Алексей Пазухин - Самозванка (дореволюционная орфография)

• Название: Самозванка (дореволюционная орфография)
• Автор: Алексей Пазухин
• Издательство: Изданіе И. А. Морозова
• Жанр: Исторические любовные романы

Когда-то купец Осипов отказал от дома дочери Анне, вышедшей замуж против его воли, и даже рождение внука не смягчило сердце купца. Но после смерти мужа жена его с трепетом ждет возвращения блудной дочери, а особенного горячо любимого, хоть и заочно, внука. Вот только мальчик-то давно умер, а у Анны растет незаконнорожденная дочь Вера. Что же им делать, ведь бабушка ждет законного наследника, а не незаконную внучку?…

---

Салатинъ, русскій человѣкъ въ душѣ, хорошій христіанинъ, вѣрный сынъ церкви, съ ужасомъ видѣлъ, что народъ, пріобрѣтая благосостояніе, становился менѣе религіознымъ, быть можетъ, потому, что сытая жизнь влечетъ его къ разгулу. Наблюдая все это, Салатинъ все больше и больше проникался намѣреніемъ прикончить фабрику и стать земледѣльцемъ, зная, что только въ „матушкѣ землѣ“ спасеніе русскаго человѣка…

Уѣздный городъ, близъ котораго было родное село Салатина, славился льняными базарами, и въ Филипповъ постъ [3] туда свозилось громадное количество льну, какъ гуртомъ, такъ и мелкими партіями. Покупателями льна были мѣстные фабриканты, въ рукахъ которыхъ и сосредоточивалась вся льняная торговля края. Въ числѣ крупныхъ продавцевъ льна былъ нѣкто Иголкинъ, купецъ стараго закала, милліонеръ и то, что называется „кряжъ“, то есть – съ желѣзною волею, съ упрямствомъ неописаннымъ и съ правомъ неукротимымъ. „Какъ хочу такъ и ворочу“, говоритъ про того человѣка простой народъ, опредѣляя его характеръ.

Иголкинъ скупалъ ленъ по губерніямъ: Ярославской, Вологодской, Костромской, и громадными партіями привозилъ его въ С., гдѣ и устанавливалъ цѣну. Одинъ разъ мѣстные фабриканты задумали „поддѣть“ Иголкина и сговорились всѣ до одного сбить цѣну до послѣдняго минимума: поломается-де и отдастъ, назадъ тысячи пудовъ не повезетъ, а купить здѣсь кромѣ насъ некому.

Такъ и сдѣлали.

Привезъ Иголкинъ громадную партію, назначилъ цѣну и ждетъ. He берутъ фабриканты. Онъ сбавилъ – не берутъ.

– А, стачку устроили! – догадался Иголкинъ. – Ладно же!…

Свалилъ онъ ленъ въ амбары, застраховалъ и живетъ въ С., по трактирамъ ходитъ, „гуляетъ“, а къ фабрикантамъ ни ногой. He идутъ и они къ нему, вполнѣ увѣренные, что купятъ, какъ хотятъ, что Иголкинъ сдастся и ленъ не повезетъ домой, ибо это равносильно полному разоренію.

Между тѣмъ, пошли снѣга, дороги испортились, и везти тысячи, десятки тысячъ пудовъ льну назадъ было немыслимо, да и некуда было везти.

– Ладно же! – сказалъ Иголкинъ и приказалъ позвать къ себѣ въ номеръ Салатина, которому продавалъ по маленькимъ партіямъ ленъ, любя трудолюбиваго и дѣловитаго мужика.

– Васюкъ, – сказалъ Иголкинъ Салатину, – купи у меня партію льна.

– А велика-ли партійка-то, Игнатій Емельяновичъ? На большую у меня силъ не хватитъ…

– Да всю купи, сколько есть: тысячъ десять пудовъ…

– Шутить изволите!… – улыбнулся Салатинъ.

– Я шучу пьяный въ трактирѣ, а коли о дѣлѣ рѣчь идетъ, такъ не шутятъ!… Толкомъ тебѣ говорю и желаю продать…

– Да, вѣдь, это выходитъ… это, вѣдь…

Салатинъ зажмурилъ глаза и сталъ считать.

