Мариэтта Чудакова - Эффенди Капиев

• Название: Эффенди Капиев
• Автор: Мариэтта Чудакова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1970

В книге рассказывается о жизни и творчестве дагестанского поэта Эффенди Капиева (1909–1944 гг.). Свою литературную карьеру Э.Капиев начинает с составления сборников «Дагестанские поэты» и «Дагестанская антология», затем работает в газете «Молодой ленинец», пишет очерки и статьи о народных поэтах, переводит песни Батырая.

---

Говорили и о стихах. Чебдар говорил о художественном весе каждой строки, каждого слова в стихе. «Приду в четыре», — сказала Мария. Восемь Девять. Десять», — медленно читал он и объяснял: «У большого поэта даже цифры передают напряжение чувств человека!» Эффенди сдвигал брови, волновался. Он хотел бы заставить слова служить себе так же верно!

Но само его предуготовление к творчеству должно было еще длиться долгие годы.

Пока он стремился овладеть русской культурой в самых общих ее очертаниях. Это не было, казалось бы, индивидуальной его чертой — все малые народности Союза в те годы проходили этот путь, — но люди, знавшие Капиева, хорошо запомнили его особенное, исключительно осознанное, целеустремленное отношение к изучению русского языка. Он поставил перед собой ясную и твердую задачу — овладеть русским языком в совершенстве — ради цели, все более его захватывающей.

Остановимся же здесь. Попытаемся живо представить себе необычность этого явления — сын маленького горского народа, настойчиво готовящий себя к тому, чтобы стать русским — то есть по-русски пишущим — писателем! Современникам и особенно соплеменникам его это не могло в те годы не казаться слишком смелой и, главное, вряд ли разумной задачей.

Это и сейчас может показаться странным, несколько сомнительным. Разве так протекает становление писателя? Мы более привыкли к иным писательским биографиям. Язык, на котором предстояло потом писать, обычно давался писателю с детства, из уст матери, его не приходилось осваивать на стороне, вне отеческого дома — в школе, на улице, в библиотеке…

Напомним, что родным языком (у лакцев говорят — «материнский язык») для Капиева был все-таки лакский. Кроме того, он довольно свободно владеет тюркским языком, а значит, и кумыкским. И третий язык — русский, знакомый с детства. Именно с ним Эффенди еще мальчиком связывает свою будущность.

Не случайно эта мысль является именно уроженцу Дагестана. В этой многоязычной стране известна давняя особая роль русского языка, становившегося постепенно языком общения разных народностей Дагестана. На юге таким языком долгое время оставался тюркский, а народности северного Дагестана, особенно лакцы, часто уходившие на заработки в Россию, издавна владели именно русским языком как вторым.

Еще в 1912 году один из корреспондентов выходившей в Петербурге газеты «Заря Дагестана» замечает: «Насколько в Дагестане (здесь имеется в виду в основном южный Дагестан. — М. Ч.) распространен язык тюркский, настолько на Северном Кавказе роль междуплеменного языка играет русский. Который из этих языков сделается господствующим, покажет сама жизнь». И в этой же газете печатаются рассказы одного из первых прозаиков Дагестана, Саида Габиева — лакца, писавшего по-русски.

Колебания между этими двумя языками возникали и после революции: с 1923 по 1928 год тюркский язык был языком обучения в большинстве школ второй ступени. Капиев же со своими одноклассниками оказался, как мы уже видели, среди тех немногих горцев, которые начиная с 1923 года все время учились на русском языке. И только в июле 1930 года было решено ввести русский язык в программу школ первой ступени (взамен тюркского). Немного позже преподавание во всех школах, начиная с 5-го класса, уже велось на русском языке. К концу тридцатых годов русский язык стал уже не только государственным языком, но и во многом завоевал себе функции языка повседневного общения. На нем не только выступали на собрании, не только вели документацию — на нем говорили между собой люди разных народностей, особенно молодежь. «Двуязычие» становится постепенно реальным фактом жизни Дагестана. И, забегая вперед, можно сказать, что появление прозаика Юсупа Гереева, писавшего и на кумыкском и на русском языках, а потом и Эффенди Капиева было как бы подготовлено не только их личной биографией, но и некоторыми внешними особенностями — необычным характером формирующейся в Дагестане читательской среды, складывающегося литературного общения разноязычных народностей. Словом, писатель, пишущий по-русски, был нужен тогда в Дагестане. Он должен был, кроме прочего, помочь соседствующим народностям узнать поэзию друг друга.

В Буйнакске была довольно хорошая библиотека при бывшей женской гимназии; у Веры Ивановны Лобасовой, заведовавшей этой библиотекой, Эффенди часто берет книги. Дня ему мало — он постоянно засиживается за чтением до рассвета.

