Сергей Голицын - Записки беспогонника

• Название: Записки беспогонника
• Автор: Сергей Голицын
• Издательство: Русскiй Мiръ
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89577-123-5

Писатель, князь Сергей Голицын (1909–1989) хорошо известен замечательными произведениями для детей, а его книга «Сказание о Русской земле» многократно переиздавалась и входит в школьную программу. Предлагаемые читателю «Записки беспогонника», последнее творение Сергея Михайловича, — книга о Великой Отечественной войне. Автор, военный топограф, прошел огненными тропами от Коврова до поверженного рейхстага. Написана искренне, великолепным русским языком, с любовью к друзьям и сослуживцам. Широкий кругозор, наблюдательность, талант рассказчика обеспечат мемуарам, на наш взгляд, самое достойное место в отечественной литературе «о доблестях, о подвигах, о славе».

---

Уцелели тогдашние мои письма к матери, в которых, сохраняя военную тайну, я не мог писать о своей работе, а вот о своих творческих планах расписывал на многих страницах. В течение следующего 1945–1946 года я написал несколько первых глав. Они у меня хранятся, кое-что в них заслуживает внимания. Но все это сырой материал, а не начало романа. Не знаю, хватит ли у меня сил теперь, тридцать лет спустя, взглянуть на события как бы издали и довести свой самый заветный замысел до конца.

Письма мои к матери тех месяцев были переполнены не только жаждой творить, но и страстным желанием демобилизоваться. Начальник техотдела нашего ВСО беспогонник Семкин сумел, правда путем многих хлопот, демобилизоваться по болезни. Жена мне писала тревожные письма — сидит в деревне, в Москву не пускают, все спрашивала — когда я вернусь.

Я решил попытаться симулировать, говорил, что очень болит поясница, и все ходил с палочкой. Написал рапорт, попросил отправить меня на медицинскую комиссию. Пылаев и Сопронюк очень резко меня отчитали, говорили, что стыдно жаловаться на болезни, когда мне доверено такое почетное задание, как строительство «Памятника Освобождения». Без какого-либо медицинского освидетельствования я был признан вполне здоровым.

Однако я продолжал ходить с палочкой и все жаловался на давно канувшую в прошлое боль в пояснице. Самородов в утешение подарил мне другую палочку с двумя дюжинами медных бляшек и с несколькими оленьими головами. Он ее выхватил на полном скаку у одного возницы из под мышки, когда тот, сидя на козлах, ехал и дремал, а Самородов промчался мимо него в другой телеге. Впоследствии я подарил палку своему двоюродному брату Владимиру Трубецкому, потерявшему на войне ногу.

Я тогда был действительно очень занят. Кроме всего прочего, я исполнял обязанности медсестры — перевязывал раны, вылечивал чирьи и расстройства желудка. Впрочем, лечить было не так уж трудно, так как почти единственным медикаментом была марганцовка — чудодейственный дезинфицирующий раствор. Было лишь два серьезных случая: у одной девушки три дня держалась температура до 39°, ее пришлось отправить в госпиталь, у нее оказался брюшной тиф. У одного пожилого бойца вскочил на животе карбункул размером с девичью грудь. В госпиталь он не хотел отправляться, скоро предстояла демобилизация, и он боялся, что окажется вычеркнутым из списка. Тогда я сам решился сделать ему операцию. Положил его на стол, промыл марганцовкой опухоль, свои руки и лезвие безопасной бритвы. Одна из девушек мне ассистировала. Раз-два! Двумя быстрыми движениями я разрезал опухоль на сантиметр крест-накрест. Гноя вышло с чайную чашку. Через час температура у больного спала, а через три дня он вышел на работу.

Много времени отнимало у меня доставание разных материалов, вроде цемента, кирпичей, досок.

В поисках материалов я добирался до главной конторы BOSa — Buro odbudowania Stolitzy — Бюро восстановления столицы, — а там однажды я попал к главному архитектору, профессору Ляхерту. Был он важный, пожилой, восседавший один в непривычно роскошном кабинете, у его ног лежал огромный дог. Он мне сказал, что учился в гимназии Адольф в Москве, и когда я назвал нескольких людей, которые там учились, сразу оживился и выписал мне цемент, но стекла, сколько я ни хлопотал, нигде не мог достать. Так мы и жили с открытыми окнами. А впрочем, стояло лето.

Мне удалось добиться, что к нам и ко всем живущим в нашем дворе полякам было проведено электричество и водопровод. За это некоторые из соседей-поляков звали меня к себе на рюмочку бимберу, но, поскольку рюмочки эти объемом были не более 20 граммов, меня подобные встречи не так уж интересовали.

Помнится, во время этих хлопот произошел со мной один инцидент: отправился я в райкомхоз, разговаривали там со мной пожилые чиновники по-русски и для чего-то им понадобилась моя фамилия. Я назвал.

Чиновник опешил, спросил — не князь ли я?

Я подтвердил:

— Да!

Чиновник еще более опешил и воскликнул:

— И вы не в тюрьме?

