Сергей Голицын - Записки беспогонника

• Название: Записки беспогонника
• Автор: Сергей Голицын
• Издательство: Русскiй Мiръ
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89577-123-5

Писатель, князь Сергей Голицын (1909–1989) хорошо известен замечательными произведениями для детей, а его книга «Сказание о Русской земле» многократно переиздавалась и входит в школьную программу. Предлагаемые читателю «Записки беспогонника», последнее творение Сергея Михайловича, — книга о Великой Отечественной войне. Автор, военный топограф, прошел огненными тропами от Коврова до поверженного рейхстага. Написана искренне, великолепным русским языком, с любовью к друзьям и сослуживцам. Широкий кругозор, наблюдательность, талант рассказчика обеспечат мемуарам, на наш взгляд, самое достойное место в отечественной литературе «о доблестях, о подвигах, о славе».

---

Оказывается, нет. Но произошло не менее ужасное: одна из моих девушек заразила триппером солдата комендатуры. Капитан на меня орал, грозил всякими карами. Кончилось тем, что с двумя его солдатами я вернулся к себе на Flory, 7, вызвал всех наших девушек во двор, построил их, и оба солдата, не сговариваясь, показали на Марусю из 4-го взвода.

Я приказал ее арестовать и посадить в каталажку. Был у меня такой тесный чуланчик, но почти всегда свободный.

После ужина я велел привести Марусю на допрос. О ней я и раньше слышал, что она была, как говорится, «слаба на передок», и мне предстояло дознаться, кто же в нашей роте пользовался ее слабостью.

Отправив конвойных, я положил перед собой на стол бумагу и карандаш и вперил в Марусю испытующий взгляд.

А была она прехорошенькой 18-летней девушкой с Полтавщины, тоненькой, нежной, точеной, вроде Офелии или Корделии.

— Признайся, кому ты в роте за последние две недели давала? — спросил я ее.

Она без всякого стеснения и колебания назвала человек шесть.

Я записал. Первым в списке стоял новоиспеченный парторг Михальский, далее шли: бухгалтер, кладовщик, сводник, два сапожника, словом, ротные придурки.

— Как тебе не стыдно! — воскликнул я.

— Так они же меня просят, — оправдывалась Маруся, глядя на меня своими черными, как вишни, невинными украинскими очами.

Я поступил с ней, не на йоту не отступая от инструкции по борьбе с венерическими болезнями. Ночь она просидела в каталажке. На следующее утро под конвоем двух особо доверенных девушек я отправил ее в роту с рапортом на имя капитана, с официальным письмом нашей медсестре Чуме и с приложением черного списка.

Как известно, триппер у мужчин распознается легко, так сказать визуально, а у женщин лишь путем анализа. Чуме через два дня предстояло демобилизоваться, но она начала действовать также по инструкции, притом со свойственной ей неугомонностью. Мне потом рассказывали, как она ворвалась в штаб роты и потребовала, чтобы все штабные работники расстегнули свои ширинки и показали ей то, что ее интересовало. Все исполнили ее приказ покорно. Не обнаружив ни у кого никаких внешних признаков болезни, Чума бросилась ловить парторга. Тот был глубоко возмущен и сказал, что подчиняться ей не будет. А тут Маруся подтвердила, что давала ему много раз. Не знаю, добилась ли Чума, чтобы парторг перед нею унизился, или нет. Марусю отправили в спецгоспиталь. А Михальский на следующий день помчался ко мне.

Когда был он помкомвзвода, притом не моего, а Виктора Эйранова, я мало обращал на него внимания, а теперь он стал для меня вроде начальства. Он начал мне говорить весьма заносчиво о подрыве его авторитета, о важности политработы, о несгибаемых большевиках, о великом Сталине. А я ему показал инструкцию, по которой действовал. Кончилось тем, что я не пожалел пол-литра бимберу, мы хорошо пообедали вдвоем и полностью помирились. Я всегда щадил своих лошадок, но в тот раз отправил полусонного парторга на подводе в Прагу. С того дня мы сделались друзьями. У меня хранится наша общая с ним фотокарточка.

Дня через два неожиданно ко мне явилась Маруся и с торжеством подала бумажку — официальную справку из госпиталя, что у нее никаких венерических болезней не обнаружено. С этой справкой я отправился к коменданту, и тот имел мужество признаться, что чересчур со мной погорячился. Так, в его глазах не только Маруся, но и другие девушки моего взвода были реабилитированы. На прощанье комендант сердечно пожал мне руку. А солдата его взвода заразила полька, и тот не хотел в этом признаться.

Так Маруся осталась в моем взводе. Я следил за ее поведением и ни разу не поймал ее. При встрече со мной она молча опускала свои невинные черные очи и легкими шагами проскальзывала мимо меня.

Настал день отправки наших бойцов старших возрастов. Много среди них было у меня друзей, с которыми я прошел рука об руку еще с Горьковского рубежа. Разлучаться мне с ними было очень тяжело, тем более что сам-то я оставался в роте. Пришла бумага за подписями Пылаева и Михальского с приказом прибыть всему взводу на торжественные проводы, оставив на Flory, 7 лишь охрану.