— Эй, Мансур, почему ты позволяешь сыну жечь по ночам огонь? — говорили отцу соседи.

Читал он гораздо больше своих сверстников. Книги все вытесняли и все заменяли. Они были реальнее, влиятельнее всего, что его окружало.

«Из всего материального, из всех физических тел книга — предмет, внушающий человеку наибольшее доверие, — утверждает поэт. — Книга, утвержденная на читательском пюпитре, уподобляется холсту, натянутому на подрамник».

Мальчик склонялся над столом, страницы книги словно притягивали его. Каждое слово обрастало множеством оттенков; среди них были и фантастические, порожденные его еще не укоренившимся, слишком «молодым» знанием языка, но наслаждаться чтением это ему не мешало. Он был творцом, соучастником. В довершение всего у него появилась привычка читать с карандашом в руках. Он подчеркивал и не совсем ясные места, и те, что приводили его в особенный восторг. Книга была у него, действительно, «на подрамнике», в работе.

В это время он, кроме русской классики, зачитывается, например, Джеком Лондоном — ничем не заменяемое чтение для мальчиков, сжигаемых честолюбивыми мыслями!

Через несколько лет ему попался в руки знакомый томик — «Сердца трех», издание двадцатых годов. Он показал его товарищу. «Можно ли поверить, — спросил Эффенди, — чтобы человек эту книгу читал трижды? И все три раза — без перерыва, сразу после первого чтения и притом вслух!.. Это я так читал. Мне было тогда четырнадцать лет… Эту книгу я читал своему другу не отрываясь, до рассвета». На рассвете же, когда догорела свеча, он сказал: Вот увидишь, «я буду или такой пират, как здесь в книге, чтобы все знали, или буду писателем, чтобы тоже все знали».

…Так догорало его детство, занятое трудами, совершаемыми большей частью по собственному разумению, надолго лишенное руководительства умных, внимательных наставников. Детство, когда ребенок ощупью идет от книги к книге, когда мир слова ведет его, и путь этот сладок, но случаен! Куда угодно заводит этот путь в неокрепшем детстве. Он дает изобильную пищу уму и воображению, но не будем надеяться, что на этом пути сами по себе закладываются в ребенке необходимые основы нравственности. Литература сильна, но не всесильна.

Уходило, кончалось его детство, не похожее на бездумное, счастливое детство сверстников. Ничему невозможно отдаться полностью; все кажется лишь преддверием неизвестных, все время ожидаемых событий, лишь декорацией еще не разыгранной сцены. Волнение, ожидание. Поиски действия — действия с книгой, с бумагой и карандашом — заполняют все. И ни одно зрелище не кажется достойным того, чтобы задержаться, остановиться надолго. Чем прекраснее горы, осыпанные закатом, тем настойчивей непонятное желание скорей покинуть место наблюдения ради каких-то важных, но самому ему еще неведомых действий. И мальчик, сам не зная, что с ним творится, ищет повода к разлуке с этой картиной и с этой минутой. Это не разбросанность. Это крайняя сосредоточенность, еще не нашедшая своего объекта.

…Кончалось его отрочество, возбужденное мечтами о славе, окрашенное не всякому взрослому мужу доступным побуждением к осуществлению некой цели. Цель еще не вполне ясна, но побуждение крепнет, пускает корни. Для того чтобы представить все это, надо попробовать понять особое место мальчика (а уж тем более единственного сына!) в дагестанской семье, узнать о надеждах, которые на него возлагают, о которых говорят ему с детства.

Мальчика почти ничего не заставляют делать по дому (правда, в горских аулах он с шести-семи лет возится с лошадью — это главная его радость и обязанность). Все делают сестры. «Оставьте его, он мальчик!» — этот приказ родителей всегда безмолвно присутствует, кажется, в самом воздухе дагестанского дома — неважно, дом ли это кумыка, табасаранца или лакца. Девочки готовят, убирают, таскают воду. Врата кормят в первую очередь — вместе со взрослыми мужчинами. Нагрубить брату невозможно, он второе лицо после отца. Зато когда девочки выходят с братом на улицу, они чувствуют себя в безопасности. Брат, даже если он младший, — их покровитель, защита от любого обидчика, и защита вполне реальная. Эту картину можно и сейчас увидеть в любом ауле или городе Дагестана — семилетний мальчик и сестра старше его на год или даже на два-три идут из школы. (Если брат задержался — она, конечно, ждала его, не решаясь пойти одна.) Он обнял ее за плечо, она семенит рядом в длинном платье и платке — маленькая женщина, беспечно поглядывающая вокруг, уверенная в могуществе своего брата…