Эрнст Кренкель - RAEM — мои позывные

• Название: RAEM — мои позывные
• Автор: Эрнст Кренкель
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

Известный полярник, Герой Советского Союза Э.Т. Кренкель рассказывает в своих воспоминаниях о героических этапах освоения Арктики. Автор книги участвовал в походах «Сибирякова» и «Челюскина» с О.Ю. Шмидтом и В.И. Ворониным, летал на дирижабле «Цеппелин» с Умберто Нобиле, дрейфовал на льдинах с «лагерем Шмидта» и с первой советской станцией «Северный полюс», возглавляемой И.Д. Папаниным, зимовал на маленьких полярных островах. Интересны его встречи с лётчиками Чкаловым, Леваневским, Водопьяновым, Молоковым, с учёными Бонч-Бруевичем, Визе, Самойловичем, с отважными полярниками и моряками.

Книга насыщена колоритными подробностями и вся пронизана добрым юмором.

---

Океан играл с нашей льдиной, то, сжимая, то, отпуская ее. Отсюда — трещины и торосы. Трещины надо было срочно конопатить снегом и льдом, чтобы они поскорее смерзлись, торосы — срубать. Прибавилась еще бурлацкая работа. В связи с опасностями, порожденными трещинами, мы решили перевезти на аэродром наш самолет. Всеобщий любимец механик Жора Валавин трогательно, мобилизовав на подмогу наших плотников, починил свою «шаврушку». Заклеивали ее столярным клеем, а когда не хватило ремонтных материалов, реквизировали у женщин английские булавки.

Четыре километра потребовали, прежде всего, строительства дороги. Чтобы открыть путь огромным саням, на которые погрузили «шаврушку», челюскинцы срубили ропаки, а затем, впрягшись в бурлацкие лямки, потащили амфибию к летному полю. Два с половиной часа тяжелейшей работы открыли возможность двум людям — Валавину и Бабушкину покинуть наш лагерь. Они благополучно долетели до мыса Ванкарем на английских булавках и могли гордо сказать, что были единственными челюскинцами, которых никто не спасал.

Погосов застрелил медведицу с медвежонком, обеспечив нас свежим мясом — продуктом, которого явно не хватало.

К слову сказать, для одного из челюскинцев это событие обернулось большой неприятностью. Полярники знают, как опасна печень белого медведя, и лучше ее, но есть. Иногда люди заболевали, а иногда, как говорят медики, наступал летальный исход. Белопольский слушал эти рассказы и посмеивался. Наш юный самоуверенный биолог считал их сказками, и, когда Погосов подстрелил медведицу, Белопольский, чтобы доказать, как побеждаются предрассудки, съел печень.

Последствия оказались пренеприятнейшими. Белопольский пожелтел. Все тело стало у него ярко-желтого цвета. С лица, рук, спины лохмотьями стала слезать кожа. Сильнейшее отравление было бесспорным.

Больных, равно как женщин и детей, надо было вывозить в первую очередь. Однако составление списка очередности на посадку оказалось делом хитрым и деликатным. С большой обидой пришли наши женщины к Шмидту.

«Отто Юльевич, почему намечено нас всех отправить в первую очередь? А где конституция, где равноправие?»

«Дорогие женщины, все же разумнее будет переправить вас на материк в первую очередь. Не, обижайтесь, возьму уж этот грех на свою душу».

Во вторую очередь попали больные и пожилые люди, затем все остальные.

Теперь лагерь жил уже более или менее устоявшейся жизнью.

Рассказ был бы неполным, если не обрисовать роли Шмидта как одной из главнейших фигур в жизни лагеря. О чем только не беседовал с нами наш начальник! Он читал лекции о диалектическом материализме, о германском империализме, о возникновении итальянского фашизма; политические и философские доклады чередовались с рассказами о скандинавской мифологии, творчестве Гейне, истории монашества в России… Одним словом, всего не перечтешь. Когда мой сосед по штабной палатке Володя Стаханов составил список тем, которых касался в своих сообщениях Отто Юльевич, то в этом списке оказалось около сорока названий.

Отто Юльевич любил играть в домино и преферанс. Единомышленники набивались в нашу малюсенькую палатку. Все сидят по-турецки — вместо стола фанерный лист. Игроки зверски мешали моей работе по связи, и я их ненавидел тихой ненавистью. На всю жизнь я остался непримиримым врагом козлогонов и преферансистов.

Зато рассказы доставляли нам неизменное удовольствие.

Библиотека наша не могла похвалиться изобилием. Удалось спасти всего несколько книг, и они были нарасхват. Одна из них, кочуя по палаткам, читалась вслух и к тому же помногу раз, неизменно доставляя аудитории огромное удовольствие. Это был томик Пушкина. Особым успехом пользовался «Медный всадник». Описание наводнения, вероятно, ассоциировалось с горестями и невзгодами, выпавшими на нашу долю.

Заканчивался очередной день. Мы расползались по своим мешкам, и каждый надеялся: быть может, завтра в лагерь прилетит самолет.

