Ханс Хенни Янн - "Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты

• Название: "Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты
• Автор: Ханс Хенни Янн
• Жанр: Современная проза

---

Второй.

Вынашивающего совершенно определенный запах.

Шульц.

Вы остроумны - такими вы себе представляетесь, и это обескураживает меня. Я потею страхом. Вожделение угнездилось во мне, как лихорадка. Разве я не упомянул, что завел этот разговор, чтобы подготовиться к бегству за пределы собственного черепа? По сути, я не могу понять, почему бы человеку

не говорить того, что он думает, если в конце ему все равно придется думать то, что он вынужден говорить: хотя бы уже потому, что для двоемыслия не остается пространства там, где мышление - даже единообразное - повсюду упирается в стены... Поистине, я доказываю свою конгруэнтность[6], когда дедуцирую себя вовне и начинаю воспринимать нечто чуждое как мои же мысли.

Первый приятель.

Мы совершенно убеждены, что нечто чуждое присутствует и здесь.

Шульц.

К черту, приятель: если меня здесь нет, значит, на меня в любом случае нельзя сердиться.

Ее паж сплюнул в бокал, а она это пьет. Однозначно... Я тоже хочу быть однозначным и говорить именно то, что имею в виду.

Первый приятель.

Однозначность никогда не приводит к недоразумениям. Если бы ты всегда говорил однозначно и откровенно, тебя бы понимали лучше.

Шульц.

Приятель, мы говорим, говорим! Потому-то я не могу сдержать слез. (Роняет голову на стол и плачет.)

Первый приятель.

Он совершенно пьян.

Шульц (вскакивает, бросается на колени перед Анной и кричит).

Прекрасная Дама, кто бы вы ни были, скажите, в самом ли деле я до бесчувствия пьян, и если вы скажете, что от меня разит вином, то пусть меня засолят вместе с селедками... Если же скажете другое, то я пока не знаю, что вам отвечу.

Хельмут.

Госпожа, боюсь, он склонен к насилию, как та Рука!

Анна.

Молчи!

Хельмут.

Клянусь Богом, ты нюхаешь его дыхание, Госпожа! Бог мой, как мне стерпеть, что ты отдаешь себя во власть Взбесившегося... А вдруг он укусит?! Но нет, он же тебя не целует...

Анна.

Вы попросили меня о малом. Ну хорошо, я исполню эту малую просьбу. Теперь я должна говорить. Я встала совсем близко от вашего дыхания. Было ли оно неприличным? Ко мне как-никак обратились с просьбой. Почему бы не исполнить ее?

Хельмут.

Потому что это опасно; потому что, если ее исполнить, желание может безмерно возрасти и превратиться в бесстыдство.

Анна.

Молчи!.. Ты говоришь затасканные слова.

Шульц.

Истины, истины... отчеканенные, удостоверенные, испытанные! Несомненные истины, в чем каждый может убедиться, ибо - поскольку, как я понимаю, мы приблизились к Истине, а Истина есть пробный камень, решето, плавильная печь, бессмыслица - я догадываюсь, что, если бы я сейчас не вывалялся в дерьме, как осел, то не упустил бы своего шанса на поцелуй! Драгоценный! О, эта Истина! Но я еще не знаю, пьян я или нет.

Первый приятель.

Говорю тебе: он оскорбит ее, как уже оскорбил нас. Неслыханно!

Второй приятель.

Однако должен заметить, что и она ведет себя крайне двусмысленно.

Шульц (вскакивает).

Кто сказал, что она шлюха?.. Кто это сказал?.. Кто такое предположил? Кто позволил себе это наглое, неслыханное, кощунственное предположение?! Проклятый сброд! Желоба для дурно пахнущих острот, канавы со зловонными испарениями, гнойники, наполненные нелепостями, растянутые - продажные - влагалища, зияющие смешки, горластые рыночные зазывалы! Как мне еще оскорбить вас, чтобы не замарать рук соприкосновением с вами?!

Первый приятель.

Я ухожу. Тут ничем не поможешь. Он напился. Пошли! Второй приятель.

Гениальность, конечно, многое извиняет - только он явно переборщил с гениальными непристойностями.

(Оба уходят.)

Шульц.

Если по правде, то я не знаю, в самом ли деле пьян! А всё мой рот - эта богохульная пасть, эта куча словесных отбросов! (Он плачет.) Не знаю, пьян ли я.

Хельмут.

О Госпожа, чем все это закончится?!

Анна.

Закончится совершенно так, как дóлжно -

Хельмут.

Почему ты это говоришь? Почему не скажешь: «Закончится, как я хочу», или: «Всё будет хорошо»? Поверь, я очень опечален...

Анна.

Ты глуп, тебе не хватает мужества.

Хельмут.

