Клара Рив - Старый английский барон

• Название: Старый английский барон
• Автор: Клара Рив
• Издательство: Ладомир: Наука
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2012
• ISBN: 978-536218-501-0

В издании представлен новый, полный и аутентичный, перевод «Старого английского барона» (1777) — романа английской писательницы Клары Рив (1729—1807), ставшего примечательной вехой в истории европейской готической прозы, которая пользовалась необыкновенной читательской популярностью в конце XVIII века и получила многоплановое и впечатляющее развитие в литературе двух последующих столетий. Обязанная сюжетным замыслом и некоторыми художественными приемами роману Горация Уолпола «Замок Отранто», который явился отправной точкой нового жанра, книга Рив долго пребывала в тени своего предшественника, а также сочинений Анны Радклиф, Мэтью Грегори Льюиса, Чарлза Роберта Метьюрина и других готических повествований более позднего времени. Между тем именно «Старый английский барон» сыграл заметную роль в становлении суггестивной поэтики страха, основополагающей для готического романа и нашедшей развернутое воплощение в прозе упомянутых авторов — литературных преемников Клары Рив. По возможности избегая открытой демонстрации ужасного и сверхъестественного, романистка сделала акцент на атмосфере тревожного ожидания неведомой опасности и суеверного страха встречи с потусторонними силами. Выразительная картина заброшенных, обветшавших, погруженных во тьму покоев замка Ловел, как нельзя лучше подходящих для появления призраков, раздающиеся в мрачных комнатах глухие стоны и таинственные ночные шумы, двери, мистическим образом распахивающиеся перед юным Эдмундом Туайфордом, вещие сны, приоткрывающие героям и читателям зловещую тайну старинного рода и прямо предсказывающие ход дальнейших событий романа, — все эти элементы повествования Рив содержательно обогатили репертуар эстетических эмоций и арсенал изобразительных средств готического жанра и очень скоро стали неотъемлемой частью его поэтики.

Первый русский перевод «Старого английского барона», сделанный с французского перевода-посредника (и уже в силу этого местами довольно далекий от оригинала), увидел свет более двухсот лет назад, еще при жизни романистки; новый перевод, публикуемый в настоящем издании, впервые представляет русскому читателю подлинный текст книги Рив. Публикацию дополняют критико-биографический очерк об авторе романа, принадлежащий перу знаменитого шотландского писателя-романтика Вальтера Скотта и также впервые переведенный на русский язык. Издание снабжено научными статьями, подробными примечаниями и иллюстрациями.

---

Успех «Старого английского барона» побудил мисс Рив посвятить литературному творчеству еще больше часов досуга; одна за другой были опубликованы следующие ее книги: «Два наставника: Современная повесть»{82}, «Развитие романа: в веках, странах и стилях»{83}, «Изгнанники, или Мемуары графа де Кронштадта»{84} (сюжетная линия этого произведения заимствована из романа мсье д’Арно){85}, «Школа вдов»{86}, «Планы воспитания, с замечаниями по поводу систем других авторов»{87} (томик в двенадцатую долю листа) и «Мемуары сэра Роджера де Кларендона, побочного сына Эдуарда Черного Принца, с занимательными историями о многих других выдающихся личностях четырнадцатого века»{88}.

К этим трудам следует добавить еще одну повесть, в основе интриги которой лежали сверхъестественные явления. В предисловии к более позднему изданию «Старого английского барона» мисс Рив извещала публику, что по предложению кого-то из своих друзей сочинила книгу «Замок Коннор: Ирландская повесть», в которой речь шла о призраках. Рукопись попала в чьи-то беспечные или нечестные руки и ныне безвозвратно утрачена{89}.

Все многообразные сочинения Клары Рив отмечены ясным умом, высокой моралью и теми качествами, которые необходимы, чтобы создать хороший роман. В свое время ее книги были приняты публикой в целом благосклонно, однако ни одна из них не сравнится по воздействию на умы со «Старым английским бароном» — можно сказать, что слава автора связана сейчас исключительно с этим романом.

