Геннадий Прашкевич - Герберт Уэллс

• Название: Герберт Уэллс
• Автор: Геннадий Прашкевич
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-4658-0

Герберт Уэллс — несомненный патриарх мировой научной фантастики. Острый независимый мыслитель, блистательный футуролог, невероятно разносторонний человек, эмоциональный, честолюбивый, пылающий… Он умер давным-давно, а его тексты взахлёб, с сумасшедшим восторгом читали после его кончины несколько поколений и еще, надо полагать, будут читать. Он нарисовал завораживающе сильные образы. Он породил океан последователей и продолжателей. Его сюжеты до сих пор — источник вдохновения для кинематографистов!

---

Начинается паника. Мистер и миссис Скиннер бегут с фермы.

И они не просто бегут — они уносят с собой некий запас чуда-порошка.

Подозрительную ферму сжигают, но чудо-порошок уже расползся по всей Англии, он попал за границу — в пищу самой настоящей принцессы Везер-Дрейбургской. Заодно подрастают дети Коссара, известного инженера-строителя, сумевшего достать для них такую прекрасную подкормку. Никто ведь не подозревал, во что всё это выльется. Слухи ширятся, газеты полны смешных карикатур. Правда, начинают раздаваться и осторожные голоса. Например, молодой настырный журналист Кейтэрем, из рода графов Пьютерстоунов, публикует в журнале «XIX столетие и грядущие века» большую статью, в которой категорически требует запретить гераклеофорбию.

Но поздно, поздно… У одного только инженера Коссара подрастают сразу три великана. «В углу детской стояли огромные, в четыре квадратных фута, счеты, очень прочные, на железных стержнях, с закругленными углами, — с помощью этого отменного инструмента юным гигантам предстояло познать искусство расчетов и вычислений. Собачек, кошечек и тому подобных мягких игрушек не было. Вместо них Коссар однажды без лишних слов доставил три воза всевозможных игрушек такого размера, что проглотить их не могли бы даже дети-гиганты. Игрушки эти можно было громоздить одну на другую, выстраивать в ряды, катать, кусать (Уэллс прекрасно знал, о чем рассказывает. — Г. П.); их можно было бить одну о другую, открывать, закрывать — словом, мудрить с ними на все лады сколько душе угодно. Тут было множество кубиков и кирпичиков всех цветов и разной формы — деревянных, из полированного фарфора, из призрачного стекла, из резины. Были пластинки, плитки, цилиндры; были конусы, простые и усеченные; сплющенные и растянутые сфероиды, ящики разных размеров и форм — с привинченными и съемными крышками; даже несколько шкатулок со сложными замками. Были обручи резиновые и кожаные, и масса грубо выточенных кругляшек, из которых можно было составлять всякие фигурки. И, конечно, книги. Ведь нужно развивать воображение ребенка; в конце концов, это и есть цель воспитания…»

3

Прошло двадцать лет, дети выросли.

Разумеется, наш мир оказался не приспособленным для жизни великанов.

В город они пойти не могли, чтобы, не дай бог, кого ненароком не покалечить, а частные владельцы запрещали появляться на их лугах. Оказывается, Англия — маленький остров. Хорошо, что есть решительный Коссар, для которого будущее его детей-гигантов гораздо дороже общего затхлого прошлого. Он понимает, что столкновения гигантов и карликов неизбежны, поэтому выросшие дети под его руководством начинают возводить самые настоящие укрепления. Узнав об этом, уже и известные политики требуют раз и навсегда избавиться от великанов. Предлагается, например, вывезти их в Африку. Пусть там живут, но не размножаются.

И однажды происходит то, что должно было произойти.

Не выдерживают нервы полицейского — раздаются первые выстрелы.

В ответ на стрельбу юноши-великаны начинают бомбардировку Лондона — любимый полигон Уэллса; на этот раз город забрасывают бомбами, начиненными не взрывчаткой, а «пищей богов». Победа, конечно, достанется молодым, все законы природы на их стороне. На гребень крепостного вала поднимается один из сыновей Коссара. «Пока лишь на одну ступень поднялись мы над ничтожеством пигмеев, — говорит он. — И боремся сейчас не за себя, а за новую ступень, потому что мы — глаза и руки самой Жизни. Папа Редвуд (тот самый профессор, что вместе с Кенсингтоном изобрел «пищу богов» и подкармливал ею своего сына. — Г. П.) учил, что в нас воплощен Дух человеческий. И мы в словах, в делах, своих будущих детях должны передать его всем людям, потому что Земля — не место отдыха и не площадка для игр, иначе у нас было бы не больше права на жизнь, чем у всех этих, уходящих со сцены пигмеев. С их мелкими мозгами они бы спокойно перерезали нас, а потом сами без боя уступили бы место каким-нибудь разумным муравьям. Нет, мы бьемся ради роста, ради движения вперед. И завтра, живые или мертвые, все равно победим. И будем расти, пока сама Земля не станет для нас очередной ступенькой!»

