Шон О'Фаолейн - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Шон О'Фаолейн
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-05-002260-6

В том вошел лучший роман крупнейшего ирландского прозаика, романиста и новеллиста с мировым именем «И вновь?», трактующий морально-философские проблемы человеческого бытия, а также наиболее значительные рассказы разных лет — яркие, подчас юмористические картинки быта и нравов ирландского общества.

---

Несколько минут спустя я прижимал к себе плачущую тетушку Анну в ее единственной комнате, где она многие годы стряпала, спала и сидела день за днем; меня обдало знакомым едким запахом городской бедности, запахом отсыревшей одежды, плохо работающей канализации и жареного лука и одолел стыд, оттого что за двенадцать лет, с тех пор как уехал из Корка и женился, ни разу я ее не навестил. Я поцеловал ее, и она поцеловала меня так по-матерински, словно я все еще был мальчишкой. Потом я отступил, посмотрел на нее, и меня пронзило воспоминание. Лицом она походила на старую черепаху, сгорбилась, как цапля, и при этом нарумянилась. Давным-давно мама однажды со смехом рассказала, что тетушка румянится лепестками герани, слегка растертыми со светло-коричневым гуталином. Я заметил также, что гнилые тетушкины зубы заменены хорошими вставными, а волосы подкрашены и подсинены. Я, как мальчишка, вытерпел упреки, которые она обрушила на меня, а потом, стремясь поскорей выбраться из этого беспорядка и духоты, заторопил ее одеваться и ехать со мной обедать в отель «Виктория».

Она надела меховое манто и старенькую соломенную шляпку, приукрашенную белыми маргаритками. Одевшись, она преисполнилась этакой, как говорят в Корке, величественности, изрекла, например, снисходительно: «Вполне милый маленький автомобиль» — и пошла болтать про все большие, куда больше этого, автомобили, в которых ездила на карские скачки. За обедом она держала вилку и нож под прямым углом к тарелке, понемножку, как птичка, потягивала вино, кофе пила, оттопырив мизинчик, откашливалась, прикрыв рот салфеткой, будто монашка, и, словно особа королевской крови, удостоившая меня аудиенции, вела светскую беседу, состоящую из сплетен и пересудов о местной «аристократии», о женах, которые корчат из себя благородных дам, и о большущих домах. Покончив с обедом, она достала пудреницу, попудрила нос, внимательно рассмотрела себя в зеркале и слегка подмазала губы. Она уклонялась от всех моих попыток поговорить о прежних временах, пока мы не перешли в безлюдную гостиную, где я занялся коньяком. А она предпочла джин с соком лайма. Наконец мне все-таки удалось отвлечь ее от ее прекрасного прошлого и высказать мое желание давать ей в качестве скромного подарка двадцать восемь фунтов в год (об участии Мэла я благоразумно умолчал).

— В память о прежних временах, тетушка? — сказал я в надежде, что она наконец перестанет быть Ее величеством и снова обратится в мою тетушку Анну.

Она в два счета поставила меня на место.

— Нет! Большое спасибо. Теперь, когда я получаю дивидендики, я в этом не нуждаюсь.

И потом битых два часа, за коньяком и джином, мы без толку топтались на одном месте. Никаких подарков она («конечно же») не примет. От своих дивидендиков она («конечно же») не откажется. Под конец я добился только одного. Холодно, но решительно она сказала, что если «этот человек» лишит ее законных прав, ее ноги там не будет.

— Не желаю иметь ничего общего с этим так называемым мистером Мэлдремом. Хватит с меня этих мошенников биржевых маклеров.

Лишь в четыре часа я сдался — взбешенный, отвергнутый, униженный и вымотавшийся. В моем белом «ягуаре» (в котором, как я ей сказал, я сегодня утром приехал из Дублина) я медленно — по ее высочайшей просьбе — провез ее по городу и остановился у ее дверей, где нас окружила толпа соседских мальчишек, восторженно ахавших над белой, «что твой снег», машиной, как выразился один из них. Я горячо заверил тетушку, что следующим летом опять ее навещу, поцеловал на прощанье, попросил извинить меня за спешку, сказав, что до темноты должен вернуться в Дублин, и под ликующие крики ребятишек покатил прочь. Едва отъехав за угол, я остановил машину и стер с лица ее губную помаду. Я гордился тетушкой, презирал себя и ненавидел Мэла и все, что олицетворяют он и ему подобные, причем сам не знал, что под этим подразумеваю, разве только это имело кое-какое отношение к развращающему нас всех могуществу денег.

