Юрий Софиев - Синий дым

• Название: Синий дым
• Автор: Юрий Софиев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 9965-18-113-9

«Синий дым» — наиболее полное собрание сочинений известного поэта Русского Зарубежья Юрия Софиева (1899–1975), который в 1955 году вернулся на родину и жил в Алма-Ате.

В книгу вошли стихи из прижизненного сборника «Годы и камни» (Париж, 1936) и посмертного — «Парус» (Алматы, 2003), а также включены стихотворения из рукописных тетрадей, записных книжек и дневников поэта. Заключают книгу мемуары «Разрозненные страницы» — об эмигрантских скитаниях, о встречах с выдающимися людьми того времени.

Примечание: автор электронной версии книги бесконечно признателен Надежде Михайловне Черновой — хранителю архивов Софиевых-Кнорринг, составителю и издателю их книг, и автору произведений об этих безусловно интереснейших поэтах русской эмиграции — за тот гигантский, многолетний труд на благо Русской Литературы и сохранение памяти о культуре Русского Зарубежья и за бесценную возможность ознакомиться с этими редкими изданиями.

Тираж 50 экз.

---

Каменщик и «Мыслитель» на Нотр-Дам[23]

Вот арок стрельчатых легчайший взлёт.
И лепится под черепицей город.
История медлительно течёт
У каменного корабля — Собора.

…Бьёт мерно молоток, крошит резцом,
И трудится с искусством и любовью
Простой, упорный в малом и большом,
Безвестный каменщик Средневековья.

В суровой бедности он жизнь влачит,
Он дышит едкой известью и пылью,
Не чувствует — и мы не отличим —
За огрубелыми плечами крылья.

А, высунув язык, на мир глядит
Холодное и злое изваянье,
Которое подтачивает, тлит
Любовью созидаемое знанье.

Но вопреки ему, и вопреки всему,
На шаткие леса упрямый мастер
Взойдёт, чтоб воплотить, чрез ночь и тьму,
Земное человеческое счастье.

«На ярко-красном полотне заката…»

На ярко-красном полотне заката
Огромный лебедь, чёрный и крылатый.
На утрамбованной площадке дети…
И мы с тобой играли в игры эти.

И мы… но, Боже мой, летят столетья,
Тысячелетья и милльоны лет!
И вот опять усталость и рассвет,
И на закате — чёрной тушью — ветви…

Послушайте, ведь в тридцать с лишним лет
Нас по-иному греет жизни свет.
И ты, мой друг, к таким же дням придёшь —
Печаль существования поймёшь.

«И вот ещё, ещё одна строка…»

И вот ещё, ещё одна строка,
За ней идут придуманные строчки.
И три спасительные ставит точки
Неудовлетворённая рука.

Уйти, забыть, рассеять колдовство,
Но и немыслимо освобожденье.
Так напряжённо жить, в таком смятенье,
Так мучиться, не сделав ничего!

1933, Париж, «Числа».

ПАМЯТЬ

1. «Нас тешит память — возвращая снова…»

Нас тешит память — возвращая снова,
Далёкий друг, далёкие года.
И книжки со стихами Гумилёва,
Мной для тебя раскрытые тогда.

И (помнишь ли?) далёкие прогулки,
Наивно-деревенскую луну,
Ночной экспресс, сияющий и гулкий, —
Ворвавшийся в ночную тишину.

Ты помнишь ли? — (банальные вопросы!)
Но сердце грустно отвечает: «да»!
Следя за синей струйкой папиросы,
Тебя я возвращаю без труда.

И в суете подчёркнуто вокзальной —
(Ты тоже помнишь небольшой вокзал).
Сияют мне уже звездою дальней
Лукавые и синие глаза.

2. «Чем сердце жило? Было чем согрето?..»

Чем сердце жило? Было чем согрето?
— Ты спрашиваешь. После стольких лет.
Простая вера мальчика кадета
Даёт исчерпывающий ответ.

Я никому не отдаю отчёта
В делах моих. Лишь совесть мне судья.
Мы честно бились. Ты — у пулемёта,
У жарких пушек честно бился я.

И вдруг встаёт за капитанской рубкой
Огромный мир — труда, нужды, беды.
В нас идолопоклончества следы
Стирает жизнь намоченною губкой.

Но были годы долгие нужны,
Чтобы иным, своим увидеть зреньем
Людское горе и людские сны,
На прошлое смотреть без сожаленья.