Мисс Рив, снискавшая уважение и любовь окружающих, вела уединенную жизнь, не давая материала биографам, вплоть до 3 декабря 1803 года{90}, когда умерла в почтенном возрасте 78 лет в своем родном городе Ипсуиче. Согласно ее личному распоряжению, мисс Рив похоронили на кладбище при церкви Св. Стефана вблизи могилы ее друга, преподобного мистера Дерби{91}. В настоящее время живет и здравствует брат писательницы, преподобный Томас Рив{92}, а также ее сестра, миссис Сара Рив, — оба в преклонных летах. Еще один ее брат служил в военно-морском флоте и достиг чина вице-адмирала.

Никаких других сведений об этой высокообразованной и достойной всяческого уважения женщине нам узнать не удалось — биография ее проста, и таким же, как может предположить читатель, был ее образ жизни и характер. В наши задачи как литературного критика входит поделиться некоторыми мыслями, касающимися исключительно самого знаменитого произведения мисс Рив, с которого началась и благодаря которому, вероятно, не угаснет в будущем ее слава (мы говорим это без намерения умалить достоинства других ее сочинений).

Со слов самой писательницы мы знаем, что «Старый английский барон» является «литературным отпрыском „Замка Отранто“»{93}. Мисс Рив любезно поделилась с нами своими взглядами на механику сверхъестественного в литературе — в отличие от Горация Уолпола она склонялась к иному, более сдержанному подходу. Она осудила некоторые экстравагантные выдумки Уолпола: меч и шлем гигантских размеров, ходячий портрет, скелет в рясе отшельника{94}. По ее мнению, призрак, допущенный на страницы романа, обязан проявлять благонравие; как в жилищах селян, так и в господских домах до сих пор сохранились нормы, регламентирующие поведение подобных созданий, — им он и должен подчиняться.

Не отрицая авторитет мисс Рив, мы должны все же заявить протест против попыток опутать царство теней условностями, принятыми в мире обыденной реальности. Если мы уравняем в правах людей и духов, то последние лишатся таким образом всех своих привилегий. К примеру, если допускается существование бестелесных призраков, то почему не признать за ними способности принимать устрашающие, сверхчеловеческие размеры? Если есть волшебный шлем, почему бы ему не быть гигантским? Если у нас не вызывает возражений поразительный эпизод с падением доспехов (сброшенных, надо полагать, не рукой смертного), то спросим себя, неужели те же сверхъестественные силы не способны внушить Манфреду иллюзию (а ни о чем другом речь и не идет), что портрет его предка ожил и задвигался?{95} Можно возразить — и к такому аргументу прибегла бы, вероятно, и мисс Рив, — что существует граница правдоподобия, за которую не должна выходить даже самая необузданная фантазия; на это мы ответим вопросом: если мы решим наложить на потусторонние силы, действующие в романе, разумные ограничения, то где следует остановиться? В таком случае мы бы потребовали от духов объяснения за те весьма окольные пути, которые они выбирают, чтобы вступить в контакт с миром живых. Можно, например, выдвинуть quo warranto[2] против призрака убитого лорда Ловела за то, что он таился в восточных покоях, в то время как самым разумным было бы подать жалобу на убийцу ближайшему судье или на худой конец посвятить в тайну Фиц-Оуэна, — вернуть наследство своему сыну таким способом было бы куда проще; дух же избрал сомнительный и извилистый путь единоборства. В качестве встречного возражения можно было бы сослаться на то, что таков у духов обычай — обличая преступников, прибегать к окольным путям. Но если все дело в наличии или отсутствии прецедента, то Горация Уолпола, наделившего своего призрака исполинскими размерами, легко оправдать — вспомним об аналогичной величины страшном видении Фэдауна в «Жизни Уоллеса» Слепца Гарри;{96} что касается ходячего портрета, то и ему при желании мы бы нашли соответствие: нам известен портрет, который, как рассказывали, не только ходил, но и издавал стоны, чем крайне пугал одну весьма почтенную семью.

