Франсис Карко - От Монмартра до Латинского квартала

• Название: От Монмартра до Латинского квартала
• Автор: Франсис Карко
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: История
• Год: 2011

Жизнь богемного Монмартра и Латинского квартала начала XX века, романтика и тяготы нищего существования художников, поэтов и писателей, голод, попойки и любовные приключения, парад знаменитостей от Пабло Пикассо до Гийома Аполлинера и Амедео Модильяни и городское дно с картинами грязных притонов, где царствуют сутенеры и проститутки — все это сплелось в мемуарах Франсиса Карко.

Поэт, романист, художественный критик, лауреат премии Французской академии и член Гонкуровской академии, Франсис Карко рассказывает в этой книге о годах своей молодости, сочетая сентиментальность с сарказмом и юмором, тонкость портретных зарисовок с лирическими изображениями Парижа. В приложении к книге даны русские переводы некоторых стихотворений поэта.

---

— «Потерянные мгновения», — отвечал он.

И добавил:

— Действительно потерянные: ни один издатель не берет!

Однако эти стихи, которые он читал одному-двум из своих друзей, начинали приобретать известность на Монмартре. Цитировали отдельные строки. Депаки это очень сердило, и, если кто-нибудь в его присутствии начинал их декламировать, он вставал и уходил раздраженный. Внешне мягкий и хитрый, он был очень раздражителен и умел смутить любого человека. Но надо было его знать и уметь к нему подойти — тогда не было человека приятнее и веселее его.

Без всяких сознательных усилий он — по всеобщему признанию — писал великолепнейшим александрийским стихом, гибким, богатым эффектами и оттенками, полным вкуса и сочности. Иногда мы хитростью заставляли Депаки читать стихи и могли наслаждаться красотами размера и ритма. Ради них мы терпеливо выслушивали глупейшие трагедии Жюля, нелепый набор слов, в котором тонула прелесть стиха. Помню какую-то трагедию, где речь шла о короле, который отправился в крестовый поход и которого королева обманывала с его племянником Гонтраном, нимало не заботясь о своей репутации. Сцены следовали за сценами, строки за строками, катастрофы за катастрофами. Жюль читал и читал. Наконец, в третьем акте возвращался король. Он спешил к своей обожаемой супруге, чтобы прижать ее к сердцу, — и вдруг, застав ее в объятиях Гонтрана — отступал в смятении. Автор только и ожидал этого момента: он наглядно представлял нам несчастного крестоносца, теребя свою эспаньолку, в отчаянии качая головой и, медленно отступая к стене, выкрикивал с видом оскорбленного достоинства:

— Каково! Каково! Каково!

И аудитория, конечно, выражала восхищение.

* * *

Эти шутки не были злыми и вполне нас удовлетворяли, потому что мы были тогда так молоды, что все нас забавляло и веселило.

Больше всего нас заставлял смеяться Депаки. В его приключениях всегда было что-то просто ошеломляющее, и он их рассказывал, чтобы нас развлечь.

Как-то Альфонс Алле пригласил его к завтраку. Жюль (он мне это рассказывал не раз) нарядился в свой парадный, воскресный костюм, взял большой зонтик и отправился к юмористу. Депаки еще в то время совсем не был знаменит, и его дикая застенчивость причиняла ему постоянно тысячи неприятностей.

— Вы к кому? — крикнул ему швейцар.

— К господину Алле.

— Да, это здесь. Чего вам от него нужно?

— Мне нужно его видеть, — отвечал Жюль.

— Так ступайте со двора, по черной лестнице, — проворчал толстяк, который по-своему оценил нерешительные и нескладные манеры Жюля и его робкий вид. — Поняли?

Депаки повиновался. Он взобрался на лестницу, скромно постучал в дверь кухни, подождал, пока ему отперли, и, назвав себя, вошел.

— Подождите здесь, — сказала ему кухарка. — Я пойду доложу хозяину. Но, между нами говоря, вы пришли не вовремя, мой милый!

— Почему же?

— Потому что сегодня у хозяина парадный завтрак, он вас не примет.

— Ага! Вот как!

— Уверяю вас, — повторила кухарка. — Вот погодите — увидите.

Депаки присел в уголку и больше часа томился в ожидании. Он не решался попросить слуг доложить о нем, так как все они были в нервном состоянии по поводу опоздания гостя, которого ожидали к завтраку. Жюль с раскаянием и страхом внимал их выражениям негодования на гостя, «подложившего им свинью». Наконец приказано было подавать. Бедный Жюль, не смея шевельнуться, смотрел, как мимо его носа проносили аппетитные блюда, и, скрепя сердце, улыбался. Только что он было набрался духу и приосанился, как увидел, что кухарка, садясь за стол, знаком приглашает его сделать то же самое. Депаки, конечно, не замедлил принять приглашение. Он ел с большим аппетитом, пил, затем закурил свою трубку, когда г-жа Алле, войдя зачем-то в кухню, спросила его с некоторой резкостью, кто он такой и что здесь делает.

