсот, пейзажи двести и триста пятьдесят), и мы отправляемся в «Парнас» — кафешку при местном Доме Литератора, где у меня знакомые еще с журналистских времен. Как среди писателей, так и среди поваров и официантов (что в нашем случае более ценно).

Однако вкусить парнасских лакомств нам не удается.

Возле входа в кафе нас отлавливает Анжелика Фоменко, бывшая сокурсница Глеба, которой не так давно пришла в голову блажь стать поэтессой. В отличие от Глеба ей удалось устроиться в жизни: работает дизайнером в папиной фирме, создает новые виды обоев, попутно проводя собственные выставки и издавая личные книги.

Сразу ясно: человек на своем месте. Была ниша, в нее залез таракан и там окопался.

— Мальчики, привет! — звенит она. Кто-то любит высокие женские голоса, а у меня они вызывают мурашки по коже. — Вы как раз вовремя, идем!

Одной рукой она хватает Глеба, другой — меня и тащит к лестнице на верхний этаж заведения: там расположен зал, где проходят литературные вечера. Оттуда несется музыка: кто - то таперствует на раздолбанном инструменте.

— Стой, Лика, — говорю я. — Куда мы?

Анжелика смотрит на меня с жалостью. Мол, в былые дни вы, гражданин, все знали и везде успевали первым. Быстро выясняется, что нынче Союз Писателей проводит презентацию своего очередного сборника, в котором есть и Анжеликины стихи.

Из этого следует, что мы с Глебом просто обязаны туда пойти в качестве группы поддержки госпожи Фоменко. В ее карих очах прыгают лукавые бесенята. Так она всегда смотрела на меня, когда хотела добиться своего. Иногда у нее получалось.