Эти ожидания скрашивались передачами из Уэллена, которые вела наша славная милая Людочка. Из окна ее радиостанции был хорошо виден аэродром. И вот с утра начиналось…

В семь часов Люда сообщает: «Один мотор запущен». Через полчаса: «Запущен второй мотор…» Еще через несколько минут: «Один мотор как будто работает плохо». Еще через четверть часа: «Один мотор стал давать перебои и остановился. Второй летчики остановили сами. Слушайте нас через час…»

Через час все начинается сначала. Люда радостно сообщает: «Опять пущены моторы. Самолет рулит по аэродрому, делает пробежку…»

Затем Людочка неожиданно скисает: «Ах, нет, подождите! Почему-то он остановился…»

Почему остановился, Люда не знает. Аэродром далеко. На радиостанцию никто не приходит. Люда может радировать только о том, что видит. Неожиданно ее известие звучит как выстрел: «Самолет пошел в воздух… Скрылся из вида…»

В лагере радость. Очередная партия собирается на аэродром. Назначаем еще один разговор с Уэлленом, еще одну проверку — не вернулся ли самолет. Мы проверяли положение дел до тех пор, пока не получали известия, что самолет возвратился обратно. Так происходило двадцать восемь раз. Двадцать восемь безуспешных попыток сделал Ляпидевский, пытаясь пробиться к нам.

Такие дни выматывали. Ждешь, волнуешься, напрягаешься — и никакого результата. Что говорить, неприятно. На фоне этого неприятного особенно приятным выглядела постоянная готовность Люды помочь нам, насколько у нее только хватало сил.

Людочка Шрадер отличалась тем, что всегда, даже без особой просьбы, сообщала все новейшие сведения. Ей, бедняжке, приходилось на своих плечах выносить всю тяжесть бешеной работы. У Люды были дни, когда она работала с двенадцатью радиостанциями.

Жилой дом в Уэллене располагался далеко от радиостанции. Времени, чтобы ходить на ночлег, просто не оставалось. Люда урывками спала, втиснувшись на тощем матрасике между печкой и радиопередатчиком.

Наконец наступил день, которого мы так долго ждали. 5 марта было холодно. Термометр показывал около сорока, когда вскоре после обычной информации — о сборах и вылете, которую передавала Люда, на сигнальной вышке появился флаг, означавший: к нам летит самолет.

Это семи с половиной метровое сооружение было воздвигнуто на шестиметровом торосе. Вышка использовалась для наблюдений и сигнализации о положении на аэродроме.

Процессия женщин и детей двинулась к аэродрому. В воздухе показался самолет — большая тяжелая машина АНТ-4. Радостный крик. Самолет пошел на посадку. Все заспешили вперед к аэродрому и… Огромная полынья, длиной в несколько километров и шириной метров в 20–25, преградила дорогу.

Спихнули в воду большую глыбу льда, чтобы переправиться на ней, как на плоту, но попытка оказалась неудачной — смельчак принял ледяную ванну.

Легко представить огорчение лучшей части рода человеческого!

Для меня известие о неожиданной трещине тоже было не радостным. Как манну небесную я ждал самолета. Мне позарез нужны были аккумуляторы.

Конечно, нежданная водная преграда была преодолена — на рысях была доставлена шлюпка-ледянка. Дорогих женщин с детьми привезли к самолету, а я получил мои не менее дорогие аккумуляторы.

В тот день, к нам, наконец, пробился молодой летчик комсомолец Анатолий Ляпидевский. Это был трудный полет. В хаосе ледяных глыб и ропаков искать лагерь с воздуха было не легче, чем иголку в стоге сена. От мороза запотевали, летные очки, и Ляпидевский прилетел в пыжиковой маске, защищавшей лицо, но ухудшавщей видимость. По его признанию, такой маленькой площадки, 450 Х 150 метров, он в своей летной жизни не видел. Машина у Ляпидевского была тяжелая, и посадить ее на наш ледовый аэродром, наверное, не удалось бы, если бы не упорная тренировка пилота. Взлетая со своего аэродрома, он, возвращаясь на него, приземлялся на немыслимо крохотный пятачок, специально отмеченный сигнальными флажками.

Появление Ляпидевского в лагере Шмидта сразу же ввело этого замечательного молодого человека в число лучших полярных летчиков мира. Мир требовал подробностей, но… у журналистов было слишком мало информации о том, что же представляет собой Ляпидевский, не говоря уж о невозможности взять у него интервью.

Привожу рассказ репортера «Правды» Льва Хвата, как он добывал нужную информацию:

— Вскочил в газик, спешу в Аэрофлот. Занятия давно кончились, но где-то на четвертом этаже застаю сотрудника отдела кадров. И вот у меня в руках тоненькая папка: «Краткая автобиография пилота А. В. Ляпидевского». Заглядывая в листок, диктую по телефону редакционной стенографистке: «Летчику Анатолию Васильевичу Ляпидевскому двадцать пять лет… Да, да, только двадцать пять… Абзац. Он родился в 1908 году, в семье учителя. Двенадцати лет ушел на заработки в станицу Старощербинскую на Кубани, почти четыре года батрачил. Осенью 1924 года переехал в город Ейск, там вступил в комсомол. Больше года работал на маслобойном заводе. Районным комитетом комсомола был направлен в авиационную школу… Записали? Продолжаю. Абзац. В 1929 году Анатолий Ляпидевский успешно окончил школу морских летчиков. Был оставлен инструктором в авиашколе. Опять абзац. В марте 1933 года перешел на службу в гражданский воздушный флот. Работал на авиалиниях Дальнего Востока, затем переведен в полярную авиацию. Записали? У меня пока все…»