— Я ожидал… — отвечал скромно Депаки. — Видите ли… я не хотел мешать…

* * *

Вся его жизнь была рядом неудач и злоключений. Но, — удивительное дело! — вместо того, чтобы устать от них, он даже, что называется, вошел во вкус и рассматривал их с чувством коллекционера. Были ли эти невзгоды суждены ему свыше, или он как будто сам их накликал, возвращаясь к ним постоянно мыслью, — но их было столько, что не сосчитать. Депаки, однако, не менялся под их влиянием. Мы его встречали в «Кролике» или у «Мари, доброй хозяюшки»; он был все так же застенчив, неуверен, молчалив и бесцветен. Его седеющие волосы, его слишком широкое платье и этот вид лунатика, бродящего во сне, были созданы для того, чтобы вызывать насмешки проходящих. Рядом с ним Утрильо особенно резко бросался в глаза своими манерами. Депаки при нем уже не замечали. Он исчезал незаметно, и, — когда, бывало, кто-нибудь хватится его, — Жюля нигде нельзя было найти.

Между тем «м-сье Морис», испачканный красками, жестикулирующий, оборванный, производил большой эффект и шумел вовсю. Он появлялся на наших сборищах всякий раз, как ему удавалось улизнуть от своего квартирохозяина, и с его приходом все преображалось. В такие вечера мы видели, как Утрильо, очень бледный, мрачный, с поразительной быстротой вливает в себя литр за литром красное вино. Потом этот замечательный художник начинал свои выходки. Он, раскачиваясь, подходил к столикам, смерял нас взглядом и, схватив стакан или бутылку, убегал, испуская дикие крики; мы бросались за ним в погоню. Но тщетно! Утрильо спасался на улицу и потом возвращался, барабаня в окна до тех пор, пока ему не отпирали. Насколько наш приятель Жюль старался быть незаметным, настолько м-сье Морис стремился с упорством, достойным лучшего применения, внести беспорядок и шум всюду, где он появлялся.

Трактирщики — все они хорошо его знали — не упускали случая использовать Утрильо. Некоторые даже держали для этой цели трубочки с красками, карандаши, холст, кисти. Они старались его напоить, потому что за вид Монмартра, написанный Утрильо, можно было тогда получить с полсотни франков. В кабачке Мари, даже еще в первые годы войны, можно было увидеть лучшие из работ Утрильо. Развешанные друг подле друга без всякого порядка, они покрывали сверху донизу стены залы; никто не обращал на них внимания. Были там полотна и Сусанны Валадон, матери Мориса Утрильо (который в знак сыновней любви подписывался всегда «Утрильо В»), и Тире-Бонье, и Депаки. Все они платили по счетам своими рисунками. В этом гостеприимном заведении, называвшемся «Прекрасная Габриэль», и художники и не-художники чувствовали себя как дома. Кто не мог платить ни деньгами, ни рисунками, платил рассказом или песенкой. Мари была добрая женщина. У нее было место за столом для всякого художника или поэта, и она не очень пеклась о своих доходах.

Морис Утрилло. «Прекрасная Габриэль»

На улице Мон-Сени, в тупике, образуемом лестницами и узким проходом из улицы Сен-Венсен, заведение Мари было тогда уютным убежищем для нашей братии. Кормили там превосходно, Мари сама готовила и выбирала вина. Эта женщина вполне заслуживала свое прозвище «добрая хозяюшка». Она была очень скромна на вид, но я склонен думать, что под ее простодушной ласковостью скрывалось много проницательности и здравого критического ума. В противном случае она не считала бы своего соседа, квартирохозяина Утрильо, «папашу Г.» — опасным конкурентом. Ведь тогда никто еще не подозревал, как будут цениться со временем работы Утрильо.

Морис Утрилло. Монмартр

Но, когда последний поселился у папаши Г., Мари почувствовала в этом угрозу своим интересам. И, боже, сколько достойных попасть в историю сцен произошло между м-сье Морисом, папашей Г. и живой, стремительной Мари! Сколько военных уловок! Но м-сье Г., получивший свое звание охранителя Утрильо по договору, был, конечно, стороной сильнейшей и избегал столкновений.

Этот толстяк со слащавыми манерами был не глуп. Не давая своему чудаковатому жильцу вести на Монмартре беспутную жизнь, оберегая его от пьянства, он забирал в уплату за эти услуги все, что писал Утрильо. У него я купил впервые некоторые картины Утрильо. М-сье Г. уступил их за сто франков и, чтобы спрыснуть сделку, предложил мне бесплатно стакан вина, так как он торговал вином, имея таким образом два ремесла. На высотах Монмартра всякий хозяин кабачка в большей или меньшей степени является и торговцем картинами. Эти два ремесла дополняют друг друга. И в конце концов мы, быть может, не имели бы талантливых, полных силы творений Утрильо, если бы не эта темная личность — папаша Г., если б не его алкоголь, возбуждавший фантазию художника.

Возвратимся к Депаки. Он кротко выслушивал вздор, который мы мололи, пил, качал головой и, не высказывая своего мнения, держался всегда оборонительной позиции. Другие заботы его занимали: благодаря своей беспечности, он был всегда по уши в долгах, и каждое утро его осаждали кредиторы, которые, не понимая шуток, требовали денег и скандалили. Особенно приставал к нему представитель фирмы Дюфайэль[7]. И бедный Жюль неизменно заявлял ему, что, взявши на прокат мебель у м-сье Дюфайэля, он желает иметь дело только с главой фирмы и, если м-сье Дюфайэль самолично потрудится прийти, он ему уплатит все до копейки. Вероятно, эти утренние визиты и были причиной того, что Депаки так часто менял квартиру. Он кочевал, жил по нескольку дней то тут, то там, никогда не указывая своего адреса; как-то у Бускара он целую неделю пролежал в постели. Это было такой сенсацией, что мы все перебывали там, чтобы взглянуть на него.