Геннадий Прашкевич - Герберт Уэллс

• Название: Герберт Уэллс
• Автор: Геннадий Прашкевич
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-4658-0

Герберт Уэллс — несомненный патриарх мировой научной фантастики. Острый независимый мыслитель, блистательный футуролог, невероятно разносторонний человек, эмоциональный, честолюбивый, пылающий… Он умер давным-давно, а его тексты взахлёб, с сумасшедшим восторгом читали после его кончины несколько поколений и еще, надо полагать, будут читать. Он нарисовал завораживающе сильные образы. Он породил океан последователей и продолжателей. Его сюжеты до сих пор — источник вдохновения для кинематографистов!

---

Костюм вряд ли будет меняться так часто, как сейчас. То, что мы называем модой, слишком чудовищно, а человеческое тело слишком красиво, чтобы прятать его в безобразных складках материи…

Особое отношение ждет религию. (В этих вопросах атеист Уэллс редко бывал последовательным.) Человек будущего, знакомый со многими тайнами природы, потрясенный ее величием, не может не углубиться в философию Вселенной. А философия, всегда так трудно ищущая первоисточник существующего, неизбежно приведёт его к желанию поклоняться Первоисточнику. Некоторый поворот в сторону религиозности, замечает Уэллс, уже сейчас проявляется достаточно заметно: смотрите, как много всевозможных братств возникают в самых разных частях света…

Какую религию будут исповедовать утопические люди? Трудно сказать, но, возможно, она объединит всё, что драгоценными блестками рассеяно по самым разным известным нам религиям…

Вступать в брак позволено будет только сильным, здоровым людям.

Безнадежно хилых, больных, как в детском, так и в зрелом возрасте, будут беспощадно уничтожать.

5

И, наконец: Утопию будет заселять единое человечество!

В дни кометы

1

В 1906 году Уэллс впервые побывал в Америке.

Журналист Стеффене устроил ему встречу с президентом Рузвельтом.

Они понравились друг другу, к тому же Рузвельт читал «Машину времени», хотя находил конец романа слишком пессимистичным. «Хорошо, предположим, — сказал он, — что это всё подтвердится, что всё закончится вашими бабочками и морлоками. Но ведь сейчас важны реальные усилия». После завтрака они продолжили беседу на лужайке Белого дома. Говорил Рузвельт непринужденно, видных политиков громил без оглядки; это понравилось Уэллсу, он сам никогда не отличался сдержанностью.

Там же, в Нью-Йорке, Уэллс познакомился с Горьким. Они встретились в частном доме у редактора «Вильтшайр мэгэзин» и провели вместе вечер. Мария Федоровна Андреева, жена Горького, превосходно владела английским, так что их беседе никто не мешал. Уэллса возмутило отношение американцев к русскому писателю: сперва самый настоящий восторженный прием, потом травля. Андреева и Горький жили в гражданском браке; по американским законам это грех — ни один отель не захотел принимать их. Даже Марк Твен, человек, казалось бы, отрицавший условности, и тот отказался от продолжения знакомства с писателем, ведущим столь безнравственный образ жизни. «Сперва я думал, что все это обычное обывательское недоразумение, какое может случиться в любой стране, в любом городе, — писал Уэллс в книге «Будущее Америки» («The Future in America: a Search After Realities»), — но травля Горького продолжалась все время его пребывания в Америке; авторы статеек из кожи лезли, придумывая все новые оскорбления…»

2

Личная жизнь Уэллса тоже подвергалась открытой критике.

«Что касается моей первой жены, и второй, — с некоторым запозданием пытался оправдаться Уэллс в постскриптуме к «Опыту автобиографии», — то в обоих случаях между нами существовала глубокая взаимная привязанность. И, к сожалению, неудовлетворенность. Я так и не смог понять, не слишком ли у меня велика потребность в сексе, или она все же в пределах нормы. Для подобных дел нет измерителей. Пока мы с Джейн вели отчаянную каждодневную борьбу с миром, я не имел возможности давать волю своим желаниям, и мы ухитрялись обходиться теми ограниченными ласками и сдержанной близостью, что были вызваны относительной хрупкостью Джейн и недостатком у нее нервной энергии и воображения, но когда пришли успех и достаток, и окрепло здоровье, наше тесное, не допускающее отклонений партнерство несколько ослабило свои путы, и я стал подумывать о более заманчивых чувственных впечатлениях…»

«Думаю, — заключал Уэллс, — в душе каждого человека рано зарождается и зреет, становится все утонченнее совокупность неких необычных ожиданий и надежд; некий конгломерат сладостных и волнующих мыслей; представления о встрече и отклике, почерпнутые из наблюдений, описаний, драматических событий; грезы о чувственных усладах и восторгах; грезы о взаимопонимании и взаимности — всё то, что я называю Призраком Возлюбленной. Я думаю, это понятие в первую очередь сексуальное, а уж потом социальное. Призрак Возлюбленной, по-моему, так же важен в жизни человека, как его самосознание. Ни один человек не может противостоять всему миру в одиночестве; ни один человек не может жить без того неопределенного, изменчивого, многообразного, но вполне ощутимого присутствия рядом с ним его лирического героя, его сокровенного «я», чего-то, что говорит: «согласна»… или «да»… или «дорогой»…»