Я отправил взвод под командой Литвиненко. Остался сам вместе с молодоженами Сашей Кузнецовым и Ольгой Бугаевой.

Оставив Сашу у ворот с винтовкой и Ольгой сторожить и целоваться, я пошел к себе. Наверное, это был мой самый грустный день за все время солдатчины. Жену в Москву не пускают, мать и сестры в Москве голодают, будущий мой роман меня не удовлетворяет, и я сжег целую главу. Вдобавок на сердце у меня кошки скребут из-за наших ночных грабежей. И по душам не с кем теперь было поговорить. Капитан Финогенов был далеко. Еще мог бы я кое в чем излить свою горечь столь же одинокому и тоскующему по своей жене Пугачеву. Но мы с ним почти не виделись. Со строительством памятника в Праге у него многое не ладилось, он изнервничался до последней степени.

Залпом выпив два стакана бимберу и кое-как закусив, я завалился спать.

Взвод пришел ночью, когда я спал. Утром Литвиненко рассказывал, что выдавали спирту, девушки рассказывали, как они лихо плясали с Пылаевым и с самим Сопронюком. Я всех послал на работу.

А впрочем, нашелся у меня на безрыбье, правда, не друг, а приятель. Как-то на строительной площадке подошел ко мне польский офицер в чине, соответствующем нашему старшему лейтенанту. На чисто русском языке он сказал, что давно уже следит за мной, как я вожу взвод на работу, как энергично распоряжаюсь, и хочет со мной познакомиться. Его фамилия Новиков, он русский, инженер, какому-то начальству вздумалось превратить его в инженера того польского батальона, который строит тут же на Уездовской Аллее здание Советского посольства. И еще он сказал, что в Москве его ждет невеста, о которой он очень тоскует, а сейчас среди поляков чувствует себя одиноким. Тогда много наших офицеров служило в польских частях.

Я его позвал к себе в гости. За чарочкой он продолжал жаловаться на судьбу, щелкал по эмблеме — орлу на фуражке, с презрением называл его курицей. С тех пор он время от времени ко мне приходил по вечерам. А года через полтора я гулял на его свадьбе.

Возможно, мой читатель XXI века начнет меня подозревать: наверное, автор кое-что скрывает. Вон сколько в его подчинении было девушек, неужели ни к одной не склонилось его сердце?

Ледуховский, видимо, страдал половым бессилием, Пугачев был явный женоненавистник. А я очень много думал и беспокоился о своей семье, много думал о своей, так, даже 30 лет спустя, и неосуществленной эпопее о войне и слишком уставал на чересчур напряженной, хотя постоянной и бесполезной работе. Ну, по-видимому, можно добавить и то, что я придерживался определенных принципов, которые побеждали мои плотские желания.

А теперь придется признаться: появилась девушка, которая мне очень нравилась. Вот эта самая, упомянутая на предыдущей странице, Ольга Бугаева — поэтичная, черноглазая, веселая, толковая. Она попала в немецкое рабство с десятилетним образованием. А в Варшаве я сделал ее своей секретаршей. Ведь у меня велось делопроизводство по всем правилам: надо было переписывать и подшивать разные бумажки, хранить копии накладных на полученные продукты, составлять сводки. Ольга быстро сообразила, как подгонять выполнение норм к упомянутой мной выше «единичке», как составлять наряды и т. д.

Словом, постоянно мы с ней оставались вдвоем, но занимались не только канцелярщиной. Она рассказывала, что у нее есть мать в Витебске, с которой деятельно переписывалась, а отца никогда у нее не было, и потому, при закрытых дверях, она называла меня «папкой». А я, втихомолку любуясь ею, потому что была она прехорошенькая, смотрел сквозь пальцы на ее трогательный роман с веселым и бойким пареньком из бывших военнопленных Сашей Кузнецовым. Устроил я им свадьбу, которая совпала с днем рождения Ольги. Просто поздно вечером за хорошим ужином мы втроем распили пол-литра бимберу, а потом я ей передал подарок, который не велел при мне разворачивать. Может быть, теперешнему читателю подарок этот покажется отвратительным, но в те времена молодоженам он был просто необходимым. Я ей подарил 6 штук презервативов, которые купил в польской аптеке.

Вообще, я тщательно следил за нравственностью во взводе. Но делал и исключения. В соседней комнате спали Литвиненко, Самородов и Монаков со своими ППЖ. Каждый вечер после отбоя я обходил с фонариком спальни девушек и ясно видел на Ольгином ложе фигуру, закутанную с головой в одеяло, но делал вид, что не замечаю.

Когда позднее всем девушкам предложили — хотите оставайтесь в роте, хотите уезжайте на родину, Ольга уехала к матери в Витебск, а Саша остался. Она обещала мне писать, ну, естественно, и Саше должна была писать.

И как отрезало! Ни он, ни я не получили от нее ни одного письма. Он очень страдал и беспокоился, я шептался с ним несколько раз, утешал его. Потом Сашу, как квалифицированного слесаря, перевели в автобазу УВПСа, и я потерял его из виду.