– Это семьдесятъ тысячъ рублей денегъ! – помогъ ему Иголкинъ. – Ты такихъ денегъ и не видывалъ, a я тебя хочу человѣкомъ сдѣлать. Меня ваши идолы прижали, ограбить хотѣли, да не на того напали!… Бери весь ленъ, пиши векселя и работай!… Сколько хошь, столько и жду съ тебя денегъ, мнѣ это плевать, а ты тутъ торгуй и дѣло дѣлай; и со льномъ будешь, и съ деньгами, потому эти идолы ваши должны у тебя купить, имъ работать не съ чѣмъ, а ты изъ восьми рублей гроша не уступай и чтобы не на срокъ, a на наличныя… Идемъ въ трактиръ, пиши векселя!…

XII.

Салатинъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы не понять всю выгоду этого съ неба свалившагося дѣла, а Иголкинъ зналъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, и дѣйствовалъ навѣрняка. Взялъ онъ векселя, устроилъ гульбу на прощанье и уѣхалъ, а Салатинъ сдѣлался обладателемъ громадной партіи товара.

Часть его была тутъ же продана на наличныя одураченнымъ фабрикантамъ, оставшимся, было, безо льна, а другую часть Салатинъ выдѣлалъ въ полотно, арендовавъ фабрику.

Иголкинъ получилъ свое сполна, а Салатинъ изъ мелкаго ткача сдѣлался фабрикантомъ и къ Крымской компаніи [4], взявъ громадный казенный подрядъ, былъ милліонеромъ, получилъ потомъ, за превосходно выполненный подрядъ этотъ, почетное гражданство и оставилъ сыну, скончавшись лѣтъ пять тому назадъ, доброе имя, громадное состояніе и превосходно поставленное дѣло.

Будучи человѣкомъ совсѣмъ неграмотнымъ, старикъ Салатинъ далъ сыну превосходное образованіе, и Николай Васильевичъ былъ кандидатомъ правъ. Онъ недавно вернулся изъ-за границы, гдѣ изучалъ фабричное дѣло и, вернувшись теперь въ Москву, началъ вводить уже значительныя реформы на своей фабрикѣ, поставленной на широкую ногу.

Старухѣ Ярцевой Николай Васильевичъ приходился родственникомъ по мужу и еще до отъѣзда за границу предлагалъ ей помѣстить въ дѣло мертво лежащіе капиталы. Тогда старуха отказалась отъ этого предложенія, но теперь у нея былъ внукъ и дѣло принимало иной оборотъ, Ольга Осиповна не прочь была вести переговоры съ племянникомъ и предложила ему почаще навѣщать ее и ознакомиться съ Васею, котораго, по ея мнѣнію, не худо было немного просвѣтить, научить уму-разуму, „отшлифовать“, какъ она выразилась и ознакомить съ дѣломъ.

„Вася“, видимо, пришелся по душѣ молодому Салатину и онъ отнесся къ „юношѣ“ по родственному, обласкалъ его, ободрилъ, обѣщалъ руководить его чтеніемъ и вообще взять на себя трудъ сдѣлать его достойнымъ милліоннаго наслѣдства…

И вотъ, когда Салатинъ ушелъ, что-то отрадное, свѣтлое овладѣло всѣмъ существомъ измученной Вѣры и хорошо, хорошо стало ей… забыла она недавнія муки и надежда воскресла въ ней…

Къ вечеру этого дня пришла къ Ярцевымъ Настенька. Ольга Осиповна, Вѣра и Завариха сидѣли за чаемъ, когда явилась „модная дѣвица“. Она, видимо, была очень ажитирована [5] и нетерпѣливо ожидала окончанія чаепитія, такъ плохо маскируя свое нетерпѣніе, что Ольга Осиповна обратила даже на нее вниманіе.

