Шон О'Фаолейн - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Шон О'Фаолейн
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-05-002260-6

В том вошел лучший роман крупнейшего ирландского прозаика, романиста и новеллиста с мировым именем «И вновь?», трактующий морально-философские проблемы человеческого бытия, а также наиболее значительные рассказы разных лет — яркие, подчас юмористические картинки быта и нравов ирландского общества.

---

Молчание. И снова поцелуй: на этот раз он пришелся ей по вкусу. Потом все тоже молча. Дальше мне помнится широкий обзор из ее окна на втором этаже — сады и буковые рощи. Просторная, светлая женская спальня. Бордовый ковер от стены до стены. И в постели бок о бок молчаливые, утолившие страсть любовники, которым вместе можно бы насчитать сто тридцать лет — а мне предстояло еще полстолько.

Блеск истины не уподоблю форели на дне пруда: она взблескивает, когда всплывает.

— Ана! Ты ведь ничего не выдумываешь? Мы правда знаем друг друга уже сорок лет?

— Сорок один. С 1924 года. Со второго июня. Мне было восемнадцать, и я была обручена, Ты только собирался обручиться. Со своей Кристабел Ли. Я вышла замуж через семь месяцев. Ты женился через семь лет.

Забулькала уходящая вглубь истина. Его свидетельство о браке датировано… Но это же свидетельство его брата! Пристыженная истина нырнула еще глубже.

— Мы встретились в Лондоне возле фонтана на Трафальгар-сквер, того, который называется «Эмма», — не возле «Горацио». — Это что — придумано по ходу дела? — А ты не думаешь, что история их любви — самая трогательная на свете? Как Эмма Гамильтон влюбилась в одноглазого и однорукого моряка? Ты бы любил меня одноглазую и однорукую?

Она пихнула меня в бок. Я припоминал, когда же это Нельсон потерял руку.

— Любил бы?

Я думал о фонтанах.

— Конечно, любил бы. Точно так же!

— А если бы я была одноглазая, однорукая, все равно бы любил?

— Какой ужас. Я бы очень расстроился.

— Нет, а любил бы?

— Ну конечно, да-да, разумеется, любил бы.

(С дневником сходилось. Это после Италии. И К., то есть Кристабел Ли, на которой я в конце концов женился? Но в чьем дневнике это было, господи боже мой?)

— А ты бы меня все равно любил, если бы у меня был один глаз, одна рука, одна нога и одна грудь?.. — Она рассмеялась, сотрясая постель. — Словом, там-то мы и встретились. Там много народу встречается, только лондонцы не особенно, как и венецианцы не очень-то кормят голубей на площади Сан-Марко, а римляне редко бросают монеты в фонтаны. Я уроженка Лондона, я это знаю, а тебе откуда? Ой, господи, неужели же надо все сначала рассказывать. Ну, отец мой был врач. Переехал в Англию. Отстал от католичества. И я тоже. Я потому только и была у фонтанов, что словно бы потеряла себя. Вроде Эммы, да? С обручальным кольцом на пальце — вот с этим, мне его только что вручил тогда Реджи за обедом в «Кафе ройял». Как на него это было похоже, что именно там — и удачно, и удобно поймать такси до Чаринг-Кросса. Он торопился на какую-то свою медицинскую болтологию. Ирландец он, конечно. Но иноверец. Отец его был епископ, с моим познакомился в Тринити-колледже. И вот, глядя на тот фонтан, мне вдруг показалось, что я попала в какое-то людское гнездовье, где одни отцы с матерями знают всех других матерей и отцов и откуда он всегда будет спешить еще на какое-то сборище, а там уговаривать знакомых со знакомыми объяснить другим знакомым, что он жутко занят, огребая деньги где ни попадя и достигая тех самых, своих собственных, высот. Я блуждала и блуждала по Лондону, в полном отчаянии. А теперь смотрела на воду фонтана и думала: «Господи, чем же я провинилась? И как мне от этого избавиться?» Хотя заметь себе, что Реджи был тогда совершеннейший красавец, теннисный чемпион и регбист университетской сборной. Когда я в первый раз увидела, как он мечется по теннисному корту, мне он показался ньюфаундлендом, который ловит бабочку на цветочной клумбе, и я захотела быть заодно бабочкой и клумбой. К тому же в ответ на мое предложение взять меня замуж он забыл согласиться, но зато поклялся показать мне весь мир. Я подумала про Японию и вишневый цвет, про рикш в Сингапуре, сезон в Париже, опасную охоту в Африке, Африку Моэма, Малайю и Яву Конрада — я тогда была от Конрада без ума. Потом оказалось, что Реджи, говоря «весь мир», имел в виду Лазурный берег, куда я с десяти лет ездила на май с отцом и матерью. Господи боже ты мой! Как я ненавидела этот чертов Лазурный берег! Подняла глаза и увидела рядом юношу, ронявшего слезы в фонтан, и подумала, а вдруг ты возьмешь меня замуж, если я попрошу.

— Не ронял я слезы ни в какой фонтан! В жизни не плакал у фонтанов!