3

«Я чувствую себя такой усталой сегодня вечером, изображая жену и домохозяйку, — писала Джейн мужу в апреле 1906 года. — И если осталось на свете место, которое мне сейчас хоть чуточку дорого, это место в твоих объятиях, у твоего сердца…»

Да, конечно. Но уже в период постройки Спейд-хауса в жизни Уэллса появилась Вайолет Хант — «молодая женщина, чуть старше меня, которая уже написала и опубликовала несколько романов, пользующихся немалым успехом. У нее был живой беспокойный ум, сдобренный французскими специями, ибо ее мать была француженка. Ее отец — художник-прерафаэлит. На паре полотен Боутона чудесное тело Вайолет и поныне кажется пленительно живым. Мы беседовали о социальных проблемах, о литературной работе, о неудобствах и беспокойстве жизни в одиночестве. Одно время она была любовницей авантюриста по имени Кроуфорд. Он оставил ее и, когда мы познакомились, она, подобно мне, жаждала оказаться в объятиях человека, который оценил бы ее по достоинству…»

Уэллс оценил.

«Среди разного, во что Вайолет меня посвятила, были тайны Сохо и Пимлико. Мы обследовали вдоль и поперек мир меблированных комнат и уютных ресторанчиков с отдельными кабинетами наверху — хозяевам приходилось туго, и они были рады каждой возможности сдать комнаты хотя бы ненадолго. Без особых помех для наших литературных занятий и повседневной жизни мы вместе обедали и ужинали и наслаждались объятиями друг друга…»

Желая помочь Вайолет, Уэллс представил ее своему другу Форду Мэдоксу Форду. Тот взял ее в свой журнал литературным секретарем, но довольно быстро они стали настолько близкими друзьями, что Уэллсу пришлось искать для себя новый Призрак Возлюбленной.

Таким стала Дороти Ричардсон — тоже писательница, школьная подруга Джейн. В романе «Туннель» она весьма достоверно описала жизнь Уэллсов в Вустер-парке. («Меня там зовут Хипо, а Джейн — Альмой»…)

Затем была Элла Д’Арси. («В ее «Левой руке зари», в этом рассказе о любовной истории с неким «Ипохондриком», ей изменили и точность, и присущая ей правдивость. Она забыла о ночи и дне, которые мы провели между Эриджем и Френтом, и о том, как мы занимались любовью среди папоротника-орляка»…)

Потом была некая австралийка. («Она написала мне о «Киппсе» и пригласила зайти к ней в отель. Я побывал там у нее несколько раз и до сих пор помню ее красноватую, обожженную на солнце кожу и соломенные волосы…»)

Романов было много. Уэллс даже не скрывал их.

Разумеется, это многим не нравилось, вызывало толки.

В 1936 году, выступая на юбилее Уэллса, Бернард Шоу в присущем ему стиле свирепо и весело расправился со своим вечным другом-оппонентом. Об этом замечательно рассказал в мемуарах французский писатель Андре Моруа.

«Бедный старина Уэллс, — сказал на юбилее Бернард Шоу. — Вот и вам перевалило за седьмой десяток. А мне скоро вообще перевалит за восьмой. Почему это тут все хохочут? А, — протянул он, — это они радуются, что скоро вообще отделаются и от меня и от вас». И во всеуслышание рассказал, как утром встречался со своими австралийскими друзьями. Они его спросили, почему это в честь такого замечательного юбилея король не пожаловал Уэллсу звание лорда. А он, Шоу, будто бы ответил: «Да зачем этому старому бедняге Уэллсу звание лорда? Он ведь и писать толком не умеет. Король и одной строчки его не прочел, потому он и хороший король». Тем не менее австралийские друзья наседали на Шоу. «Нет, нет, — твердили они, — если мистера Уэллса не сделали лордом, значит, тут что-то есть, тут что-то говорит не в его пользу». В этом месте Шоу выдержал долгую паузу. «Тогда я бросился на защиту Уэллса. Я сказал: «Нет ровно ничего, что говорило бы не в пользу нашего дорогого бедняги Уэллса. Он прекрасный сын… прекрасный отец… прекрасный брат… прекрасный дядя… прекрасный кузен… прекрасный друг…» И это ужасный Шоу, — не без восхищения вспоминал Моруа, — перечислил все возможные человеческие связи, которым Уэллс всегда был верен, но так и не произнес одного: прекрасный муж…»

4

«Давным-давно, — признавался Ледфорд, главный герой романа «В дни кометы» («In the Days of the Comet»), — в дни суровой и несчастной юности, хотелось мне написать какую-нибудь книгу. Скрипеть пером втайне от всех, и мечтать о славе писателя было для меня большим утешением. Память переносит меня на пятьдесят лет назад, в маленькую полутемную комнатку с подъемным окном, открытым в звездное небо, и я мгновенно чую особенный запах этой комнаты — едкий запах дешевого керосина, горящего в плохо заправленной лампе. Лет за пятнадцать до этого электрическое освещение было уже достаточно усовершенствовано, но часть населения продолжала пользоваться такими лампами…»