Враги — теперь товарищи и братья,
И те, кто были братьями в огне,
Как одинаково не близки мне!
Как подозрительны рукопожатья!

Но как спокойна совесть и тверда.
Свят этот путь скитаний и исканий,
Борьбы, сомнений, встреч и расставаний.
Путь жалости, свободы и труда.

3. «Был я смелым, честным и гордым…»

Был я смелым, честным и гордым.
В страшные дни и деянья рос.
Не один мы разрушили город,
Поезда сбрасывали под откос.

Надрывались голосом хриплым.
Нависали телом к штыкам.
И всё-таки не прилипла
Горячая кровь к рукам.

В этой жизни падшей и тленной
Разучились мы плакать навзрыд.
И всё-таки — неизменно —
Я сберёг и восторг, и стыд.

И я не иду за веком,
Возлюбившим слепоту.
Вопреки всему — к человеку
Путь через жалость и теплоту.

1937, Париж-Шанхай, «Русские Записки»

В. М. З — У («О, сколько раз за утлою кормой…»)

О, сколько раз за утлою кормой
Вскипали волны, ветры рвали флаги.
Звучали рельсы музыкой стальной,
Звучало сердце верой и отвагой.

Сквозь кровь, сквозь годы, страны и усталость
Чередовались радость и беда.
Покоя сердце никогда не знало,
Покоя не искало никогда.

И я любил и ненавидел много.
И я дышал отвагой и борьбой.
Прекрасный мир ложился предо мной
Неровною и трудною дорогой.

И как нетерпеливо я искал
По-братски мне протянутую руку.
Но руки те, которые я жал,
Сулили только вечную разлуку.

1937, Париж-Шанхай, «Русские Записки»

РАГУЗА[24]

1. «Синяя прорезь окна…»

Синяя прорезь окна.
Монастырь святого Франциска.
Смотрит на нас с полотна
Средневековый епископ.

А за стеною — простор,
Камни и белые башни,
Море и линия гор,
Рокот прибоя всегдашний.

Эдакую тишину
Дал же Господь в утешенье!
К башенному окну —
С синею, свежею тенью —
Чтобы следить без слов
Перистых облаков
Медленное движенье.

2. «От удушья крови и восстания…»

От удушья крови и восстания
Уходили в синеву морей.
Жили трудным хлебом подаяния,
Нищенствуя у чужих дверей.

Столько встреч и счастья расставания!
Было в этой жизни, наконец.
Столько нестерпимого сияния
Человеческих больших сердец.

Падая от бедствий и усталости,
Никогда не отрекайся ты
От последней к человеку жалости
И от простодушной теплоты.

Вопреки всему…

Париж, «Круг»

«Холодный ветер из Бретани…»[25]

Холодный ветер из Бретани
Нагнал сегодня столько туч,
Что не прорвётся, не проглянет
Сквозь эту толщу тёплый луч.

Сквозь сеть дождя, туман и холод
Смотрю на призрачный Париж.
Как я любил, когда был молод,
Пейзаж неповторимых крыш.

Туман, синеющий над Сеной,
Шуршащий гравий под ногой.
Единственный во всей вселенной
Вокруг Сената сад большой.

Здесь наша молодость шумела
В жару мечтаний и надежд,
В толпе таких же неумелых
Самонадеянных невежд.

Она нас тешила борьбою,
С благополучьем не в ладах,
Нам наша молодость покоя
Не обещала никогда.

Ты скажешь: разве не напрасны
Все пережитые года?
Война безжалостно и властно
Их зачеркнула навсегда.

Нет! Вот опять в борьбе суровой
Мы можем, как бы им в ответ,
Средь лютых бурь и лютых бед
Перекликнуться верным словом.

«Ушло у нас жизни не мало…»

Ушло у нас жизни не мало
По чужим дворам на постой.
Может быть, время настало
Спешить на работу домой.

Странники — по охоте,
Странники — по неволе.
В трудной учили заботе
Нас трудовые мозоли.

С прошлым расстались навеки
У больших европейских дорог.
Повесть о человеке,
Что дважды родиться смог.

Только мы всюду чужие,
Везде и всегда в разлуке.
И как ответит Россия
На распростёртые руки?

1942, Нью-Йорк, «Ковчег»

IV век[26] («Ещё стояли римские орлы…»)