Зачем ты меня ругаешь? Я этого не вынесу, я убегу из себя, если ты и впредь будешь меня упрекать... Ох, ох, ох, как тяжела моя служба - ибо я имею глаза, я не слеп, и я имею уши, чтобы слышать!

Анна.

Что ты такое говоришь?

Хельмут.

Клянусь своей верностью, это все пустяки: просто я устал; да и час уже поздний, кажется.

Шульц (поднимает голову).

Я еще должен узнать, пьян ли я.

Анна.

Итак, мне все же придется сказать то, ради чего ко мне обратились с просьбой. Вы не пьяны...

Шульц.

О, это великолепно - что я трезв; это совершенно великолепно. Значит, я по самые брови увяз в правде, и она заливает мне уши. Великолепно, великолепно! О, я уже вижу взаимосвязь. Каждый вправе просить - конечно, каждый вправе! Ох, я помогу себе выбраться из провалов в собственных мыслях. Каждый вправе просить... Она - Бог, я помогу себе выбраться из лабиринта горячечного воображения. Я помогу себе, клянусь Правдой: так хорошо, как сумею, и ровно настолько плохо, насколько плох я сам. (Он преклоняет перед Анной колени.) Я, в своем убожестве, умоляю вас мне помочь, чтобы я стал богатым. Я - художник; но художник скверный, поскольку мне не хватает золота, и блеска, и киновари, и белизны, и всех прочих красок, и линий - линий у меня совсем нет. Я беден, и я во всех отношениях дилетант. А все же я мог бы разбогатеть - будь у меня мужество, чтобы обратиться к вам с просьбой.

Анна.

Что-то непохоже, чтобы оно у вас было. Но высказать просьбу нетрудно. Я мало что поняла. Однако почему бы и не попросить о помощи, коли беда проникла вам в кровь? Если я в самом деле могу помочь и исполнение просьбы меня не слишком обременит... Я вижу вы стоите на коленях, мне вас жаль... Я слышала, как вы бранились, и поняла... Ибо сама ощущаю пустоту, и мне больно.

Шульц.

Вы говорили много такого, что располагает к доверию. Что ж, теперь я выскажусь начистоту Я предполагаю, что именно у вас найду золото, и совершенные линии, и краски, расцветающие, как юные розы... Я прошу, поставьте на кон мужество, если оно у вас есть, или украдите его - и покажите мне свое тело ничем не прикрытым.

Анна.

Вы требуете многого.

Шульц.

Конечно, слишком многого! И все же вы не возмущаетесь, не кричите, не заливаетесь румянцем стыда и не ведете себя, как неожиданно оголившаяся задница... Ох, простите эти слова; но вы и впрямь себя так не повели! Меня восхищает, что, услышав мою просьбу, вы ничего не предприняли, что ваши линии не разошлись, как доски сломанного ящика. Вы остаетесь, какой были; услышав мои слова, не выказали негодования. Скажите...

Анна.

Сперва поднимитесь с колен! Вы попросили многого. А что если я обращусь к вам со встречной просьбой: возможно, такой, чтобы, делая то, чего просите вы, я лишь заплатила бы ее цену - и даже осталась в выигрыше?

Шульц.

Говорите же! Давайте говорить по-простому. Боюсь, пространные речи нас чересчур распалят. Я прошу, чтобы вы мне продемонстрировали ваше обнаженное тело.

Анна.

А я прошу у вас брачную ночь, всего одну.

Шульц.

Что?!

Анна.

Вы побледнели? Вы удивлены моей дерзостью, жаром крови?

Шульц.

Удивлен, пожалуй, и даже очень; но вместе с тем и несколько отрезвлен.

Анна.

Испугались собственного отражения в зеркале?

Шульц.

Неужто я так выгляжу?.. Пожалуй, я и впрямь рассчитывал на другое. Но теперь меня мучит любопытство. Любопытство! Теперь я охотно увидел бы вашу грудь и всё тело, промежность и попку... Наверное, они выглядят очень странно... Я, пожалуй, отважусь на эту сделку любопытства ради.

Хельмут.

О Госпожа - теперь он умалится.

Коридор в доме Анны.

Появляются Анна, Шульц и Хельмут. Ночь.

Анна.

Вы плохо обо мне думаете, ибо вы унизили меня.

Шульц.

И все же простите. У меня закружилась голова, я не представлял себе, совершенно не представлял, что теперь будет. Прежде я много писал красками, чтобы практиковаться, а пишут художники по большей части шлюх. Умных или глупых - но всегда уродливых... Когда же пришли вы... Просто пришли и заговорили как исполненная вожделения женщина, соразмерность ваших черт в сочетании с этим вожделением показалась мне остротой, удачной остротой Бога, и я захотел посмеяться...