Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень

• Название: Набат. Агатовый перстень
• Автор: Михаил Шевердин
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1958

Эта книга о борьбе с басмачеством в лихие 20-е годы прошлого столетия, когда ставленник англичан при поддержке местных контрреволюционных сил турецкий генерал Энвербей пытался создать на месте нынешнего Узбекистана и Таджикистана государство Туран, объединив в нем все мусульманское население Средней Азии. Но молодая Бухарская народная республика, скинувшая эмира, поднялась против несостоявшегося диктатора. При поддержке Красной Армии в жесточайших боях басмачи были разбиты и отброшены в Афганистан и Иран…

---

Он приложил палец-коротышку к губам и на чет­вереньках быстро подполз к двери, выглянул, прислу­шался. От неожиданности Пётр Иванович не воспринял даже комизма сцены: грузная туша властителя Локая ползёт совсем уж по-кошачьи, с высоко поднятым задом в вздрагивающими забавно ногами. Неприятный холо­док подкатился к сердцу доктора, и появилось ощуще­ние, похожее на тошноту. «Экая похабная личность, — мелькнула мысль, — но разве можно показать, что ты так даже думаешь...»

— Так ты хочешь отравить зятя халифа, — выгово­рил он с трудом, — генералиссимуса, командующего и прочая, чёрт бы его взял, самого Энвера?

Закивав быстро головой, Ибрагимбек показал, что мысль его правильно понята.

—  Да, да, уже насруллинскрго яду целую коробочку споил, а он всё не    помирает. Каждый день «ох» гово­рит, «здоровье плохо» говорит, а не умирает.

— А почему ты его не... — и доктор красноречиво провёл ребром ладони по горлу.

— Что ты, что ты! Разве можно, друг! Такой большой человек, посланец аллаха, так сказать, друг!

«Вот я и в наперсники попал басмачу!» — подумал не без ехидства Пётр Иванович, но вслух заметил как можно равнодушнее:

— Значит, прирезать нельзя, а отравить можно?

— Э, если ножом... этого-того... кровь прольётся... А он, конечно, мусульманин. Аллах... этого-того... разгне­вается...

Он так запутался, что даже вспотел и принялся ути­рать лицо ситцевым бельбагом.

Не замечая, что доктор смотрит на него с ужасом и отвращением, Ибрагимбек пояснил:

— Если  ножом...  значит кровь, если лекарством — сам человек, хе-хе, без болезни и без раны помрёт, душа через рот выйдет. Яд — тоже нехорошо... этого-того... но для кривого дерева — кривой топор.

Он фамильярно обнял доктора за плечи и уже совсем доверительно зашептал:

— Пусть помрёт. Зачем он приехал? Тихо пусть скончается. Мы ему мазар    построим, а сами будем Бухарой править. Ты знаешь, табиб, у него, у этого турка, на руке перстень с чёрно-красным камнем? Зна­ешь, это перстень самого халифа Маъамуна, властители мира. У кого перстень, тот всех победит,    властителем мусульман и немусульман сделается. Просил у него перстень, этого-того, двести кобылиц давал, не даёт. А когда жизнь его пресечётся, перстень вот на моей руке будет. Тебя, табиб, приблизим, одарим, видел, сколько у нас богатств?! Давай свое лекарство, пусть тихонечко помирает.    Только смотри молчи, а  то... — и глаза Ибрагимбека свирепо округлились. — Известно, чтоб тайна осталась тайной, пореже доверяй её друзьям... Хе-хе, пореже доверяй её друзьям, — повторил он, — Хе-хе, не бойся... это я так, тебе я верю. Ты  не обма­нешь... Этого-того...

— Как же так, Ибрагим, — в отчаянии заговорил доктор, — десять дервишей спят на одной рваной кош­ме, а два властителя не могут уместиться    во вселен­ной...

Он подбирал новые доводы. Ему отвратителен был этот локайский Борджия, и в то же время он боялся отказаться прямо. Случай пришёл ему на помощь.

Шумно звеня шпорами, в михманхану вошёл сам зять халифа. Пётр Иванович узнал его сразу: уж очень много говорили о нём в те времена в Бухаре.

Коротко, небрежно бросив: «Селям!», Энвербей уселся и вытянул ноги в лакированных сапогах. Он не смотрел ни на кого, но под тонкими стрелками усов его бродила слабая улыбка.

—  Прошу, прошу, — поперхнувшись, проговорил Ибрагимбек, — покушайте с нами... Позвольте узнать ваше здоровье, дорогой гость.

Задавая вопрос, Ибрагимбек старательно подмигнул Петру Ивановичу: «Мол, слушай».

С интересом и даже робостью смотрел Пётр Ивано­вич на сидящего перед ним худого, почти тощего чело­века. Уже почти два десятилетия имя его не сходило со страниц мировой прессы.

Безразличным тоном Энвербей ответил:

—  Неподобающе. Здешний воздух неблагоприятно отражается на мне.

Ибрагимбек снова подмигнул доктору и продолжал:

—  Мало кушаете, эфенди, или пища наша неугодна вам?

Энвербей поднял голову, поймал суетливый взгляд властителя Локая и помрачнел:

—  Пища здешняя грубая, плохо изготовленная... и желудок мой отказывается принимать её.

«Ясно, почему все ухищрения Ибрагима остаются втуне, — подумал док-тор. —  Энвер оказался похитрее».