У меня не было ни малейшего желания слушать его торжествующий хохот. Я оставил машину на безлюдной Южной Мэл и пошел бродить по тихим воскресным улицам города своей юности, мало что замечая вокруг. Я был слишком зол и слишком поглощен заботой — как бы исхитриться помочь тетушке, и меня донимали горькие мысли о Мэле, и о самом себе, и о том, что сделали с нами годы. Прав ли он, говоря, будто я ничего не знаю о бедняках вроде тетушки Анны? Его Шейла — та же молоденькая хорошенькая тетушка Анна, такая же нищая и, как когда-то тетушка Анна, оказалась причастна к миру богатства. Что он-то, в сущности, о ней знает? Наконец я подошел к самому главному — в ту минуту я стоял, перегнувшись через перила старого моста южных ворот, глядел на речку Ли, от которой сейчас, во время отлива, исходил отнюдь не сладостный аромат, и думал опять не только о Мэле, но и о нас обоих, какими мы были здесь давным-давно, в студенческую пору. Что я, в сущности, о нем знал и знаю? Моей тетушки Анны сейчас не существовало, ее заменила некая «мисс Анна Уилен, провинциальная дама в стесненных обстоятельствах» (так написали бы о ней в каком-нибудь из ее любимых третьесортных романчиков лиловой серии), у которой только и осталось от лучших времен, что воспоминания да меховое манто, обманутая и лишенная тысячи фунтов — таким бы стало ее утраченное богатство через каких-нибудь несколько недель — ловким биржевым маклером. А существовал ли на свете мой друг Мэл — тот, каким я его представлял?

В каждом из нас не один человек. Мы проживаем несколько жизней — веры, честолюбивых стремлений, иногда любви, часто дружбы. Мы меняемся, умираем и опять живем. В этом его уютном коттедже я был гостем призрака? И сам призрак? Если он стал другим, Шейла, должно быть, его знает. А я нет. Сколько я могу судить, она его меняет. Я поднялся с парапета, пошел обратно к автомобилю и только и понимал, что, вернувшись в коттедж и покидая его, надо постараться ничего этого не высказать.

Я приехал как раз вовремя, чтобы выпить с Мэлом и местным викарием еще один прохладный мартини, приготовленный Шейлой. За ужином, который ничем не уступал вчерашнему, я предоставил вести беседу Мэлу и его гостю — все больше об археологии, птицах, предполагаемом аэропорте, местных политических сплетнях. Я завидовал этим двоим. В столице никто никогда не обсуждает местные новости так основательно и увлеченно, как обсуждают провинциалы дела и людей своего города-государства. Викарий не засиделся. Сразу после его ухода Мэл повез Шейлу домой. Вернулся он минут через двадцать.

Я стоял, опершись рукой о каминную полку, и слушал обратную сторону идиллии «Зигфрид», конец последнего акта «Валькирии». Когда Мэл вошел, я поднял руку, знаком прося его помолчать, я был взволнован чудесной героической музыкой, сопровождающей Брунгильду на горном склоне, в Валгалле, в огненном кругу, сквозь который однажды прорвется молодой человек, не кто-нибудь, а Зигфрид, чтобы освободить ее поцелуем. Мэл опустился в кресло, закинул руки за голову, и мы оба слушали, пока музыка не отзвучала и в ушах опять не загудела тьма, обступившая дом. Некоторое время мы молчали, а потом я сделал то, что обещал себе не делать.

— Ну? — сказал я, посмотрев сверху вниз на Мэла.

— Ну? — произнес он, подняв на меня глаза.

— Тебя можно поздравить?

— С чем?

— С твоей Брунгильдой.

Он лениво покрутил головой, откинутой на спинку кресла.

— Ты хочешь сказать — нет? Или сам не знаешь?

Он опять медленно покрутил головой.

— Предпочитаешь умолчать? Прежде ты так не осторожничал, Мэл. Что с тобой произошло? Ну же, Мэл, воспользуйся случаем, такое раз в жизни выпадает. Для начала не лишай тетушку Анну ее дивидендиков.

— Ага! Значит, она не приняла наш дар?

— Она отказалась. Но тебя беспокоить больше не будет. Она теперь убеждена, что ты не просто биржевой маклер, а мошенник и украл у нее состояние. Ну же, Мэл. Отбрось осторожность, хоть раз в жизни рискни. Хватит тебе быть маклером-мошенником.

— Ты предлагаешь мне согласиться, чтобы твоя тетушка вымогала у меня деньги?

— Я предлагаю, чтобы ты забыл про божка, которого сотворил у себя в дровяном сарае. Это не ты. Не можешь ты быть таким. Мэл, которого я знал, не может быть модным нынче воплощением неколебимого, неподкупного, жесткого, самовлюбленного старика, закосневшего в своих принципах, гордыне и педантизме. Это поддельный бог. Выкинь его на свалку. Когда ты воссоздашь свой истинный облик, ты увидишь, что ничуть не страшно выплачивать тетушке Анне ее дивидендики… или жениться на Шейле.

Я сказал «не страшно», потому что, едва он услышал, что он не тот, каким хотел бы быть, глаза его под белесыми ресницами сузились, скулы под седеющей порослью залились краской, губы распустились. Он резко отбросил внезапный страх.

— Я не изменился. Я тот, каков есть, каким всегда был и намерен всегда быть. И если я педант, как ты изволил меня назвать, я согласен быть педантом. Это лучше, чем быть нелепым мечтателем вроде тебя и твоей помешанной тетушки.