Владимир Мавродин - Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века)

• Название: Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века)
• Автор: Владимир Мавродин
• Издательство: «Наука»
• Жанр: История
• Год: 2002
• ISBN: 5-02-026834-8

Данная работа преследует своей целью обрисовать историю одной из частей Украины, а именно Днепровского Левобережья, с древнейших времен и до второй половины XIV в., т. е. до захвата Левобережной Украины Литвой.

… я попытался поставить и в какой-то мере подойти к разрешению ряда вопросов (например, о древнейшем населении Днепровского Левобережья и о его связи со славянами, об этногенезе славян, о разложении первобытнообщинного строя и развитии феодализма, о роли Хазарского каганата и тюрко-яфетических племен лесостепной полосы и степей Причерноморья в жизни и быте населения Левобережья, о формировании украинской народности на территории древней Северской земли, о наиболее слабо изученном времени татарского владычества на Украине и др.), не затронутых или неправильно разрешенных моими предшественниками: П. Голубовским, Д. Багалеем, В. Ляскоронским, М. Грушевским, Р. Зотовым и др.

---

Вместе с болоховскими князьями, пытавшимися отстоять самостоятельность своих крошечных владений от притязаний Даниила, и с остатками галицких бояр, враждебных своему князю, в 1241 г. Ростислав осадил в Бакоте Курила, но был им отбит. Потерпев здесь неудачу, Ростислав вместе с Володиславом (Владиславом) — боярином, изменившим Даниилу, — и беглецом из Рязани, князем Константином Владимировичем, пошел к Галичу и на короткий срок овладел им, но вскоре, в 1242 г., был выбит оттуда Даниилом и бежал. Одновременно дворецкий Даниила, Андрей, разгромил Константина, взял в плен бояр и слуг перемышльского владыки, также враждебного Даниилу, и галицкого «бояна», певца Митуся.

Ростислав ушел в Венгрию, где, наконец, женился на дочери венгерского короля. Получив поддержку от тестя, он в 1245 г. снова пошел войной на Даниила и снова неудачно. Не рассчитывая теперь на свои силы, Ростислав заключил союз с интервентами — поляками и венграми — и вместе с ними еще раз предпринял поход против Даниила, и снова победителем оказался Даниил. У города Ярослава ляхи и венгры Ростислава были разбиты наголову, и сам Ростислав едва спасся бегством в «Ляхы».[1094]

Событие это летописью приурочено к 1249 г., но, по замечанию С. М. Соловьева, оно должно было произойти до 1247 г., так как летопись указывает на помощь Конрада Мазовецкого Даниилу, а Конрад умер в 1247 г.[1095]

Дальнейшая деятельность Ростислава не связана с древней Русью. Ростислав, зять венгерского короля Белы IV и, следовательно, его вассал, получил от тестя в ленное владение Мачву (на р. Саве в Сербии) и стал одним из первых банов Босны. У него было два сына, Михаил и Бела, и две дочери — Кунгута и Агриппина. Первая была замужем за чешским королем Оттокаром II, а Агриппина, по свидетельству Длугоша, — за Лешком Черным.[1096]

Михаил Всеволодович, узнав, что венгерский король все же выдал свою дочь Анну за его сына Ростислава, поехал в Венгрию, но там, очевидно, был не особенно ласково принят устроившим кое-как свои дела сыном и далеко не симпатизировавшим ему сватом, венгерским королем. Михаил вернулся обратно в Чернигов и в 1246 г. поехал к Бату просить себе княжение. Здесь, отказавшись поклониться татарским божествам, несмотря на просьбы князя ростовского Бориса и его бояр, он был убит вместе с боярином Федором, за что и был причислен православной церковью к лику святых. Роль палача Михаила сыграл перешедший к татарам путивлянин («северянин») Доман.[1097]

Так рассказывает летопись о смерти Михаила, но, по-видимому, мы имеем здесь дело со сложной паутиной княжеских интриг, которая уже начала плестись в Орде. Можно полагать, что Михаил Всеволодович не все время после нашествия Бату был на черниговском столе. Мы застаем его в Киеве, затем на «острове» под Киевом. Романовичи, Даниил и Василько, обещают ему опять-таки Киев. Место из летописи, где указывается, что Михаил «возвратился Черниговоу, отоуда еха Батыеви прося волость своее от него», надо понимать как отказ его от Киева и попытку получить из рук Бату хотя бы черниговскую «волость».

В Чернигове в это время, по свидетельству Иоанна де Плано Карпини, был другой князь, Андрей. Это указание имеется только в латинском издании записок известного путешественника, приводимом С. М. Соловьевым, где Андрей назван «dux de Cherniglove».[1098] Во французском издании Андрей назван «dux de Sarvogle», что Зотов читает как «князь воргольский», считая Sarvogle искаженным «Воргол».[1099] Опровергая мнение Филарета, считающего Андрея сыном Мстислава Святославича Черниговского, Зотов называет его сыном Мстистава Святославича Рыльского, убитого в 1241 г. татарами, внуком Святослава-Бориса Ольговича Рыльского, в свою очередь внука Святослава Ольговича Северского.[1100]

Возможно, что на некоторое время Андрей Мстиславич, князь рыльский и воргольский (Рыльск и Воргол составляли одно княжение), княжил в Чернигове, пока Михаил жил на острове у Киева, а Ростислав покинул Чернигов, увлекшись своей галицкой авантюрой. Михаил первое время не препятствовал Андрею занимать стол в Чернигове, но когда Михаил отправился к Бату просить «волость» свою, то речь шла, очевидно, о Чернигове, и Андрей должен был снова удалиться.