Каждый день Энверу несут отравленные блюда, но Энвер не так-то прост. Яснее ясного — он что-то заподо­зрил и держится осторожно. Ибрагимбек ещё не сооб­разил, что обманут. Пока только смутные догадки шевелились где-то в тёмных уголках его сознания. Оска­лив жёлтые клыки, он смотрел на Энвербея, не прика­савшегося ни к чаю, ни к кушаньям и задумчиво поти­равшего бледные, женственно нежные руки.

—  Вы меня обижаете. Не едите, не пьете.

—  Что же, воздержание предписывал пророк наш, да произносится имя его с подобающим благоговением, — промолвил многозначительно Энвербей. Затем он медлен­но повернул голову и, пристально посмотрев на Петра Ивановича, спросил:

—  Вы доктор?

—  Да, — кивнул Пётр Иванович, несколько удивлен­ный.

—  А наш друг Ибрагим успел похвастаться, что запо­лучил настоящего европейского доктора. Разрешите вам задать вопрос?

—  Чего там, — тоном собственника сказал Ибрагимбек, — он скажет, я разрешаю, грешно не ответить самому зятю халифа.

—  Скажите, на Востоке проказа считается очень за­разной. А что говорит медицина?

—  Да, с тех пор, как норвежец Гансен открыл бакте­рию лепры в 1871 году, проказу принято считать инфекционным заболеванием.

—  А лечение?

—  Неизвестно.

—  Благодарю.

—  Меры профилактики, — продолжал Пётр Ивано­вич: — мыло, мытьё рук с мылом... Эпидемия лепры пре­кратилась в Европе с тех пор, как завели обычай мыть ру­ки с мылом...

Со всё возрастающим любопытством и вниманием Ибрагимбек прислушивался к разговору между зятем халифа и Петром Ивановичем.

—  Мылом нельзя мыть руки, — авторитетно вмешался Ибрагимбек, — если будешь мыть руки мылом, когда пом­решь и твоя душа ступит на мост «Сиръат», толщиной и остротой подобный сабле дамасской стали, поскользнёшь­ся и сверзишься в ад. Но... этого-того, почему вы гово­рите здесь о махау, о прокаженных? — спохватился Иб­рагимбек. Он впал в страшное волнение, завертелся на месте, стал пристально осматривать свои руки-коро-тыш­ки и, воровски поглядывая по сторонам, ощупывать себе лицо.

—  В чём дело? Этого-того, что случилось?

Не отвечая Ибрагимбеку, Энвербей снова повернулся к Петру Ивановичу:

—  Вот вы доктор, да? Можете вы определить, болен или нет человек проказой?

—  На определенном этапе болезни нет ничего лег­че. Во всяком случае, вам нечего беспокоиться, — продол­жал Петр Иванович, пристально разглядывая чистое, покрытое ровным розовым загаром лицо Энвербея, — у вас-то не заметно никаких признаков проказы, хотя в Турции...

—  При чём тут Турция? — несколько раздражённо прервал его зять халифа, — я бы советовал приглядеться к окружающим. — Он опять замолк.

Ибрагимбек повертелся на месте, подмигнул доктору, и заговорил, обращаясь к Энвербею, вкрадчиво:

—  Вот, вы нас обижаете... не кушаете... этого-того... словно  подозреваете...  Смотрите, — он пятернёй залез в блюдо и засунул в рот поджаренный до хруста кусок ба­ранины. Ещё не прожевав его, он продолжал с полным ртом: — Вот, видите... вредное смешение пищи в желудке не произойдёт.... Еда у нас чистая... Яду тут нет...

«Экий балда! — успел только подумать доктор. — На воре шапка горит. Идиотская помесь хитрости с наив­ностью».

—  Нет и нет, мы всей душой, — продолжал Ибрагим­бек. — Не кушаете, скучаете, нас не посещаете, — с  не­постижимой «логикой» Ибрагимбек перескочил  на дру­гое, и даже Энвербей вышел из состояния сонливого рав­ноду-шия и посмотрел на него. Искра любопытства заж­глась в его взгляде.

—  Да, да, от одиночества чёрные мысли, застой крови.

И, заранее наслаждаясь впечатлением, которое про­изведут его слова на Энвербея, брякнул:

—  Хочешь женщину, а?

—  Вы снова о своём? — пробормотал Энвербей. К лицу его начала приливать кровь, не столько от смуще­ния, сколько от неожиданности.

—  Ну, красивую, полнотелую, с белой кожей, толстобёдрую. А? Вижу, хочешь? Почему тебе не жениться, не осчастливить какую-нибудь...

—  Я пришел говорить о деле, — сухо проговорил Эн­вербей, — а вы всякую чепуху говорите. Пока моё знамя не осенит победа, я не думаю о земных делах и плотских наслаждениях. Мне не до этого. Когда мы, наконец, ре­шим вопрос — выступят ваши локайцы или не выступят?

—  Э, тебе не до этого, — хихикнул Ибрагимбек, — вот увидишь красавицу — не то скажешь. Этого-того... Если не положишь рядом, то и дрова не разожжёшь, а если по­ложишь рядом... хэ-хэ... и ледяные сосульки загорятся... И калым совсем маленький возьму, Хэ-хэ, всего-навсего вот этот ваш агатовый перстень.

—  Нет, — резко оборвал Энвербей и покраснел, — я говорил уже...