Но, спросят нас: где провести черту? Где остановиться, чтобы не злоупотребить доверчивостью читателя, когда писатель преступает границы здравого смысла и естественного порядка вещей? На этот вопрос существует только один ответ, а именно, что сам автор, будучи, по сути, заклинателем, не должен вызывать духов, если не способен снабдить их манерой поведения и языком, подобающими выходцам с того света. Шекспир, выводя на сцену такие персонажи, как Калибан{97} или Ариэль{98}, не интересовался мнением публики по поводу возможности или невозможности их существования; они убедительны потому, что наделены такими качествами, какие, согласно представлениям читателей и зрителей, полагалось бы иметь сверхъестественным созданиям, если бы они существовали. Если бы Шекспиру вздумалось заставить бестелесные призраки с римских улиц произносить вместо «писка и невнятного бормотания» членораздельные слова, его чудодейственной фантазии, без сомнения, удалось бы превратить в картину тот набросок языка мертвых, который содержится в процитированном нами выше ярком и удивительно удачном выражении{99}.

Наша писательница подходит к этой проблеме разумно и взвешенно: она знает силу своих крыльев и не залетает чересчур далеко; и хотя мы не прочь оспорить выдвинутый ею принцип в целом, мы все же готовы признать ее правоту, когда она применяет его в своих собственных сочинениях. Обратимся ли мы к «Старому английскому барону» или к другим книгам мисс Рив, мы нигде не найдем доказательств того, что она обладала богатым или могучим воображением. Ее диалоги умны и увлекательны, но в них нет ни полета фантазии, ни взрывов страстей. Привидение у нее заурядно — о тысячах ему подобных народ рассказывает истории долгими вечерами, когда семье, собравшейся вокруг рождественского полена{100}, больше нечем себя занять. Мисс Рив проявляет весьма уместную осторожность, показывая нам призрак лорда Ловела лишь мельком — не отчетливее, чем необходимо; это молчаливый призрак{101}, доступный только зрению; на него никогда не падает яркий дневной свет, способный рассеять наши почтительные чувства{102}. И таким образом, как мы уже говорили, писательница использует свои возможности с предельным успехом и достигает цели именно потому, что не замахивается на большее. Она поступает мудро и похвально, однако мы не можем допустить, чтобы те же правила сковывали фантазию какого-нибудь другого, более смелого автора.

Что же касается, так сказать, стиля эпохи, внешних примет тех рыцарских времен, к которым отнесено действие обоих романов, то между «Замком Отранто» и «Старым английским бароном» существует неизмеримая разница — причиной тому язык и слог Горация Уолпола, а также доскональное знакомство писателя со Средними веками. Клара Рив, вероятно, лучше знала Плутарха и Рапена, чем Фруассара{103} и Оливье де Ла Марша{104}. Мы не хотим этим сказать, что талантливой леди недоставало вкуса. В ее времена Макбета играли в полной генеральской форме{105}, а лорд Гастингс был одет как современный лорд-камергер, собравшийся явиться ко двору{106}. Если же мисс Рив обращалась за примером к литературе, то в романах французской школы она могла обнаружить чувства и манеры придворных Людовика XIV, перенесенные во времена Кира или Фарамонда либо в Рим периода ранней республики{107}. В наши дни историческим особенностям принято уделять больше внимания и авторам, равно как и актерам, вменяется в обязанность сделать попытку (пусть даже нелепую и гротескную) воспроизвести, с одной стороны, манеры, а с другой стороны — костюмы соответствующего периода. Прежде от писателя ничего подобного не требовалось и не ожидалось; не исключено, что Уолпол, почти всегда строивший свои диалоги в строгих рамках верности обычаям и языку эпохи{108}, стал первым, кто наложил на себя такие ограничения. В «Старом английском бароне» все персонажи, напротив, разговаривают и держатся так, как было принято в семнадцатом веке; употребляют те же приветствия, так же ведут беседу. Речь барона Фиц-Оуэна и главных действующих лиц характерна для деревенских сквайров тех времен, персонажи низшего сословия — это старики и старухи того же века. «Стоит только исключить рыцарские турниры»{109} (или заменить их современными дуэлями) — и всю цепь событий, вместе со всеми словами и выражениями, можно перенести во времена Карла II или любого из двух наследовавших ему монархов{110}. Повествование словно бы переведено на язык — и построено в соответствии с представлениями — более позднего исторического периода. Притом мы не беремся утверждать, что интерес к книге из-за этого ослабевает, — скорее наоборот; во всяком случае, возникает интерес иного рода; его не сравнить с тем, который порождается бурным воображением и строгой верностью обычаям и нравам Средневековья, но с его помощью автор достигает цели надежнее, чем сочинители более сложных и более амбициозных книг.