4

Не совсем, правда, ясно, почему именно физический рост должен определять будущее. Разве что как художественное допущение. «В Уэллсе, — писал большой любитель парадоксов Гилберт Кит Честертон, писал, конечно, с усмешкой и с иронией, — поражает, прежде всего, то, что он единственный среди блестящей плеяды своих современников до сих пор не перестал расти. В ночной тишине можно даже услышать, как он растет. Уэллс мог бы расти все выше и выше на протяжении бесконечных времен, так что однажды бы вознесся над самой высокой звездой. Я легко могу представить, что когда-нибудь он напишет обо всём этом прекрасный роман. При этом он поначалу будет видеть деревья высокими, а потом низкими; увидит облака — сначала высоко над собой, а потом далеко внизу. На протяжении времен в его звездном одиночестве пребудет с ним идея высоты; в чудовищных космических далях его будет сопровождать и утешать ясное представление о том, что он всегда рос все выше и выше, а не становился (к примеру) толще…»

«Такое уж нынче время: все измельчало»

1

В начале 1904 года Изабелла сообщила Уэллсу, что вышла замуж.

Неожиданная новость непомерно расстроила Уэллса. Он рвал и метал, уничтожил фотографии бывшей жены, все ее письма. «Живи мы десять тысяч лет назад, я бы взял каменный топор и убил ее». Так уж он был устроен: не любил никого терять — ни родителей, ни братьев, ни друзей, ни бывших жен, ни бывших любовниц. И страшно злился, когда кто-то вырывался из расчисленной орбиты.

В некотором смысле, романы Уэллса — зашифрованные дневники.

За их героями угадываются действительные люди, за каждым событием стоят действительные эпизоды. Даже небольшой роман «Морская дева» («The Sea Lady: А Т issue of Moonshine»), фантастический, в сущности, рассказывает о событиях реальных. Прототипом «морской девы», русалки, послужила приемная дочь известного театрального критика шотландца Е.-Ф. Низбета, с которым Уэллс дружил. После смерти Низбета он взял на себя опеку девушки: оплачивал юной Мэй пребывание в Школе драматических искусств, приглашал в свой дом на каникулы. «Мэй не блистала интеллектом, — вспоминал он позже. — Между нами никогда не было ни особого взаимопонимания, ни дружеских отношений, но однажды на пляже в Сандгейте она подошла ко мне в плотно облегающем купальном костюме и тотчас показалась мне олицетворением озаренной солнцем юности. Меня захлестнуло желание и тесно связанное с ним творческое волнение. Я никогда, конечно, не удовлетворил этого своего желания, — скромно замечает Уэллс, — да и, сколько помню, пути к этому не существовало, а сама Мэй не была одарена романтическим воображением; зато в результате всей этой истории появилась на свет «Морская дева» — своего рода замещение неосуществленных желаний…»

2 Отступление

Владимир Гопман (литературовед):

«Уэллс вошел в мою жизнь летом 1958 года, когда я был одиннадцатилетним пацаном, жадно поглощавшим фантастику. Начал я, прельстившись названием, с «Машины времени» и был ошеломлен яркостью воображения писателя, богатством его фантазии, масштабностью картин угасания земной цивилизации. И еще умением Уэллса создавать сцены поразительной визуальной силы, такие, как чудовищный краб на пустынном берегу, озаренном светом умирающего солнца, или те два увядших белых цветка, в далеком будущем подаренные Путешественнику по Времени его подружкой Уной и забытые им в XX веке, когда Путешественник отправился в свое последнее странствие…

Время шло. Я вырос, начал профессионально заниматься литературной критикой — и фантастикой. Стал членом Уэллсовского общества — организации, созданной в 1960 году для пропаганды, популяризации и изучения художественного и научного наследия Уэллса. В июле 1995 года я первый раз участвовал в работе конференции, проводимой Уэллсовским обществом в Лондоне. В этом городе вспоминались многие «лондонские» эпизоды книг Уэллса — и, прежде всего, «Войны миров». Я взял в библиотеке Империэл-колледжа, где проходила конференция, экземпляр романа, перечел главу, в которой рассказчик наконец возвращается в Лондон после оккупации его марсианами, и отправился тем же маршрутом, каким шел он: по Эксибишн-роуд, через Кенсингтонские сады и Гайд-парк — на Оксфорд-стрит. Я шел по залитым солнцем просторным улицам, заполненным веселыми пестро одетыми людьми, а перед глазами стояли картины мрачных пустынных кварталов: трупы, гарь, смрад, как это описано в соответствующей главе романа. Как завороженный, я шел все дальше — по Бейкер-стрит к Парк-роуд, где рассказчик впервые увидел неподвижную фигуру марсианина, испускавшего свое тоскливое и безнадежное улла-улла-улла-улла…