Александр Беатов - Время дня: ночь

• Название: Время дня: ночь
• Автор: Александр Беатов
• Жанр: Современная проза

В романе "Время дня: ночь" сделана попытка нарисовать картину завершающегося расцвета советского декаданса — той "золотой" эпохи, которую назвали "застойной". В манере, лишённой "пафоса оптимистического соцреализма" вычерчивается бытовая линия круга, в который попадают различные выходцы из ушедшего в прошлое XX-го века. Поиск жизненного смысла, любви, страдание героев, преодоление недугов, преследование властей и противостояние им образуют негативный образ структурной нити, ведущей к сокрытым для первоначального видения горизонтам позитивного преображения читательского взгляда.

В отличие от автора "Мёртвых Душ", побоявшегося отступить от идеи ради правды жизни, создатель романа "Время дня: ночь" не решился предать своё детище огню. Может быть, образы героев Гоголя вовсе не вытянуты из больного сознания перфекциониста, который пытался переделать жизнь, но не нашёл ничего лучшего для разрешения своих сомнений, чем сожжение? Следуя этой логике, автор романа "Время дня: ночь" пришёл к мысли, что и его образы вовсе не являются какой-то новой выдумкой. Он только обрисовал контуры тех, с кем столкнулся в жизни; и если таковыми оказались персонажи, может быть, и не достойные уважения читателя, — за недостатком чего-либо значительного, автор попытался из обыденного создать что-то, вырвав у времени никем не замеченное сырьё и даже использовав свою собственную жизнь как материал для творчества. Художник в самом широком смысле — это "плагиатор жизни", с болью для себя поглощающий и переваривающий её пертурбации, чтобы продвинуть вперёд хотя бы немного то, чему мало кто придаёт значение, или, к сожалению, принимает даже свою собственную жизнь за нечто обыденное. Так ли это?

---

В костёле он действительно встретил всех, кого ожидал, даже Людочку, ревниво взглянувшую на него. Кроме Санитара там оказались Ира и Наташа. Ольга с Вовой находились порознь. Почему-то она уже давно перестала подниматься в хор, и теперь сидела на боковой скамье, за колонной, откуда алтарь был закрыт для взгляда. Причащаться она не пошла.

После службы все встретились на пол пути к метро Дзержинская, направились мимо Политехнического музея к Площади Ногина. Догадываясь, что Людочка уже рассказала Санитару о их поездке и преподнесла его не в лучшем свете, Саша лишь вкратце поведал о том, как они посетили патера, где он прочёл книгу Бердяева, как у пани Ванды встретили Анатолия, где он нашёл и прочёл другую книгу — Дейла Карнеги; рассказал о знакомстве с Олей, которая устроила экскурсию в музей Чюрлёниса и поездку в глухую деревню, где одной женщине является Богородица… Почему-то все остальные поотстали и шли сзади на дистанции. Санитар, обычно участливый в беседе, ничего не расспрашивал, будто бы чем-то озабоченный. Остановившись у метро, он дослушал рассказ Саши до конца. Наступила какая-то неловкая пауза. Вся группа продолжала стоять поодаль, время от времени поглядывая на Санитара и Сашу. Не зная, что ещё сказать, Саша вдруг спросил Санитара о том, что он думает по поводу "Альтернативного Университета". Санитар, видимо, не ожидал такого резкого перехода и, будто бы, не услышав Сашиного вопроса, спросил что-то о Каунасе, Анатолии и пани Ванде.

Спустившись в метро, их группа распалась совсем. Люда увязалась за Санитаром, Ира уехала с Наташей, а Оля — с Вовой. Саша остался один.

"Почему все так быстро разбежались?" — подумал он. — "Обычно подолгу обсуждают разное… И почему Оля поехала с Вовой? Ведь ей нужно совсем в другом направлении… Ведь, Ире нужно было поехать с Вовой, а она поехала с Наташей…"

Догадка вдруг озарила его…

Прошло лишь пол минуты, как все разошлись…

Саша побежал в середину зала, к переходу, считая колонны. Он перебежал на платформу встречной ветки, отсчитал нужное их количество, стал поджидать поезд…

Когда двери подъехавшего поезда раскрылись, он встретился взглядом с Ольгой. Она стояла у противоположной, закрытой двери. Вова Сашку не видел, потому что стоял лицом к Оле, держась одной рукой за поручень, а другою… за плечо девушки. Он что-то ей говорил, но, вдруг, поймав её удивлённый взгляд, обернулся — и увидел Сашку. В это время двери закрылись и Саша почему-то заулыбавшись в ответ, поднял вверх палец. Опешивший Вова даже не догадался ответить таким же знаком. Сквозь замелькавшие окна Саша видел, как уезжая, Вова переглянулся с Олей, спросил её что-то, и они пропали в туннеле.

"Все ехали на собрание, и он почему-то был лишним…"

"Ну и пусть!" — подумал Сашка. — "Пусть теперь знают, что и я знаю… Небось сразу донесут о том, как я ловко угадал, куда и в каком они поедут вагоне…"

Вернувшись домой, он почувствовал какой-то тревожный гнёт. И зная, что это — предвестие депрессии, поспешил выпить нейролептики.

Он лежал на диване в своей комнате и чувствовал, что ничего не хочет делать. Это состояние отсутствия интереса, он часто испытывал после больницы, старался его избегать, чем-нибудь увлекаться. Но стоило потерять под ногами почву — и всё обессмысливалось. То, что раньше казалось важным, увлекательным, больше не интересовало и делалось в тягость.

