Люк Райнхарт - ДайсМен или человек жребия

• Название: ДайсМен или человек жребия
• Автор: Люк Райнхарт
• Издательство: СОФИЯ
• Жанр: Психология
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-91250-824-0

Безбашенная книга и потрясающая пародия на психоанализ, «Дайсмен» увлекателен, насмешлив и шокирующ, настоящий диверсант в тылу американской поп-культуры. В общем — самый культовый бестселлер наших дней.

Одолеваемый депрессией психоаналитик Люк Райнхарт живет с женой и двумя детьми в Манхэттене. Восточная и западная философии с их тщетой объять смысл и бессмысленность его уже просто бесят. Однажды он рискнул доверить игральному кубику выбор своих поступков — и вскоре понял: единственный путь спасения души — позволить все решать жребию. Катясь, как кубик, сквозь секс и психотерапию, Люк распространяет новую религию, забавно сочетая проповеднический пыл и собственную развращенность, ставя дыбом и свою жизнь, и мир вокруг.

---

Жребий постоянно меня унижал. Как-то в субботу он велел мне напиться: действие, которое представлялось мне несовместимым с моим достоинством. Быть пьяным означало потерять контроль над собой, что к тому же несовместимо с отстраненным экспериментальным существом, которым я становился, подчиняясь воле Жребия. Но мне понравилось. То, что я вытворял, не слишком отличалось от моих безумств на трезвую голову. Я провел вечер с Лил и Экштейнами, а в полночь принялся делать самолетики из рукописи моей книги о садизме и запускать их из окна, выходящего на 72-ю улицу. В пьяном виде я приставал к Арлин, что и было интерпретировано как домогательства в состоянии опьянения. Это происшествие стало очередной уликой в деле о медленном распаде Люциуса Райнхарта.

Я обеспечил своих друзей множеством других улик. Теперь я редко обедал со своими коллегами, поскольку, когда у меня было свободное время, Жребий обычно отправлял меня в другие места. Когда же я все-таки обедал с ними, кости часто навязывали мне какую-нибудь эксцентричную роль или поступок, которые, похоже, вызывали у них тревогу. Однажды во время двухдневного полного поста (я только пил воду), который выбрал для меня Жребий, я почувствовал слабость и решил позволить костям никуда меня не посылать: я разделю свой пост с Тимом, Джейком и Ренатой.

Они разговаривали в основном друг с другом, к чему уже привыкли за несколько последних месяцев. Когда адресовали вопрос или комментарий мне, делали это осторожно, как дрессировщики, кормящие раненого льва. В тот день обсуждали политику условной выписки пациентов из больницы, а я нервно посматривал на стейк Джейка и терял голову от голода. Доктор Манн обмусолил гребешками весь стол и свою салфетку, доктор Феллони изящно препровождала каждый отделенный крошечный кусочек баранины (баранины!) в рот, а я сходил с ума. Джейк, как обычно, умудрялся говорить и есть быстрее, чем Манн и Феллони вместе взятые.

— Их нельзя выпускать, — сказал он. — Если пациента выпускают преждевременно, это вредно для нас, для больницы, для общества, для всех. Почитайте Боуэрли.

Молчание. (На самом деле, жевание [я слышал каждый хруст], другие голоса в ресторане, смех, грохот тарелок, шипение жарящейся еды [я слышал, как лопается каждый пузырек] и громкий голос, который сказал: «Больше никогда».)

— Ты абсолютно прав, Джейк, — неожиданно произнес я. Это были мои первые слова за все время ланча.

— Помните того негра, выпущенного с испытательным сроком, который убил своих родителей? Какими мы были идиотами. А что, если бы он их только ранил?

— Он прав, Тим, — сказал я.

Доктор Манн не удосужился оторваться от еды, но Джейк метнул в меня еще один пронизывающий взгляд.

— Готов поспорить, — продолжал он, — что две трети пациентов, выписанных из больницы Квинсборо и других государственных больниц, выписаны слишком рано, то есть когда они всё еще представляли угрозу для себя и для общества.

— Верно, — сказал я.

— Я знаю, стало модным считать, будто госпитализация в лучшем случае — необходимое зло, но это глупая мода. Если у нас есть что предложить пациентам, то уж у больниц тем более. Пациент получает в три раза больше часов, проведенных с врачом, чем при самом лучшем амбулаторном лечении. Почитайте Хегальсона, Поттера и Буша, издание пересмотренное и исправленное.

— К тому же они не пропускают сеансы, — добавил я.

— Верно, — продолжал Джейк, — и лишены домашней обстановки, которая портит им жизнь.

— Нет ни жен, ни мужей, ни детей, ни домашней еды.

— Ну да.

— Но разве мы не стремимся к тому, чтобы пациенты адаптировались как раз к домашней обстановке? — перебила доктор Феллони.

— Адаптировались к какой-нибудь обстановке, — ответил Джейк. — Я пытаюсь добиться, чтобы мои пациенты-негры, пройдя групповую терапию, увидели болезнь белого мира, прекратили возмущаться и нашли удовлетворение либо в своей жизни в отделении, либо в неизбежном прозябании в гетто.