После смерти Андрея, убитого в 1245 г. татарами, жена его и брат просят у Бату не отнимать у них княжения, на что хан согласился, но заставил деверя жениться на невестке. Вдова и брат имели в виду, по-видимому, не черниговское, а рыльское княжение.[1101]

Необходимо отметить, что после взятия и разгрома татаро-монголами Чернигова на некоторое время устанавливается полная путаница в замещении престола. По-видимому, одно время в городах черниговского княжества и даже в самом Чернигове сидели князья и даже «владетели», сажаемые ханом. Интересна одна грамота рязанского князя Олега Ингваревича, косвенно проливающая свет на порядки, установившиеся в Чернигове.

«Се аз, великий князь Олег Ингваревичь Рязанской — пришел есте к нам на Рязань ис Чернигова владетель Черниговской Иван Шаин, а с ним есте многие люди ево, что есте был он посажен от Батыя на Чернигов владетелем, и яз, князь великий, ведая его Ивана Шаина породы ханска и воина добра, велел есте ему отвесть поле на реке Проне и до колодезе Чюрлокове со всяком угодье владет. А кто станет спирать, высылать к великому князю. А ся владельница даде 6000 семьсот шестьдесят пятой год безповоротно».

В грамоте мы встречаем определенное указание на то, кому был обязан Иван Шаин тем, что он стал «владетелем» Чернигова. Таким благодетелем оказался Батый. Трудно сказать, на каких правах, как и когда «владел» Черниговым Иван Шаин, но, по-видимому, это могло произойти не ранее 1246 г. и, конечно, не позже смерти Бату, последовавшей в 1255 г.

Грамота прямо указывает, что Иван Шаин, «владетель Черниговской», был «породы ханска», т. е. знатным татарином, родственником Бату. По-видимому, этот «владетель Черниговской» аналогичен Михею, «родом алану», начальнику какого-то селения под Каневым, о котором говорит Иоанн де Плано Карпини и которого некоторые исследователи считают татарским чиновником, баскаку, управлявшему вместе с князем Федором Киевом в 30-х годах XIV в. (о чем речь будет дальше), Ахмату, правившему и хозяйничавшему в Курской тьме, и т. д. Переход его на службу к рязанскому князю ничего особенного не представляет, так как подобного рода явления имели место и в других областях Руси (мурза Чета, родоначальник Годуновых в Москве, белорусские татары — «липки» в Великом княжестве Литовском, Глинские, служилые Касимовские и другие царевичи и мурзы в Московской Руси и т. п.).

Грамоту Олега Ингваревича Лихачев и Карамзин считали подложной, но, как показал это вполне убедительно А. Юшков, мы имеем дело с достоверной грамотой, но испорченной и переписанной в XVI в.[1102]

В течение 40-х — 50-х годов вся Чернигово-Северская земля и Переяславль оказались захваченными татарами, причем Переяславль, по-видимому, потерял самостоятельность и непосредственно зависел от татар; в городе стоял татарский чамбул Куремсы (Куремшы). Накануне появления в степях татаро-монголов Переяславль, по имеющимся сведениям, зависел от курских Ольговичей.[1103] Ляскоронский считает возможным утверждать, что в Переяславле князья не сидели, и город с «землей» управлялся каким-либо наместником, быть может даже из духовенства, как это было, например, при епископе Семене, убитом при взятии города татарами.[1104] Вполне естественно, что в татарские времена князей мы здесь уже не встречаем, если не указывать на Ивана Дмитриевича Переяславльского, которого Зотов считает князем именно Переяславля Южного, так как «Любечский синодик» вряд ли стал бы поминать князя Переяславля Залесского, как не черниговского, да, пожалуй, еще Олега Переяславльского летописи Быховца и «Хроники» Стрыйковского. Зотов, упоминающий об обоих князьях, все же считает необходимым оставить открытым вопрос о принадлежности Ивана Дмитриевича и Олега к Переяславлю Южному.[1105]

Переяславль превратился в форпост татарского хана в южных степях; в его оплот, откуда ханские наместники управляли южной Русью. Переяславщина изо всех областей Левобережья больше всего пострадала от нашествия татаро-монголов.

К. Маркс указывает: «Монголы проникают внутрь России, опустошая все огнем и мечом… Русские бегут в болота и леса. Города и деревни были сожжены до тла».[1106] Население Переяславльской земли, страдавшее еще и раньше от непрерывных половецких набегов и то разбегавшееся по лесам и оврагам, то снова возвращавшееся на старые пепелища, а зачастую тянувшееся и далее на север, переселяясь в защищенную реками, лесами и болотами Черниговщину, и на этот раз прибегло к обычному способу спасения от врагов. Оно или разбрелось, укрываясь от татар по всем укромным, малодоступным уголкам Переяславщины с тем, чтобы со временем, быть может в меньшем числе, чем ранее, вернуться к своим разрушенным селам, городкам, к уничтоженным пашням, садам и огородам, или потянулось по старому, проторенному пути на север, в Черниговщину и Посемье. Опустошенный край обезлюдел. К. Маркс подчеркивает, что «Они (татаро-монголы. В. М.) проходили, оставляя за собой пустыни…», и ими руководил принцип, заключавшийся в том, «чтобы обращать людей в покорные стада, а плодородные земли и населенные места в пастбища».[1107]