Никак не укладывалось в его голове, что русский князь может оказаться в Советской Армии, да еще орденоносцем, да еще командиром, хотя и без погон. Словом, для поляков я являлся живым доказательством гуманности советского строя и лживости капиталистической пропаганды. А в результате свет и вода были к нам проведены чуть ли не на следующий день.

Между тем подготовка к демобилизации по всем воинским частям шла полным ходом. Подлежали демобилизации солдаты, сержанты и старшины старше 1905 года рождения. Следовательно, меня это не касалось. Проверялись списки, готовились документы. В числе других должен был демобилизоваться и наш парторг Ястреб.

Он неожиданно явился ко мне и сказал, что забирает от меня Самородова. Я было стал возражать. Он ответил, что таков приказ капитана, и воскликнул: «Забудьте о Самородове!»

На следующий день действительно ко мне пришла бумажка за подписью Пылаева — «Откомандировать Самородова!»

Самородов собрал свои манатки и уехал, сердечно со мной распрощавшись. А дня через два, к моей радости, он вернулся и сказал, что Ястреб уехал один.

Кажется, на следующий день явился ко мне Пылаев и во время застольной беседы, покатываясь от хохота, рассказал мне под строжайшим секретом такое, что я чуть не упал со стула от удивления. Распишу этот секрет по порядку.

Еще когда стало известно, что Виктор Эйранов в роту не вернется, Пылаев назначил его помощника Михальского командиром 4-го взвода, а взвод выполнял подсобные работы на строительстве «Памятника Освобождения» в Праге. Пугачев часто жаловался Пылаеву на тупость Михальского, но с последним считались, так как он был членом партии. Пылаев мне и раньше говорил, какой Михальский дурак, но снять его с должности не находил повода. А тут как раз подвернулась демобилизация, Ястреб уезжал, и Пылаев предложил кандидатуру Михальского в ротные парторги. Сопронюк дал согласие. Михальский был избран единогласно «ввиду его полной бестолковости», как мне в свое время сообщил на ухо обрадованный таким ходом дел Пылаев. 4-й взвод был расформирован. Ястреб стал сдавать дела. Вот тут и произошло то, от чего я чуть не упал со стула.

Оказывается, Самородов был нужен Ястребу, чтобы сопровождать его к месту постоянного жительства, помочь везти трофеи, или, точнее, один трофей-монстр: ковер в виде скатки двух метров высоты, 70 сантиметров в диаметре, неизвестной длины. Я видел этот грандиозный цилиндр весом кило на сотню.

Ястреб благополучно сдал партийные дела и подал Михальскому свой партбилет, чтобы сняться с учета.

И тут Михальский совершил то, что в течение двух лет не догадался сделать ни один бдительный партийный руководитель. Он сунул нос в партбилет Ястреба и прочел… другую фамилию. В чем дело? Ястреб признался, что был беспартийным, а чужой партбилет подобрал еще под Сталинградом.

Беспартийный парторг! При этом очень хороший, идейный, умный парторг. Но такого — ни в одном романе не было и не будет. Самозванец в течение двух лет зажигал энтузиазм, принимал в партию, славословил Сталина. Такое кощунство не лезло ни в какие ворота.

Михальскому приказали молчать. Ведь за это дело попало бы парторгу ВСО Проскурникову — мужу нашей медсестры Чумы, а он вместе с женой тоже демобилизовывался, и попало бы нашему замполиту майору Сопронюку.

Ястребу наскоро оформили демобилизационные документы и сказали: «Катись ко всем чертям!» Вот почему Самородов вернулся ко мне во взвод. Остается только неизвестным — каким образом Ястреб доставил к себе на родину трофейный ковер.

Разомлевший от бимбера Пылаев смеялся и над нашими партийными руководителями, и над уполномоченным Особого отдела старшим лейтенантом Черновым, который всюду рыскал, разыскивая шпионов и диверсантов, а в данном случае прошляпил.

В эти же дни ко мне явилась группа девушек из расформированного 4-го взвода, так как Пугачев категорически отказался принять их к себе во взвод.

Дня через два меня вызвали в комендатуру. Солдат, приехавший за мной, сказал, что комендант капитан — забыл его фамилию — очень на меня сердит.

Вообще-то с этим капитаном у меня были хотя и строго официальные, но хорошие отношения. Тогда в Варшаве существовало несколько комендатур в разных ее районах. Раза три я посылал туда плотников что-то оборудовать, один раз капитан мне помог достать доски, раза два он вызывал меня, когда мои бойцы и девчата шатались без дела по улицам Варшавы. В тот раз я шел ни жив ни мертв, опасаясь, что дознались о наших ночных похождениях за тележными колесами.

Оказывается, нет. Но произошло не менее ужасное: одна из моих девушек заразила триппером солдата комендатуры. Капитан на меня орал, грозил всякими карами. Кончилось тем, что с двумя его солдатами я вернулся к себе на Flory, 7, вызвал всех наших девушек во двор, построил их, и оба солдата, не сговариваясь, показали на Марусю из 4-го взвода.