— Да кто ж не видит, — сказал я, — что мир белых болен. Посмотрите на миллионы голодающих в Восточной Германии.

Джейк притормозил на мгновение: он привык, что с ним соглашаются, но сейчас был не вполне уверен, не скрывается ли в моем заявлении какой-нибудь подвох. С блеском, составлявшим его суть, он уклонился от прямого ответа:

— Наша работа — обколоть психологическим пенициллином все общественное устройство, и белое и черное, и мы это делаем.

— А что касается миссис Лансинг, — сказала доктор Феллони, — вы по-прежнему считаете, что ее стоит выпустить?

— Это твое дитя, Рената, но помни: «Не уверен — не выпускай».

Доктор Манн рыгнул, и это было явным предупредительным сигналом, что он собирается говорить. Мы посмотрели на него с уважением.

— Джейк, — сказал он, — из тебя вышел бы прекрасный начальник концлагеря.

Молчание. Тогда я сказал:

— Что за мерзкая чушь! Джейк хочет помочь своим пациентам, а не уничтожить их. И, между прочим, в концлагерях начальник временами… морил их голодом.

Молчание. Доктор Манн, казалось, жевал жвачку; доктор Феллони медленно двигала головой вправо-влево и вверх-вниз, как зритель на теннисном матче, который целиком состоит из высоких подач. Джейк резко подался вперед и, бесстрашно глядя в безмятежное лицо доктора Манна, выпалил со стремительностью пишущей машинки:

— Не знаю, что ты имеешь в виду, Тим. Я в любой момент готов сравнить истории болезни моих пациентов с твоими. Моя политика выписки пациентов та же, что у директора. Думаю, ты должен извиниться.

— Совершенно верно, — доктор Манн вытер рот салфеткой (или, возможно, обгрыз ее). — Прошу прощения. Из меня тоже вышел бы прекрасный начальник. Единственный, кто им не стал бы, — это Люк, он бы всех выпустил — из прихоти.

Доктор Манн не испытывал энтузиазма по поводу выписки Артуро Тосканини Джонса.

— Нет, не выпустил бы, — сказал я. — Будь я начальником, я бы увеличил норму питания на двести процентов и ставил бы на заключенных эксперименты, которые за год продвинули бы психиатрию на сто лет вперед по сравнению с Фрейдом.

— Ты говоришь о заключенных-евреях? — спросил Джейк.

— Чертовски верно. Евреи — лучшие субъекты для психологических экспериментов. — Я замолчал секунды на полторы, но когда Джейк открыл рот, продолжил: — Потому что они такие умные, чувствительные и гибкие.

Джейк замешкался. Как-то получилось, что расовый стереотип, который я создал этими тремя прилагательными, оставил его без цели для обстрела.

— Что ты имеешь в виду под «гибкими»? — спросил он.

— Их ум открыт, восприимчив к новому, способен изменяться.

— Какие бы эксперименты ты стал проводить, Люк? — спросил доктор Манн, не сводя глаз с толстого официанта, который проколыхал мимо нас блюдо с лобстерами.

— Я бы не трогал заключенных физически. Никаких операций на мозге, стерилизаций и тому подобного. А сделал бы вот что: превратил бы всех аскетов в гедонистов; всех эпикурейцев во флагеллантов; нимфоманок в монахинь; гомосексуалистов в гетеросексуалов и наоборот. Заставил бы всех есть некошерную пищу и отказаться от своей религии, сменить профессию, стиль одежды, уход за собой, походку и так далее, и научил бы всех быть неумными, нечувствительными и негибкими. Доказал бы, что человека можно изменить.

Доктор Феллони выглядела немного напуганной и закивала весьма энергично.

— И мы собираемся сделать это в Государственной больнице Квинсборо?

— Когда я стану директором, — ответил я.

— Не уверена, что это было бы этично, — сказала она.

— А как ты все это собираешься сделать? — спросил доктор Манн.

— Дролевая терапия.

— Дролевая терапия? — спросил Джейк.

— Ну да. Хонкер, Ронсон и Глуп, «Эй-пи-би джорнал», страницы с шестнадцатой по двадцать третью, аннотированная библиография. Это сокращение от драмо-ролевой терапии.

— Официант, меню десертов, пожалуйста, — сказал доктор Манн и, похоже, потерял интерес к теме.

— То же, что у Морено? — спросил Джейк.

— Нет. Пациенты Морено разыгрывают свои фантазии в инсценированных пьесках. Дролевая терапия состоит в том, что пациентов заставляют проживать их подавленные скрытые желания.

— Что такое «Эй-пи-би джорнал»? — спросил Джейк.

— Джейк, я согласен со всем, что ты говоришь, — сказал я умоляюще. — Не провоцируй меня. Вся тонкая ткань, на которой держится наш спор, порвется и обрушит все это на нас.

— Не я предлагал экспериментировать на пациентах.

— Тогда чем ты занимаешься на типичном сеансе?

— Лечу.

Доктор Манн расхохотался. Это мог бы быть долгий рокочущий хохот, но доктор поперхнулся едой, и все закончилось приступом кашля.