— Почем ты знаешь, раз потерял память? Мне понравился твой общий вид, твоя, так сказать, оснастка, вот я за тебя и ухватилась. Я всегда эдак подбирала мужчин по оснастке, хоть и выяснялось каждый раз, что на одной оснастке далеко не уплывешь.

— Да ты наверняка и толку-то не знаешь в оснастке.

— Реджи, если на то пошло, командор яхт-клуба. А я тебя могу прокатить туда-сюда по Северному морю. В общем, черт с ней, с оснасткой, но вот таким-то образом я и потеряла невинность в шестнадцать лет.

Она покосилась на меня. Я упорно глядел в потолок. Я думал: «Господи, да чем же я провинился?» И еще: «А называется опытный мужчина». Я сказал:

— Ну, и как, выяснила ты, отчего я грустил?

— Еще бы. Ты мучился вопросом, обручаться тебе или не обручаться. Мы разобрались в том, что есть обручение. А проникнувшись обоюдным дружеским чувством, пошли в Национальную галерею и уселись там поговорить о Жизни, Любви и Идеалах, о Жизненном Опыте, о Мужестве, Истине и Достоинстве. Ты сообщил мне, что ты журналист. И завел речь о Германии. Союзники, сказал ты мне, условились о выводе войск из Рура, а Рур — это оккупированная после войны часть Германии. Таким образом, сказал ты, война закончилась. В 1924 году! И добавил, что таким образом начата следующая война. Меня это потрясло. Я ничего не слышала о человеке, о котором ты упомянул, — об Адольфе Гитлере. Он, кажется, сидел тогда в тюрьме. Много у меня было поклонников, но ты один говорил не только о себе. И я тут же в тебя влюбилась.

— Но ты же едва успела обручиться со своим будущим мужем!

Она присвистнула.

— А ты сегодня, если верить тебе, два часа, как познакомился со мной, и смотрите, пожалуйста. Лежишь, голым-голенький, в постели с незнакомой женщиной.

— Где же я жил в 1924 году?

— В Лондоне, но ты сказал, что собираешься переехать в Колчестер, работать на тамошнюю «Ивнинг газетт». Я потому это помню, что восхитилась твоими словами: ты, мол, «в данный момент» европейский обозреватель коркского «Экзаминера», а вскоре будешь обозревать новости искусства для колчестерской «Газетт». И твой брат Джим как раз в тот день приехал в Лондон: он освещал спортивную жизнь в ньюкаслской газете. Я была ужасно заинтригована. Никогда прежде не думала, что журналисты могут освещать жизнь. Мне почудилось, будто я попала прямо на кухню событий, на Флит-стрит. Чтоб тебя проверить, я предложила, раз уж мы в галерее, заодно посмотреть картины и убедилась, что бог там тебя знает насчет Европы, а вот в живописи ты знаток: я тайком от тебя взглянула на табличку под картиной Гоццоли и для подвоха говорю: «Смотрите-ка, это наверняка Джорджоне!» — а ты очень величественно отозвался: «Подделка, вероятно! По-моему, это поздний Сассетта. К тому же, как сказал Пейтер о Джорджоне, всякое искусство ищет уподобиться музыке. А вы разве слышите музыку, глядя на эту вещь?» Джорджоне! С какой высоты все это было произнесено!

— Ну и память у тебя!

— Портативный магнитофончик. И если уж я тебе говорю, что ты два года освещал искусство в шеффилдском «Телеграфе», то будь уверен, что так оно и было.

— Неужели?

— Посмотрев картины, мы зашли в кафе за галереей, возле Ирвинг-стрит, ты взглянул через улицу на Гаррик-клуб и спросил, не хочу ли я пойти в театр. Твой братец из Ньюкасла предлагал тебе два билета в партер в «Олдуич», полученные от редактора «Морнинг пост», некоего Э. Б. Осборна, который сам идти не захотел, усомнившись, что спектакль того стоит. Давали фарс Бена Трэверса, играли Том Уоллс и Ральф Линн, и я согласилась на условии, что кормлю тебя обедом в Сохо; поспорили и решили поделить расходы. Мне, как дочке виноторговца, предоставлялось платить за вино.

— Ты же только что говорила…

— Знаю, знаю, что он был врач. Но я же должна была как-нибудь поставить на своем. Я выбрала «Понте-Кане». Как видишь, моей памяти можно вполне доверять.

— А тебе можно доверять?

— Проверяй. Мы обедали в итальянском ресторанчике на Фрит-стрит. Я заказала tette di vacca — думала, что это телячьи мозги, а это оказались четыре коровьих соска, выложенные на тарелке рядком, точно белые сосиски. Ты поинтересовался, что это за кушанье, а я не стала тебя расстраивать: такие, говорю, сосиски, и съела их, к черту, вместе с молочной подливкой. Весь спектакль мы держались за руки, я радовалась каждой реплике и думала, что это самый несчастный вечер в моей жизни, потому что, если бы ты мне сделал предложение, я бы за тебя пошла, а ты, я знала, не сделаешь — из-за этой своей глупой телки. Мне нужно было к Виктории, на метро; ты посадил меня в такси, и я на прощанье сказала тебе, уже из окна: «Я вас буду помнить целую вечность», и ты мне то же самое сказал, а увиделись мы снова только через пять лет.