С большим трудом Саша поднялся, долго шатался по квартире, не находя себе места. Он мучился от нависшей проблемы: что ему делать дальше? Он перебирал в голове одно дело за другим, но не мог ни на чём остановиться. Хотелось сделать что-нибудь полезное, но представив себе последовательность операций, он отвергал идею из-за казавшейся сложности.

"Меня давно что-то гнетёт", — думал он. — "Как будто вылетело одно звено… Цепь порвалась, и я лечу куда-то вниз с обрывком в руках… Я всё чего-то ожидаю… Чего? — Не знаю… Только я всё хочу что-то решить, что-то большое, что сразу решить невозможно… что-то непонятное, но главное в жизни… что-то слишком абстрактное, чтобы понять, что оно есть такое…

А может быть вполне, что этого нет вовсе… Я просто привык быть в какой-то заботе… Уже предмета заботы давно нет, но я остался озабочен…"

"Сознание человека предметно… Оно может мыслить только предметами", — рассуждал он, — "Поэтому оно легко подпадает под их влияние, опредмечивается… И многие предметы мира обладают магической силой. Вместе со своей предметной формой, они имеют, скрытое предметное значение, опасное для сознания… Сознание пропускает через себя предмет… И не замечает скрытого предметного значения… И вот, однажды предмет перестаёт существовать… И хотя предмета этого уже нет, в сознании остаётся его след: потому что незаметно для себя сознание уже надело маску, со значением этого предмета, и начинает смотреть на весь мир через неё. И другие люди начинают видеть тебя в этой маске и относиться к тебе совсем по-другому. И беда в том, что человек даже может не подозревать, что маска прилипла к его сознанию и даже срослась с ним. Он страдает и мучается от недоумения и не знает, что с ним произошло…

Вот, я разочаровался в первой любви… И дальше всё стало противно… Потом — ПТУ, Завод, психушка, стукачи, кагебешники… Я думал, что, наконец, встретил настоящих людей… Полюбил… И вдруг снова наступаю на грабли, будто бы, кем-то ловко подставленные. Всё это наносит на сознание раны — маска покрывается новыми и новыми слоями, которые оторвать от лица души становится невозможно… Всё это тяготит, раздражает, пугает, повергает в бессознательный ужас депрессии… Новые разочарования искажают лицо, надолго застывающее в болезненной гримасе. Кто ж такого урода теперь полюбит? ПТУ, Завод, страх перед армией, вместе с их насилующей объективной предметностью впрыснули в мою кровь отраву: тягость, гнёт, страх. И вот, уже нет ПТУ, но осталась тягость; нет Завода, но есть тревога; нет угрозы армии, но есть страх… Нет психбольницы, но осталась лекарственная зависимость… Даже сейчас я осмысливаю это, докапываюсь в психоанализе до скрытых корней зла, благодаря тому, что принял дозу лекарства. А иначе бы мои мысли кружились по замкнутому кругу: почему я стал не нужен экуменистам? Неужели Людочка успела передать наш разговор у патера?

Человеческое сознание неполноценно из-за его предметности. Его так легко повредить, измять, исказить, придать ему любую форму… И так трудно всё исправить, вылечиться… Понимая это, я, по крайней мере, уже в начале пути к выздоровлению. Тот болен, кто не способен осмыслить этот механизм. Но осмысливший и преодолевший это, практически становится совершенен: "Над силой той, что естество связует, себя преодолевший торжествует…"

Вспомнив эту Гётевскую фразу, Саша вдруг понял, что депрессия отступила. Ему захотелось что-то делать, куда-нибудь двинуться…

Он подхватывает на плечо велосипед, выходит из квартиры, едет к трамвайной линии, к Нагорной улице, в сторону Зюзенского лесопарка…

Лекарства незаметно вступают в действие — он уже не понимает и не чувствует ни обиды, ни тревоги, ни заботы. Он доезжает до парка, катится по дорожкам в сторону санатория "Узкое", где провёл свои последние дни поэт и философ Владимир Соловьёв; туда, где парк кончается и начинается лес.

Он едет по лесным тропинкам…

Солнце пробивается сквозь молодую листву!

Как всё здорово! А вот, нельзя больше ехать — и он слезает с велосипеда и переходит по бревну ручей, идёт дальше пешком, легко катит рядом велосипед…

Как необыкновенно хорошо идти и катить рядом велосипед!

Он выходит на поляну, ложится на прошлогоднюю сухую траву, с проблесками молодой зелени, расстёгивает рубашку, открывает бутылку лимонада, прихваченную из дому, и пьёт…

Его губы примкнули к горлышку бутылки, и лимонад течёт через горло в живот. Его грудь дышит, он остро чувствует всё это и осознаёт…

"Как хорошо лежать, смотреть в небо, на поле, далеко за него, где церковь, в лесах, на деревья!.."

Пейзаж чем-то напоминает литовский. Но его мысль на этом не останавливается. Её будто притягивает что-то другое…

Саша вытаскивает из кармана Новый Завет, открывает Псалтирь, в конце книги…

"Ложусь я, сплю и встаю, ибо Господь защищает меня", — читает он.

И Саша чувствует Его. Он осознаёт Его. Он сливается с Ним. Он входит через его мозг, через осознание им Его и становление Им. Это настолько невероятно, удивительно, что делается страшно, будто он стоит на краю пропасти и собирается сделать шаг, но только не знает, полетит ли вниз или, как птица, по воздуху, сначала прямо, потом — вверх…

И он делает этот шаг и, чувствуя, как летит, будто на крыльях, испытывает невообразимый экстаз. Место страха заполняет космическая любовь! И реальность богоприсутствия исцеляет, вытесняет без остатка всё остальное, что есть не Он.