– Что ты, егоза, егозишь-то? – спросила старуха. – Вертишься, словно на шилѣ сидишь!… Небось, хочется съ Васей наверхъ забиться, да шушуканье свое завести?… Ой, ты, егоза, смутишь ты у меня мальчика, извертишь его!…

Настенька только плечами передернула, а старуха сейчасъ же и отпустила ее съ внучкомъ изъ за стола, не будучи въ силахъ отказать Васѣ въ удовольствіи поболтать съ Настенькою.

„Пусть ихъ, – думала старуха. – Ежели бы надолго эта вертячка завелась у насъ – я ее сократила бы; ну, а теперь Николаша съ Васей займется, такъ худого мальчику ждать нечего – тотъ наставитъ на умъ, научитъ, какъ жить надо“…

Дѣвушки, между тѣмъ, прошли наверхъ.

– Достала? – спросила Настенька, впиваясь въ Вѣру глазами и замирая отъ нетерпѣнія.

– Да…

– Гдѣ же?… Гдѣ деньги?… Давай скорѣй, скорѣй, a то войдетъ кто-нибудь…

Вѣра достала деньги и передала ихъ Настенькѣ, которая отъ волненія дрожала всѣмъ тѣломъ и сверкающими глазами смотрѣла на пачки билетовъ.

– Сколько тутъ? – спросила она, запихивая пачки въ картонъ изъ подъ шляпки.

– He знаю… Взяла первое, что попалось…

– А… а много въ сундукѣ такихъ пачекъ?

– Да, много.

Настенька закрыла картонку, обвязала ее платкомъ и поставила подъ кровать.

– Ни слова же объ этомъ! – повелительно обратилась она къ Вѣрѣ. – Слышишь? Погубишь и себя, и мать ежели проболтаешься, а мнѣ все равно: я скажу, что за молчаніе ты мнѣ деньги эти дала…

– Нѣтъ, я не скажу. Зачѣмъ же я буду говорить? Вѣдь, мнѣ стыдно, я украла эти деньги… Ты не напоминай мнѣ объ этомъ, Настя, забудь это… Мнѣ такъ сегодня хорошо, отрадно, что я хотѣла бы думать о чемъ-нибудь пріятномъ и хотѣла бы поговорить съ милымъ добрымъ другомъ… Настенька, будь доброю… Какъ хорошо на душѣ, когда знаешь, что у тебя въ сердцѣ только желаніе всѣмъ-всѣмъ дѣлать добро и всѣхъ любить…

– Ангелъ какой! – насмѣшливо замѣтила Настя. – Тебѣ хорошо, коровкѣ Божьей, такъ разсуждать: ты обезпечена, тебя ждетъ богатство, а ты пожила бы въ нуждѣ, попробовала бы униженій, настоящаго горя отвѣдала бы…

– Ахъ, я жила въ нуждѣ, Настя!… и, право, мнѣ тогда легче было, веселѣе… Какъ бы охотно я сняла съ себя этотъ обманъ!…

– Такъ за чѣмъ же дѣло стало? Иди вотъ сейчасъ къ бабушкѣ и объявись…

– Мамы боюсь, – шепотомъ проговорила Вѣра. – Я такъ стала ее бояться, что за страхомъ и любовь моя къ ней пропадаетъ!… Она въ Ярославлѣ была не такая. Она никогда не баловала меня, была со мною строга, но я и не думала ее бояться, даже когда маленькою была и она наказывала меня, иногда жестоко наказывала… А теперь я боюсь ее… Теперь она одно любитъ – бабушкины деньги… Какъ она смотритъ иногда на меня!… Я такихъ глазъ не видала и думаю, что… что люди съ такими глазами убиваютъ другихъ людей… Она не догадывается ли, что я открыла тебѣ нашу тайну…

– Ты думаешь? – тревожно спросила Настенька.

– Да… Очень ужъ страшно глядитъ она на меня…

– Сохрани Богъ сказать ей объ этомъ! – схвативъ за руку Вѣру, сказала Настенька. – He стала бы спрашивать, допытываться, такъ ты молчи…

– Конечно!… Я не знаю, что она сдѣлаетъ со мною, если узнаетъ!… А знаешь, когда я скажу всѣмъ, что я не мальчикъ, что я обманываю всѣхъ, что я дѣвушка?